Твердые орешки - Ефим Петрович Чеповецкий
И мы с ним припустились.
Парень сначала было за нами побежал, но потом остановился и кричит вдогонку:
— Ладно! Мы еще с вами встретимся!..
Отряхнул пыль с колен, взял свой чемоданчик и пошел по дороге. Идет и шею потирает. Венька хохочет, а у меня на душе противно, руки от вишен липкие, как в грязи.
Вдруг я вспомнил, что всем отрядам велели в час дня обязательно быть на территории лагеря, и говорю Веньке:
— Уже, наверное, час, а мы тут околачиваемся. Айда!
Венька махнул рукой, и мы повернули обратно.
Новые события, новые дела
К лагерю подходили спокойным шагом. Венька шел впереди, опустив голову, засунув руки в карманы. У меня от этих вишен все еще было кисло на душе. Венька шел и молчал, думал о чем-то. Все-таки странный он парень. Только сейчас хохотал на весь поселок, а теперь молчит и ничего вокруг не замечает, как будто в голове у него есть какой-то переключатель настроения.
— Куда мы идем? — спрашиваю. — Нам направо надо, к воротам.
Венька махнул рукой и подошел к забору. Потрогал одну доску, вторую, наконец отыскал нужную, снял с нижнего гвоздя и отвернул в сторону.
— Лезь!
Я полез. Венька за мной. И тут мы вплотную познакомились с начальником нашего лагеря. Он стоял прямо перед нами и смотрел на сорванную доску.
— Куда лезете? Что вам здесь нужно? — строго спросил он. — Это пионерский лагерь. Посторонним вход воспрещен.
— Мы не посторонние, — сказал я. — Мы свои.
— А почему лезете через забор? Что, ворота малы? Или не знаете, где они?
— Знаем.
— Ну так полезайте обратно и идите где положено! — И скомандовал: — Кру-гом!
Мы, конечно, немедленно исполнили приказ и направились к главному входу. Идем и оглядываемся. А начальник сам начал вылезать в нашу дырку. Только ему это не просто удалось. Дяденька он грузный, широкий и, чтобы пролезть, выдернул из забора еще одну доску. Затем каблуком прибил доски на место и пошел в сторону станции.
— Не узнал нас, — сказал Венька.
— Что ж удивительного? — заметил я. — Разве он может всех запомнить? И потом, знаешь, старшая говорила, что он впервые начальником лагеря работает. Он демобилизованный, подполковник.
— Швейк он, вот кто, — сказал Венька и вдруг надулся, выкатил грудь колесом, глаза орешками да как заорет: — Подразделения, на полиго-он шагом ма-арш!
Тут мы оба расхохотались, потому что вспомнили одно и то же.
Это было в день нашего приезда в лагерь. Собрали нас всех на общелагерной линейке, и все начальство по очереди начало разъяснять, как нужно вести себя в лагере и зачем, мы сюда приехали.
Начальник был в кителе, при орденах. Орден Ленина, орден Красного Знамени и полный кавалер орденов Отечественной войны — двух степеней. А медалей так и не счесть. И каждому из нас захотелось быть таким же. Когда ему старшая тогда рапорт сдавала, то вытянулась по-военному и от старания начала заикаться. А потом выступил начальник и стал доказывать, что дисциплина в лагере должна быть, как в лагере (он имел в виду — военном, но этого не сказал, а мы сами догадались), и что самое главное — это набрать побольше веса, «не меньше чем по полтора килограмма на штык, чтобы было о чем рапортовать командованию».
Слово «штык» он очень уважал и не обходился без него до конца смены. Если хотел справиться, сколько в отряде или звене ребят, спрашивал: «Сколько штыков в подразделении?» Когда же требовал от кого-нибудь дисциплины, то всегда говорил: «Чтоб ты у меня, как штык, был!»
В конце он заявил, что для нашей поправки все обеспечено: продукты доставляются своевременно, а поваров будут поощрять за высокую калорийность пищи. И еще, что шеф-повар не подведет, потому что он его лично знает по военной службе.
Эти сообщения нас нисколько не интересовали, и по всему было видно, что он сам остался недоволен своей речью. Потом он вышел строевым шагом к мачте и на весь лагерь загремел:
— Подразделения! Слушай мою команду! На полиго-он ша-а-гом ма-арш!
Это он стадион по привычке назвал полигоном. А пошли мы туда для разбивки на отряды.
Конечно, все мальчишки из младших отрядов от него в дикий восторг пришли и до конца смены в военные игры играли…
Мы прошли почти всю центральную аллею и только тогда обнаружили, что в лагере пусто, ребят нет. Тишина, как в тайге.
— Смотри, — говорю Веньке, — какая красота! Аллея — стрела, а палатки в строю лучше любого отряда стоят, ни у одной живот не выпирает. Вот только домики весь вид портят.
— Это ты верно сказал, — поддержал Венька. — В прошлом году всего четыре домика было, а в этом — двенадцать. Через год они все палатки вытеснят, и будет здесь дом отдыха для престарелых пионеров.
Я тогда вспомнил, что в соседнем лагере тоже вместо палаток корпуса стоят, электричество, радио, телевизор установлен, даже дорожки в лесу асфальтируют. Что же это с лагерями через несколько лет будет?
Хотел я об этом Веньке сказать, да не успел. Позади голос раздался:
— Вы чего тут ходите?
Это спрашивал дежурный по территории. Один галстук у него на шее, другой толстым жгутом повязан на левой руке.
— А где нам ходить? — спросил Венька.
— Так все же на общелагерной линейке! — удивился дежурный. — Там сейчас будут делать важное сообщение! — И грустным голосом добавил: — А я вот должен здесь торчать.
Мы, конечно, сразу побежали на общелагерную. Там уже все отряды были в сборе, и даже наш стоял на месте. Только нас двоих не хватало.
Мы хотели появиться незаметно, но взяли слишком большой разгон и врезались прямо в строй, так что двое наших ребят вылетели вперед метров на пять.
— Первый отряд, что у вас происходит? — сердито спросила старшая.
Она стояла возле мачты с газетой в руках.
— Прибыло пополнение! — доложил Захар из третьей палатки.
— Кто там еще? — Старшая направилась в нашу сторону.
— Это мы, — ответил я.
— Почему опоздали?
— Ходили в санчасть, — бухнул Венька и покраснел.
— Становитесь в строй… Ну что, можно начинать или нет? — повысив голос, спросила старшая.
— Можно! — хором
