Константин Золотовский - Бешеная акула

Сом рванулся, опрокинул Никиту и мотнул его головой о сваю.

Шлем загудел, а может быть, и помялся, но прочные стекла уцелели.

Никита точно ослеп: серый ил клубами поднялся со дна и словно пороховой дым на поле сражения обволок все три иллюминатора.

Но Никита сома не выпустил.

Сом валял его, бил хвостом, а водолаз не чувствовал боли, потому что костюм надувался воздухом и делался упругим, как гуттаперчевый мяч. Но руки у Никиты уже слабели…

Никита готов был взреветь от злости и обиды, врезаться в сома зубами, но зубы были за стеклами.

Наконец Никите удалось обхватить противника ногами и подмять под себя.

Сом вывернулся, поставил Никиту на голову и рванулся, чуть Никите руки не оборвал.

И как раз в этот момент воздух-силач, выдирающий из вязкого грунта погибшие в глубинах корабли, воздух-спаситель заполнил водолазный костюм, легко, словно пушинку, приподнял со взъерошенного дна крепко обнявшихся борцов и мигом умчал их кверху.

Старшина стоял на баркасе. Он держал под мышкой сигнальную веревку и, чиркнув спичкой, раскуривал свою трубку.

Вдруг на поверхность реки выскочил рыбий хвост с ногами.

— Что за чушь? — удивился старшина и сунул непогашенную трубку в карман. Но диковина, всплеснув, исчезла.

Догоревшая спичка больно обожгла старшине палец. Старшина с ругательством кинул ее за борт. И сразу же в том месте, где упала спичка, показался боком водолаз в обнимку с каким-то белесым чудовищем.

— Рыба! — вскрикнул Содомкин.

— Гляди-ка, сом! — вскрикнул старшина. — Эх, упустит! — И он изо всех сил потянул Никиту за сигнальную веревку.

— Сом! — не своим голосом закричал Содомкин. — Сом! На помощь, товарищи!

Сом хватал раскрытой пастью жаркий волжский воздух. И рванись он хоть немножко, обессиленный водолаз разжал бы руки. За стеклом видно было, как вздулись жилы на лбу Никиты, а лицо было краснее клюквы. Переполненный воздухом костюм, раздулся как аэростат, мелко вздрагивал, потрескивал и гудел, угрожая лопнуть.

— Бери его под жабры! Накидывай петлю! — хором закричали водолазы.

Никиту затолкали со всех сторон. И он увидел через иллюминатор лес загорелых рук, которые схватили сома за голову и хвост. Никита задыхался. Он нажал онемевшим затылком медную пуговицу клапана, выпустил из костюма воздух и, облегченно вздохнув, ушел под воду.

На дне Никита медленно приходил в себя. Наклонив шлем и опустив руки, он тихонько раскачивался в такт дыханию, выпуская через клапан табунки воздушных пузырьков.

А когда отдохнул и поднялся из воды на баркас, то увидел, что сома, обмотанного толстыми веревками, тянули к песчаному берегу человек пятнадцать. Гомон стоял в воздухе. Пес Тайфун скакал, греб лапами песок, лаял и рычал, норовя укусить сома. Семь человек барахтались в воде, сбитые сомьим хвостом, а восьмой — старшина баркаса — упал в воду нарочно, у него загорелся пиджак от сунутой в карман трубки, и теперь, отфыркиваясь, он вылезал из воды на сушу.

Сома вытащили. Поглазеть на него стеклась толпа народа. Сом лежал смирно.

Содомкин сбросил веревки и сел на него верхом. Сом вздрогнул и, изгибаясь, пополз к реке.

— Везет! — закричали в толпе.

Сом проволок на себе Содомкина метра полтора, и в береговом песке осталась за ними глубокая дорога.

Неожиданно сом ударил мощным хвостом, и взметнул вверх песчаную пыль, а когда пыль рассеялась, все увидели, что сом торопливо ползет к воде один без всадника. А далеко в стороне поднимался Содомкин, охая и хватаясь за ушибленные места.

— Беги за седлом! — крикнули ему из толпы и кинулись ловить сома.

Часа через два воинственного сома распилили, как бревно, поперечной пилой.

Ухи было много — угощались все, кто только желал.

Мясо сома было мягким, хотя, и пахло речной тиной и деревянной подводной сваей.

Водолазы с удовольствием ели свежую рыбу.

Никиту поздравляли, хлопали по спине.

Только старшина, у которого сгорел дотла карман, ворчал все время:

— Сплошные убытки от этого сома. Шлем помятый в мастерскую выправлять отдал, ножовка где-то на дне валяется, ни одной сваи не спилено, пиджак сгорел. Завтра я тебя, Никита, чуть свет с постели подниму.

Никита только промычал и мотнул головой в знак согласия, — рот его был занят большим куском сомовьей печенки.

Облокотясь о стол здоровенными руками, он жадно загребал с тарелки жирные куски. Когда съел все дочиста, запил съеденное полведерной банкой воды, в которой плавал похожий на губку морской гриб для здоровья.

И затем внимательно посмотрелся в зеркальце. Ущипнул себя за толстую красную щеку и остался очень доволен.

А Содомкин, весь разукрашенный йодом, с малиновой шишкой на лбу, сидел рядом со старшиной и о пари совсем не заикался. На Пушкова он поглядел одним глазом, второй у него заплыл от синяка.

— Ну, парень, — сказал Никита Содомкину. — Превеликое тебе спасибо за медицинский совет. А то, знаешь, я очень испугался: встретил подходящую рыбу сома, а взять не могу — малокровие мешает. Ну, а теперь, после печенки, малокровие будто рукой сняло. И тебе от синяков советую печенки попробовать.

Утопленник

Был я молодым подводником, только что окончившим водолазную школу, и служил в Балтике на судне «Труженик моря».

Помню, целый месяц у нас не было водолазных работ.

И наши водолазные рубахи висели на крючках в шкиперской под замком.

Корабль — это самая дружная семья. Мы знали характер и привычки каждого из нас. Например, сигнальщик Малахов любил всякие звучные и малопонятные слова. Одни слова он вычитывал из книг, другие сам придумывал и кричал нам частенько: «Алджебруальмукобар-а-а-а! Гаргантюа-а!»

В один жаркий июльский день стояли мы на рейде. Как только дали сигнал: «Команде купаться!» — Малахов, который считался у нас лучшим пловцом, изогнулся, растер мускулы, крикнул: «Никарагуа! Блюз! Кукжылунь!» и ласточкой прянул в воду.

После отбоя все вышли из воды и выстроились. Сделали перекличку — Малахова не оказалось. На борту одиноко лежало его рабочее платье…

Командир отдал нам распоряжение отыскать Малахова. Я побежал в шкиперскую и сорвал с вешалки свою водолазную рубаху. Рубаха большая, складки на ней, что меха баяна. С борта спустили трапик. Натянул я рубаху и встал на трапик. Навесили мне груза, шлем надели, шагнул я вниз, стравил воздух и — на дно. Глубина — восемь сажен. На грунте темно. Глаза только минут через пять в темноте освоятся. Ждать я не стал, — сразу на колени, ползаю, только бы скорее найти. Но хоть бы камень встретился — ничего. «Куда же он пропал?» И в это время чувствую: на спине щекочет вроде как таракан. Вот ведь бродяга куда забрался! «Ну, — думаю, — выйду я из воды и в каюте с тобой расправлюсь».

Снова шарю утопленника, а таракан не унимается, копошится под рубахой, теперь уже повыше, да что-то уж больно большой для таракана. Спину в водолазном костюме рукой не достать — медная манишка мешает. Ни почесаться, ни раздавить таракана мне невозможно.

Поежился я и выпрямился. И вдруг из-под воротника на стекло иллюминатора прыгнула мышь. Уселась на медный ободок возле моего носа и прядет усиками. Я даже дышать перестал: смотрю на мышь, а она на меня своими бусинками уставилась. Ну что ты с ней сделаешь? Перед носом сидит, а рукой ее не достанешь.

Тут я размахнулся головой и — бах по незваной гостье лбом. Не выходить же из-за нее наверх!

Да только шишку себе набил. Юркнула мышь обратно под рубаху, бегает по мне внизу. Зашевелился я, рукавицей по костюму хлопаю. А мышь опять — прыг на ободок иллюминатора и ну крутиться на стекле. Не вижу из-за нее ничего. Плюнул я в нее с досады. Сидит, хоть бы что. Харкнул что было силы. Тут она прыгнула ко мне на свитер и укусила за горло. Не выдержал я и дернул сигнальную веревку. Подняли меня на борт, сняли шлем. Ткнул я пальцем в костюм и выпалил скороговоркой:

— Мышь ко мне, братцы, забралась, ищите скорее мышь!

Принялись водолазы скопом ее ловить. Да еще кочегар Белкин, сигнальщик Перцов, трюмный Каюков им помогают. Десять человек по мне ладонями хлещут, мышь выгоняют. Заметалась она у меня под костюмом, как угорелая. Меня даже пот прошиб. Подконец выскочила у подбородка на фланец, и не успел я моргнуть глазом, как она с перепугу шлепнулась на палубу, прямо под сапог боцману. Боцман тут же ее и раздавил.

— Эх, — сказал сигнальщик Перцов, — кабы не эта дрянь, может, человека спасти бы успели!

Ну, а я не слушаю, что там говорят, едва шлем привинтили — камнем под воду за Малаховым.

И только грунта подошвами коснулся, как дернули меня сверху за сигнальную веревку: «Выходи!» А зачем выходить, когда каждая секунда для Малахова дорога?