Ахто Леви - Такой смешной король! Повесть третья: Капкан
— Тени говорят на языке теней, а поскольку они ночью не видны, так и разговор их не слышен; собственно, разговор теней — тень разговора, вот какое дело. Днем они зависимы от света, они с ним должны считаться, прятаться от него. Свет не всем полезен, особенно солнечный. Потому и картины мои стоят во мраке. И человеку солнце не всегда друг, даже наоборот. Смотря, конечно, как человек сам с солнцем себя ведет… А тени, они особенно при солнце играть обожают, которые еще молоденькие, утренние. — Жора хрипловато засмеялся и смеялся долго, любуясь какой-то своей, только ему известной мыслью, — старые, вечерние, эти более рассудительны. А молодые… Они, хулиганы, перемещаются, прячутся, окраску меняют, очертания: только что здесь была — уже в другом месте, — Жора даже рукой показал Королю, как тень «балуется», с места на место перебегает, — только смотрелась одним цветом — уже совсем другая. Вот так!
Пришлось согласиться Королю: относительно теней Калитко — большой специалист. Выслушав восхищение Короля по поводу рассказа Калитко, Иван определил по-марсиански: «да, относительно навести тень на плетень» Калитко действительно большой спец. Король, однако, с этим не согласился, хотя и не понял, почему вообще надо наводить тень на какой-то плетень. Король восхищался талантом Жоржа Калитко и решил, что интереснее всего — быть художником.
Глава II
Когда ушел Заморский — Король не слышал. Он успел вечером лишь рассказать Ивану про Векшеля, избавившись от этой жгучей необходимости, завернулся в одеяло и заснул. Пижамами, что и говорить, ни августейшая особа, ни его стремянный не пользовались. Хорошо все-таки, что удавалось иной раз в хуторских банях помыться, по крайней мере не завшивели. К тому же за состоянием их постельного белья следила Лилиан, хотя и считала, что Король Люкс — «домашний», а следовательно, есть кому о нем проявлять заботу. На самом деле обстояло иначе.
Король бегал на Сааре топить с Юханом баню. Но заленился Юхан: для себя одного топить не хотел, а соседи уже редко ходили, даже вообще не ходили. На всех хуторах старики одиноко околачивались вокруг своих домов, молодежи почти не стало. Старый крестьянин относился к Королю уважительно, но настроение у него постоянно было подавленное: молельный дом закрыт — неизвестно, когда откроют, но, главное, не было Ангелочка и никаких от нее вестей. В дождь и снег слонялся Юхан по хуторскому двору, искал дело, чтобы занять себя, но делать ничего не хотелось. По привычке насвистывал свою песню про Землю Мулги, хотя и на этой земле наверняка жить стало хуже.
Жилось ему, старому человеку, спокойно оттого, что от рождения сам был спокойного нрава. Они с Ангелочком представляли противоположные характеры. Но как теперь ее не хватало!
На хуторе еще осталась кое-какая скотина: барашки, Серая, корова — другую потребовали в погашение нормы продналога. Ничего не поделаешь, всякая власть хочет есть, а, кроме как у земледельца, у кого взять?
С приходом на Остров советских войск появился в Звенинога Эдгар. О нем на Сааре мало знали, поскольку он всегда жил на Большой Земле в Главном Городе. Оказалось, он служил в эстонском корпусе советских войск — наверное, в том самом, о котором в свое время рассказывал Хуго, который формировался где-то на Урале, то ли в Челябинске, то ли в Чебаркюле — Юхану трудно произносить такие названия. И воевал Эдгар в этом корпусе со дня своей мобилизации до самого до Острова в качестве личного парикмахера командира полка. Видать, не все мобилизованные эстонцы прошли такой путь, какой выпал Хуго. Эдгар, похоже, как и многие другие, пришел в этот корпус вполне естественно. Он сам об этом мало говорил.
Эдгар и в Главном Городе стал парикмахером — это его профессия. В армии же… Трудно даже сосчитать, сколько и каких начальственных бород он за все это время сбрил. Но для Юхана Эдгар значил мало, несмотря на его религиозность: тот никогда в деревне не жил — белоручка; теперь тоже поселился в городе Журавлей, стал заведующим парикмахерской, а в его подчинении оказались двенадцать женщин — белохалатная команда. Хорошо все же, подумалось Юхану, когда человеку удается не разлучаться с гражданской работой даже на войне.
Эдгар снова женился: его первая жена подалась с немцами в Германию. Явление нередкое в столь сложное время. Многие воспользовались ситуацией, чтобы укрыться от приближающегося фронта, а многие, чтобы просто изменить свою жизнь: уезжали не в самую Германию — что там от нее осталось! — а чтобы перебраться дальше на запад. Тоже чтобы быть свободными. Роковое это стремление освободить одних от других, чтобы занять их место, роковое для освобождаемых, вынужденных ждать каких-нибудь очередных освободителей в надежде, что хотя бы те, совершив благородное дело, возвратятся к себе домой, дав возможность освобожденным жить, как им хочется, в уверенности, что в случае беды опять придут помочь бескорыстно ради высшей человеческой справедливости на планете. Где взяться, однако, именно таким благородным освободителям? Есть ли такие на планете Земля?
Новую жену Эдгара звать Аидой. Религиозна, как и Эдгар. Миловидная, даже красивая женщина средних лет. Приветливая, рассудительная — Юхану пришлась по душе. Такая не станет легкомысленно швыряться деньгами, как его первая жена, любившая дорогие кушанья, наряды и веселье.
Аида с Эдгаром временно поселились в маленькой неудобной квартирке. Затем Эдгар приобрел в городе недостроенный дом. Нелегкое дело — построить дом, притом такой роскошный. Значит, не такой уж и белоручка, этот Эдгар, раз взялся за дом. Не так трудно оказалось находить работников за умеренную плату, не так дороги строительные материалы, в частности доломит, которого на острове достаточно. Им здесь пользовались для возведения замков, мельниц, домов с незапамятных времен. Что же касается денег, они у Эдгара, по-видимому, имелись: бережлив с детства, даже чересчур, на что сама Ангелочек в свое время обратила внимание. Да мало ли откуда могут быть деньги у честного, работящего человека, который стрижет начальство?
Так и получилось, что трудились они с Аидой, словно муравьи, и довольно быстро их дом приобрел крышу и в какой-то его части они сразу и поселились. Во всяком случае, Эдгар строил — не сравнить со строительством городской тюрьмы: ее, собственно, восстанавливали те, кто и сжег — немецкие военнопленные, и тюрьма тоже росла день ото дня, но сравнительно медленно. Военнопленные, как казалось жителям города, чувствовали себя превосходно: клали камни, возились не спеша, свистели, пели, балагурили, окликали идущих мимо девушек. Для них война закончилась, хотя фатерланд еще не сдавался и фюрер в Берлине все еще призывал сокрушать коммунизм, уничтожать евреев во всем мире.
Поскольку в любом городе тюрьма должна быть, в Журавлях соответствующее начальство для этой надобности приспособило древнюю конюшню неподалеку от парка, этим каменным строением когда-то пользовались как складом. Здесь должным образом разгородили под камеры шесть больших помещений: набили решетки на узкие оконца, расположенные высоко в стене, на них «козырьки», двери железом обили, замки крепкие поставили — чем не тюрьма?
Сведения из окружающей жизни доходили до Юхана, словно ветром надуваемые — отголоски извне. Внутри его собственной сущности жили Ангелочек и ТОТ, без которого Юхан ни себя, ни Ангелочка не мыслил, для него они слились воедино: Ангелочек и Бог.
А вообще, какие у Юхана отношения с Богом? Бог — основа жизни. Разве могут быть сомнения! Юхан помнит своих родителей на острове Хийумаа, братьев — суровых богобоязненных крестьян. Где-то в душе он осознавал, что братья предпочитали поклоняться Богу, чтобы не кланяться русскому царю, которого крестьяне не считали хозяином их земли, ими так или иначе обрабатываемой уже многие тысячи лет, как не признавали они и немецких баронов.
Когда Юхан женился на Ангелочке, она железной рукой его мысли и душу направила к своей собственной, единственной, унаследованной от предков правде — Всевышнему, не задумываясь о том, что тысячелетия их прапредки жили, не считаясь с Ним, которого, в сущности, эстам тоже навязали крестоносцы У нее же самой Писание стало смыслом жизни, даже любовь к собственным детям отступила на задний план. Внешне это выглядело исполнением долга. Но Богу она была предана фанатично. Бог занимал ее душу и мысли и стал ее душою, она загипнотизировала себя Евангелием. Когда в мире война, она сознавала, что, отдав сердце свое Господу, она спокойна: все будет так, как предопределено Господом. Росли ее дети вместе с ними и ее вера. Она и не заметила, как ее любовь к Богу переросла любовь к детям и Юхану, стала всеохватывающей, земная жизнь растворилась в Божьей благодати.
От Юхана не укрывались ее маленькие уловки, когда слово Божье Ангелочком толковалось не по Писанию: если надо было по хозяйству наставлять, она ссылалась на то, «как сказал (якобы) Христос», потому что… мог же и сказать. И часто она приписывала Богу собственные мысли.
