Твердые орешки - Ефим Петрович Чеповецкий
— Папироса потухла! — ехидно улыбается Венька.
— Дрянь! — говорю и бросаю окурок.
— Па-ацан! — смеется Венька.
Он смеется, а глаза у него грустные.
Я молчу, смотрю на него, потом спрашиваю:
— Почему тебя отшельником зовут?
— Потому что отошел от общества. Понял?
— Понял.
— И вообще не твое дело. Как хочу, так и живу…
Я думаю о Веньке и вспоминаю, что живет он с бабушкой, без отца и матери. Они у него есть, но находятся где-то на Урале. Венька однажды невзначай бросил: «Отправили к старухе, чтоб не мешал им жить. Кому нужна такая обуза?..»
Я лежу на траве, смотрю на Венькины стоптанные башмаки и думаю о том, как неуютно живется ему без родителей. Мне жалко Веньку. И себя немножко жалко, А почему себя?..
Хочу о себе не думать, а в голову лезут мысли о доме. Я уже давно собирался выяснить, что там происходит между отцом и матерью. Отец редко обедает дома. Я и не вижу, когда он уходит и приходит. Мать сидит вечерами одна, даже телевизор не смотрит. Сидит, что-то шьет, а руки дрожат. Подойдет поправить мою подушку, а на нее слеза капнет. И я ни разу не спросил: отчего? Вспоминаю отца. Как ходил с ним в зоопарк, как он меня на лодке катал… Бывало, посадит на плечи — и айда!
— Вы куда? — спросит мать.
— У нас свои, мужские дела! — отвечает он и ведет меня в зоопарк или на лодке кататься.
С матерью он о своих делах не говорил, а вот при мне всегда о них вслух рассуждал. Бывало, сидим где-нибудь в саду на скамейке, и он вдруг начинает:
— …Жизни от него на заводе нет! Всем прогрессивку режет, чертов пень!..
В нашем доме часто о прогрессивке говорили, и я знал, что это прибавка к зарплате, и она очень нужна. А вот кто этот «чертов пень», который «всем прогрессивку режет», я не знал, и отец мне растолковал:
— Есть у нас такой дяденька Цехановский. Ему полезное предложение принесешь, от которого заводу экономия, а нам прогрессивка. А он его под сукно доложит и заморозит… Чертов пень!
— А вы этот пень порубайте! — советовал я отцу.
— Как можно живого человека рубать?!
И у меня все в голове перепутывалось: «Что ж это за существо такое: и человек — не человек; и пень — не пень?»
Если он говорил мне об этом дома, мать удивлялась:
— Зачем ты ребенку о своих делах рассказываешь?
— Пусть знает, что у нас на заводе не в кошки-мышки играют…
Давно это было. Ой, как давно! Я очень отца люблю… Я, конечно, и маму люблю. Случалось, расшибу колено или шишку на лбу набью, первым делом к ней бегу. Обнимет она, поцелует — и все как рукой снимет. Уютно возле нее, тепло… Только вот болеет она часто…
И что ж это дома происходит? Может, поехать узнать?.. Да нет, пустяки. И взбредет же такое в голову! Это все из-за Веньки…
Я лежу ничком на траве, положив голову на руки, и думаю.
— Ты что, спишь? — слышу Венькин голос.
— Да нет, не сплю.
— Айда в сад — вишни рвать!
— В какой сад?
— Не в мой, конечно.
— Красть, что ли?
— Балда! Зачем красть? Просто возьмем немного. Они прямо через забор переваливаются, лишние. Не мы, так другие сорвут.
Вишен захотелось — прямо слюнка в нёбо ударила. «А чего, — думаю, — не попробовать?»
— Пошли! — говорю.
Через минуту мы стоим у забора, над которым гроздьями висят вишни. Крупные, красные.
— Видал какие? — восхищался Венька.
— А как достать?
— А забор для чего?
Мне вдруг почему-то расхотелось вишен.
— Ну, чего стал? Давай, пока никого нет!
Забор высокий, доски нетесаные, и, как назло, ни одного сучка — не во что ногу упереть. Я руку занозил, штаны в коленке продрал, но все-таки залез. Венька — тот половчее: мигом забрался и утонул головой в листве. В общем сидим, рвем и в рот отправляем, соревнуемся, кто побольше да потемнее вишню найдет.
Долго на дороге никого не было, а потом появилась рыжая корова, а за ней толстая тетка. Корова упирается, не хочет идти вперед и все норовит повернуть обратно. Тетка ругается, и обе кружат на дороге.
Она бы с ней так и не справилась: корова упрямая была. Но тут на дороге показался какой-то паренек. Идет с чемоданчиком и что-то насвистывает.
— Эй, хлопец, — просит тетка, — помоги корову погнать!
Парень поставил чемоданчик, схватил с земли сухую ветку да как стеганет рыжую, та мукнула от неожиданности, но с места не тронулась. Тогда парень вставил два пальца в рот да как свистнет ей прямо в ухо. Корова повернула и в галоп. Парень за ней. Бежит и стегает. Тетка подобрала юбки и тоже вперед.
— Давай гони! — кричит. — Чтоб назад не повернула!
Мы, конечно, им тоже подсвистели на дорожку.
— Да ну их к бесу! — сказал Венька. — У нас своя работа есть. — И мы снова нырнули в листву. Сорвал я не больше десятка вишен, и вдруг меня сзади кто-то — хлоп, да так, что на мягком месте, наверное, пальцы отпечатались. Смотрю, а это тот самый парень, что корову гонял. Он за чемоданчиком вернулся.
— Эй! Вы что тут делаете?
— Не видишь — картошку полем! — отвечает Венька.
— Я те дам картошку! Вишни крадете!
— А они твои?
— А что, твои?
— Не твои, не мои. Иди, куда шел!
В это время в саду крик раздался:
— Вот я вам! Катя, сюда! Мальчишки вишни обрывают!
Венька спрыгнул на землю, а я сорвался и — надо же такое — сел прямо парню на голову. Тот не устоял и упал, я тоже прямо носом в пыль.
— Митька, тикай! — заорал Чиж и схватил меня за руку.
Я хотел бежать, а парень хвать за ногу, как клещами сдавил.
— Стой, не уйдешь!
Я чувствую, что не вырваться мне. Хотел уже сдаваться, но тут подбежал Венька и ударил парня ногой по руке, он и выпустил меня.
—
