Яков Длуголенский - Жили-были солдаты

— И орденов у него нету, — добавил Нахимов. — И тельняшку некоторым не разрешает носить.

Ловко это он про тельняшку вставил.

Тогда и мы сказали:

— И в стенгазете некоторых незаслуженно просмеивает. И на гитаре учиться играть не даёт.

— Это все недостатки или ещё есть? — спрашивают в штабе.

— Все, — говорим.

— Ладно, дадим вам другого старшину. А сейчас — отдыхайте. Идите в клуб телевизор смотреть, там сейчас спортивная передача будет.

Пошли мы в клуб. Адмирал говорит:

— Вот как всё хорошо получилось. Дадут нам другого старшину. Боевого. Заметного. Знаете, какие старшины на флоте? Во!

Входим мы в клуб, а там около телевизора уже много народу. И все бокс смотрят.

Мы тоже садимся. Смотрим.

Вдруг — что такое?! На экране появляется наш старшина! Проходит в угол ринга и ждёт начала боя.

Диктор представляет зрителям бывшего нашего старшину:

— В синем углу ринга — мастер спорта, чемпион Вооружённых Сил СССР старшина Елисеев. Мастер спорта Елисеев провёл на ринге сто боёв и все сто выиграл…

С ума сойти от такой неожиданности можно!

Смотрим мы друг на друга, а Дудкин шепчет:

— Говорил вам: не меняйте нашего старшину… так нет, поменяли!

А соседние солдаты говорят:

— Ну и повезло же вам! Какой знаменитый у вас старшина!

Мы говорим:

— Да… повезло…

А сами думаем: что же теперь делать?

А бой на ринге между тем кончился, подходит к нашему старшине какой-то дядька с микрофоном и просит, чтобы бывший наш старшина сказал в микрофон несколько слов.

Старшина говорит:

— Ну, выиграл я бой. Второй раз стал чемпионом. Спасибо моему тренеру. А приветы передать можно?

Дядька говорит:

— Вам, товарищ чемпион, всё можно.

— Тогда, — говорит старшина, — свой первый привет я посылаю маме. В город Северодвинск. Второй — моим товарищам по оружию, которые вместе со мной служат за Полярным кругом. И в особенности — ребятам из моего взвода: Московскому, Дудкину, Нахимову, Храброву и другим. Надеюсь, скоро они станут настоящими солдатами.

— Спасибо, — за себя и за нас говорит дядька.

И на этом передача заканчивается.

Зажигается в клубе свет.

Все смотрят на нас. А мы сидим, как на именинах.

Дудкин говорит:

— Что сидите? Скорее побежали в штаб! Иначе поздно будет!

Срываемся мы с места.

Бежим в штаб.

Прибегаем:

— Передумали! Не надо нам другого старшину. Нам наш нравится.

— Уже нравится? — будто бы удивляются в штабе. — Но ведь у него орденов нету.

— Пусть, — говорим мы.

— И в стенгазету он про вас пишет.

— Это ничего, — говорим мы.

— И тельняшку некоторым носить не разрешает, и на гитаре по ночам играть не даёт…

— Так зачем же по ночам на гитаре играть? — говорим мы.

— Ну ладно. Пусть ваш старшина у вас остаётся.

Успокоились мы.

Вышли из штаба.

Дудкин говорит:

— А всё-таки молодец у нас старшина. Строгий, но молодец. Привет нам передал. Хочет, чтоб были мы настоящими солдатами. А мы на него обижаемся. Лично я на него никогда обижаться не буду.

— И я не буду, — сказал Нахимов.

— И я, — сказал Храбров.

— А ведь хотели поменять! — говорю я.

— Мало ли, что хотели, — отрубил Московский. — Важно, что теперь мы хотим.

Так никогда и не узнал старшина, как хотели мы его однажды поменять.

Стыдно говорить было.

Часто во время завтрака, обеда или ужина устраивали нам учебные тревоги.

Только сядешь есть — тревога.

И бежишь тогда скорее из столовой к пирамиде с оружием, садишься в машину, и везут тебя к месту учебного боя.

Тревога — это, конечно, интересно, но скучали мы по оставленному супу и по вкусному запаху несъеденных котлет.

И тогда некоторые стали делать так: немедленно съедали сахар и котлеты — и уже спокойно ждали тревогу.

А тревоги нет.

И приходилось им есть суп без хлеба, чай — без сахара, кашу — без котлет.

Хитро придумано, да тревога, оказывается, ещё хитрее.

И вот однажды приходим мы в столовую, смотрим — Ваня Дудкин начинает со своим хлебом какие-то странные штуки делать: выковыривает в одном куске ямку я кладёт туда котлету, выковыривает в другом куске три ямки и кладёт туда квадратик масла и два кусочка сахару, складывает оба куска хлеба вместе — и получается странный такой бутерброд.

Только мы хотели спросить: «Ваня, а что это ты делаешь?» — как заиграли тревогу.

Бросили мы ложки-вилки — помчались из столовой.

Садимся в машины.

Едем.

Вдруг видим, вынимает Ваня из кармана свой странный бутерброд и говорит:

— Кто хочет есть?

А что тут спрашивать: все хотят.

Съели мы все вместе Ванин кусок хлеба с котлетой, потом — Ванин кусок хлеба с маслом и сахаром, а потом Володя Московский и говорит:

— Ты прости меня, Ваня, но я должен тебе прямо сказать: ты — великий человек!

— Изобретатель, — уточняет энергичный Нахимов. —

Десантникам такого никогда не изобрести. Только пехоте и — морякам.

Хвалим мы, а Ваня улыбается. Доволен, что изобрёл бутерброд, который, в случае тревоги, сможет помочь всем.

А теперь надо сказать, почему Нахимов упомянул про десантников. Жили мы в это время в летних солдатских лагерях, которые с пионерскими лагерями ничего общего не имеют. В солдатских проходят военную науку: учатся стрелять, ходить в атаки, ползать по-пластунски, рыть траншеи, петь песни, резать колючую проволоку штыком или специальными ножницами и ещё много чему — важному и полезному.

Кроме нас, пехотинцев, жили в лагере самые разные солдаты: артиллеристы, десантники, разведчики, танкисты, сапёры — почти все, кроме моряков.

Потому что морякам нужно море, а нам море не нужно.

Особенно уважали у нас, конечно, десантников. Что говорить — смелые люди: в любую погоду, днём или ночью, летом или зимой готовы они были прыгать на своих парашютах в тыл врага, и плохо тогда пришлось бы врагу.

И хотя никаких врагов у нас в лагере не было, десантники всё равно собой очень гордились. Однажды встречаем мы десантников, они идут из столовой, и хотя идут из обыкновенной столовой, им всё равно кажется, будто выполняли они ужасно ответственное и секретное задание. Им это кажется, и они задаются:

— Как живёте, пехота?

Мы говорим:

— Ничего живём. А вы?

— Прекрасно, — отвечают десантники.

И снова спрашивают:

— А смелые среди вас есть?

Мы говорим:

— У нас все смелые.

Тут десантники начинают хихикать и подталкивать друг друга локтями:

— Ну, смелые, а кто из вас с парашютом прыгнет?

Вот, оказывается, чего придумали. А нам прыгать ужасно не хочется: и устали, и боязно.

Тогда десантники говорят:

— Вот вы, оказывается, какие смелые люди, пехота!

Тут говорит Храбров:

— Я прыгну.

Обрадовались мы, конечно, что нашёлся среди нас один смелый, и говорим десантникам:

— Что, съели?

А потом — Храброву:

— Молодец, Храбров!

И все идём к парашютной вышке. А она здоровая, может, с десяти-, а может, с двадцатиэтажный дом. Даже смотреть на неё страшно.

Помогли десантники Храброву забраться на вышку, прицепили к нему парашют. Стоит наш Храбров — маленький-маленький и совершенно один.

— Не бойся, Коля! — кричим мы ему снизу.

А он нас, наверное, и не слышит: такая жуткая высота.

И — прыгает.

Подбегаем мы к нему. Спрашиваем:

— Жив, Коля?

— Жив, — говорит. — Чего мне сделается?

С тех пор десантники нас не задирали. А встречая Храброва, разговаривали с ним так, словно это он был десантником, а они, десантники, — пехотинцами.

Однажды учились мы правильно метать гранату.

Метнул Володя Московский — далеко улетела граната.

Старшина говорит:

— Хорошо!

Метнул гранату Храбров — ещё дальше улетела его граната.

Старшина опять говорит:

— Хорошо!

Храбров и Московский ходят друг перед другом — мускулы свои показывают.

А мускулы у них действительно ничего.

Выходит метать гранату Дудкин.

Старшина ему говорит:

— Замах, замах неправильно делаешь! Дай я тебе покажу.

И показывает: делает совершенно правильный замах, и граната летит далеко-далеко.

— Не умею я так, товарищ старшина, — тихо говорит Ваня. — Я лучше без замаха.

Надоело старшине спорить, он и говорит:

— Ладно, кидай без замаха. Сам увидишь, как нужен правильный замах. Граната и десяти метров не пролетит — упадёт.

Ну, Дудкин разбегается — кидает.

Летит граната, летит и всё не падает. И упала ли вообще — этого мы так и не заметили.