Эмиль Офин - Тёплый ключ
И откуда только он так хорошо всё это знает? Лиза Бабкина шепнула Саше:
— Наверное, он ботаник.
— Вполне возможно, — ответил Саша..
А Родион вдруг повернулся к кустам ольшаника и громко сказал:
— Выходите-ка, отец. Я ведь давно уже вас приметил. Чего вы там стоите?
Удивлённые пионеры услышали покашливанье в кустах. На поляну вышел сухонький невысокий дядька в брезентовом плаще и с дробовиком за плечами.
— Да шёл вот мимо, слышу, шумит молодёжь. Дай, думаю, погляжу, не костерком ли балуются. А вы, оказывается, вон что… — Он подошёл к берёзке, ощупал марлевую повязку. — И смолой залепили, как положено. Ну, молодцы! Будем знакомы. — Я — Егор Лукьяныч, здешний лесник. А вы откудова?
— Из пионерлагеря.
— Из «Искорки». Знаете?
— Как не знать.
Егор Лукьянович сдвинул на затылок мятую выгоревшую фуражку, достал из кармана папиросы, закурил. Спичку задул и ещё припечатал её ногой. Посмотрел сквозь табачный дым на пионеров выцветшими стариковскими глазами.
— Такие, как вы, теперь в диковинку. В лес больше приходят губители. Не столько грибов-ягод наберут, сколько наозорничают. Охотники — те палят; что в сук, что в тетёрку, им всё одно. Экскурсанты ёлок-палок наломают, веников надёргают, бутылки-банки пораскидают — срамота! А то ещё огонь разведут да не затопчут. Ноне два пожара было, вон как… Егор Лукьянович глубоко затянулся папиросой, прокашлялся. — Опять же браконьеры шкодят. Вот, к примеру, тут рядышком за ручьем растёт мачтовая сосна, сортная. Вчера ещё всё в порядке было, а сейчас иду — Два свежих пня белеют, ветки раскиданы, а стволов — тю-тю, нет. Стало быть, кто-то поработал ночью.
— Но ведь на таких управа есть, — сказал Родион. — За незаконную порубку — уголовная ответственность. Разве не так?
— Так-то так. А как ты его найдёшь, браконьера-то? Он деревья в посёлок увёз, распилил на жерди и сложил у себя во дворе. А дворов в посёлке около сотни. А я один. Пока всё обойдёшь… Вот не знаю, сегодня дотемна справлюсь ли?
Егор Лукьянович смял в пальцах окурок и затоптал его в траве.
Пионеры переглянулись, посмотрели на Родиона. А тот будто только и ждал этого — кивнул и сказал:
— Нас шесть человек. С лесником — семь. Подсчитайте-ка, разведчики, сколько дворов придётся на каждого? Быстро!
Быстрее всех подсчитала Лиза Бабкина; она ответила сразу же:
— Сто дворов разделить на семь человек, получается четырнадцать целых, два в остатке.
— Молодец, Лиза! — сказал Родион. — По четырнадцать дворов на брата — это же для нас сущие пустяки. Юра, играй походный сигнал.
Глава шестая
УЛИКИ И КЛУБНИЧНЫЙ МОРС
Ещё совсем недавно — ну, несколько минут назад — лес казался весёлым, светлым, добрым каким-то. А теперь он вдруг сразу переменился, словно облако набежало на солнце, — сделался таинственным, сумрачным; сосны стоят настороженно, как молчаливые часовые на посту, ели сердито ощетинились колючими лапами, даже ручей — и тот больше не звенит в камнях, а бормочет невнятно, будто предостерегает от чего-то.
Толстяку Мите, например, кажется, что вот-вот из-за какого-нибудь дерева покажется браконьер с острым топором в руках. Саша хмурит свои чёрные брови; лицо у него серьёзное, губы плотно сжаты, — теперь это уже не просто интересная весёлая прогулка, теперь это настоящая разведка!
Впереди с ружьём за плечами шагает лесник, за ним цепочкой — пионеры, строй замыкает Родион. Ребята то и дело оглядываются на него: он сразу изменился после того, как надел высокие сапоги, защитные брюки-галифе и такого же цвета гимнастёрку. Правда, гимнастёрка у него без погон, но всё равно в этой одежде он выглядит старше и строже, и теперь уже как-то не получается называть его просто Родион.
— Родион Григорьевич, — шёпотом спрашивает Лиза, — вы его арестуете, браконьера, да?..
На просеке, возле двух нетолстых пней, Егор Лукьянович остановился.
— Вот его работа, полюбуйтесь. Этим бы сосенкам стоять ещё и стоять, набирать силу. А он, злодей, без жалости их под топор, на жерди пустил.
Вокруг были раскиданы обрубленные ветви, белела свежая щепа, вдавленная в землю колёсами телеги.
— Глаза бы не глядели. — Лесник огорчённо махнул рукой. — Теперь пойдёмте в посёлок.
— Погодите, — сказал Родион. — Надо осмотреть это место, ребята. Не может быть, чтобы не осталось следов.
— Так вот же следы, Родион Григорьевич! От телеги.
— Во-первых, не от телеги, а от ручной тележки: лошадиных-то следов не видно. Во-вторых, эти следы мало что дают: на дороге они смешаются с другими, потеряются. Кроме того, мы уже знаем, что деревья увезены в посёлок. Больше ведь здесь везти, наверное, некуда. Разве не так, Егор Лукьянович?
— Так.
— А если так, значит, надо найти что-то более существенное. Такое, что могло бы послужить уликой. Например…
— Например, окурок! — закричал Митя. — Я нашёл окурок, Родион Григорьевич! Смотрите, написано «Север». Это улика!
Но Родион умерил Митин восторг:
— Слабая, — сказал он. — Ну-ка, подумайте сами, ребята, почему?
Саша наморщил лоб, свёл свои густые брови и почти сразу же догадался:
— Потому, что папиросы «Север» курят многие. Например, дядя Филипп, садовник из нашей «Искорки», да и мой папа тоже.
— Да и у меня такие же, — сказал лесник.
— Вот видите, — сказал Родион. — Надо продолжать обследование места преступления.
— Есть продолжать!
Пионеры принялись разгребать валежник, переворачивали каждую щепочку, заглядывали под каждую срубленную ветку и в конце концов нашли.
Вернее, Лиза Бабкина нашла.
— Пуговица! Родион Григорьевич, вот пуговица.
— Подумаешь, пуговица! — Толстяк Митя презрительно надул губы; ему было обидно, что «его» окурок признали негодной уликой. — Такие много кто носит. Обыкновенная чёрная пуговица.
— Нет, не обыкновенная, — сказал Родион и положил пуговицу на ладонь. — Глядите, на ней остался обрывок синего материала, и пришит он серой ниткой. Видно, браконьер второпях зацепился за ветку и выдрал пуговицу, как говорят, с мясом. Эта находка может послужить неопровержимой уликой.
Родион вынул из записной книжки листок, завернул в него пуговицу и отдал этот пакетик Лизе.
— Спрячь. Ну, а теперь ведите нас в посёлок, Егор Лукьянович.
Там, где просека выходила на дорогу, на месте недавно просохшей лужи, ясно отпечатались следы колёс и сапог браконьера. Рядом тянулись ещё какие-то следы — маленькие, частые и не такие глубокие.
— Собака! — воскликнул Юра. — Это собачьи следы.
— Верно, — сказал Родион. — Вот теперь уже мы можем предположить, что браконьер курит папиросы «Север», носит синюю одежду с чёрными пуговицами, пришитыми серой ниткой, и что у него собака — овчарка.
Ребята насторожились.
— А откуда вы знаете, что именно овчарка?
— Да уж знаю. Насмотрелся я на такие следы.
Лиза Бабкина шепнула Саше:
— Наверное, он работает в уголовном розыске.
— Вполне возможно, — ответил Саша.
Лесная, дорога привела к переезду узкоколейки, потом встретился горбатый мостик через ручей. Сосны поредели, появились полянки со стогами сена, круглая силосная башня, а за ней покосившийся бревенчатый домишко — кузница: оттуда нёсся звон металла.
Сквозь раскрытую дверь был виден бородатый кузнец, работающий у наковальни.
— Здравствуй, Прокофий! — крикнул Егор Лукьянович.
Кузнец кивнул бородой, сунул клещи с раскалённым железом в бочку и окутался облаком пара.
Разведчики вошли в посёлок.
Посёлок был зелёный, тенистый, — широкая немощёная улица, дома с верандами, с палисадниками, обнесённые штакетником, колодцы, над которыми, как стрелы подъёмных кранов, торчат деревянные журавли. В палисадниках — тополя, рябинки, сирень. Сушится на верёвках бельё, кое-где натянуты гамаки.
— Дачники наехали. Хорошие здесь места, грибные, — сказал Егор Лукьянович. — А жители большинство заняты на соседних гранитных разработках. У многих огородишки, ягоды. Неплохо живут, да вот беда, некоторых Жадность одолевает. Комнаты сдают, а себе времянки городят, вот и таскают из лесу деревья.
За забором зелёного свежеокрашенного дома в куче песка копошилось десятка полтора дошколят. Одни — помладше — формовали пироги, котлеты, а трое мальчишек лет по шести строили песчаную крепость. В гамаке сидела старая женщина с седыми стрижеными волосами, заправленными под белоснежную детскую панамку. На коленях у неё лежал раскрытый журнал. У ног женщины чёрный котёнок играл с чем придётся — подолом её платья, травинкой, щепкой…
Галя и Лиза сразу бросились тискать котёнка и с удивлением услышали, что старуха что-то напевает себе под нос.
