Наталья Дурова - Мой дом на колёсах
— Сторожи! приказываю Запятой, а сама волнуясь иду на работу в манеж: как они все будут реагировать друг на друга?
По возвращении в гардеробную я не верю своим глазам: в углу на коврике, свернувшись в клубок, дремлет, закусив повод от обезьяны, Запятая, а на ней восседает Чичи, выискивая в гладкой шерсти собаки то, что не могло никогда быть у чистой и холёной Запятой. Вокруг них на полу десятки грязных обезьяньих следов.
Знакомство состоялось. И когда с трудом вымытую Чичи я снова посадила на коврик, в подтверждение моих мыслей Запятая стала слизывать с обезъянки капельки воды, а та, податливо прижавшись, грелась о свою уже признанную подружку.
Они сами, играя, подсказывали мне работу, с которой я собиралась выпустить их в манеж. Часами иногда я наблюдала их игру, пытаясь в возне найти необходимые движения для трюков. Особенно смешной выглядела их борьба. Чичи поднималась на задние лапы, тотчас то же самое делала Запятая, и целый шквал ударов волосатых кулачков обрушивался на ворчащую, с раскрытой пастью собачью голову. Ах, если бы это закрепить, да ещё выделить рамкой боксёрского ринга, был бы великолепный номер «Обезьяно-собачий бокс». Каждый раз, когда они, наигравшись, обе уставали и Запятая тяжело дыша падала в изнеможении на пол, Чичи не церемонясь брала собаку за хвост и укладывала ту так, как это нравилось именно ей, а не собаке. Вот это и могло стать финалом для их бокса.
Однако это было единственное проявление обезьяньего эгоизма. В остальном Чичи была очень внимательна и добра к своей приятельнице. Если и отнимала у неё вкусную косточку, то только для того, чтобы подразнить и услышать лай, визг, а потом начать игривую возню. Обезьянка была очень доброй.
Я сделала для Чичи и Запятой большой решётчатый вольер, в который поместила домик, где они могли спать. Там же, в вольере, были две столовые. Наверху столик для Чичи, а внизу мисочки для Запятой. Право, без смеха невозможно было смотреть на их трапезу. Чичи, прежде чем набить свои защёчные мешки, следила, села ли Запятая под её столик. Затем начинала понемногу выбрасывать ей добрую половину своей пищи. Если Запятая на что-то не обращала внимания, она пыталась ей запихивать в рот то апельсин, то яблоко. И я, к удивлению, стала замечать, как у собаки меняется вкус: сухофрукты и семечки с орехами она ела теперь так, как Чичи.
Одно было в их дружбе отрицательным. Чичи ни за что не желала отпускать приятельницу на прогулки. Четыре раза в день из моей гардеробной доносились истерические вопли.
— Наталья Юрьевна!
сетовали работники.
Ну, придумайте же что-нибудь, ведь из-за собачонки она готова нас всех перекусать.
Зелёная, с серебром, шерсть Чичи, как ковыль, вставала дыбом, вздрагивала, словно от сильного ветра, и не приглаживалась до тех пор, пока в дверях не появлялась Запятая. О, как быстро гуляла в цирковом дворе моя Запятая, каждый раз стремясь поскорее вернуться домой в вольер. Тогда я, видимо, слишком легкомысленно отнеслась к прогулкам Запятой, чувствуя и радуясь всё растущей привязанности двух столь разных существ. Потом, держа на руках еле живую Чичи, я не могла себе этого долго простить.
Трагедия произошла утром. В цирковом дворе на Запятую напали тонконогие, с вытянутыми длинными мордами борзые. Одна, а их четыре. Четыре хищных, злобных. Клубок, омерзительный клубок чудовищ, рвущих маленькую добрую собаку. Чей-то крик во дворе.
— Несчастье, борзые напали на собаку.
А наверху я не слышу крика, сидя возле Чичи в гардеробной. Хозяин борзых репетирует своих пони в манеже. Ему кричали, а он, спокойно отмахнувшись, ответил:
— У меня репетиция. Чья собака? Дуровой? Пусть сама разбирается. Чужая беда, не моя. Мне некогда, я репетирую.
И это мог сказать человек?! Так поступил дрессировщик, работающий со мной под одним куполом?! Равнодушие артиста, сумевшего в момент гибели собаки припомнить мерзкую пословицу «Чужую беду руками разведу», погубило мою Запятую, погубило мою работу нескольких месяцев. Больше нет смешного бокса, но об этом я не думаю, теперь главное: спасти Чичи! Она ничего не ест, и в её застывших горестных зрачках я всё время вижу умирающую Запятую, испустившую последний вздох у решётчатого вольера подле обезьяны. Даже с мёртвой Чичи не хотела расставаться со своей первой привязанностью. Сколько дней раздавались её крики, сколько дней неподвижно, нахохлившись сидела она у решётки, даже насильно ничего не принимая. А в это время по цирку ходил равнодушный человек, хозяин борзых собак, и я не могла мириться, что под одним со мной куполом живёт жестокость, рождённая эгоизмом равнодушия. Чичи слабела. Я брала её на руки, выносила за кулисы, во двор. Жалкая, сломленная горем фигурка обезьяны была живым укором равнодушию и жестокости, которые и я приняла как удар. Мне хотелось бы отлить в словах каждую черту этой страшной трагедии, представив безмолвного свидетеля обвинения, маленькую Чичи, которая до сего часа переживает гибель друга.
Сегодня собака, завтра случится беда с человеком, и такой хозяин борзых не придёт на помощь. Нет, мы с Чичи ищем в цирке других людей, которые близко принимают к сердцу любую боль, не считая её чужой, если купол у нас один.
Виноград зимой, помидоры и зелень, а основное участие и сострадание шли от артистов. Девочка-гимнастка подарила обезьянке куклу. Чичи отнеслась к ней безразлично.
— Чичи! Чичи! Нужно жить! Как мне снова заставить тебя кушать и играть? Смотри, какая кукла. Ты ведь даже и не знаешь, что такое кукла по-цирковому:
— К — кукла,
— У — умеющая
— К — казаться
— Л — любимым
— А — артистом.
— Не нравится тебе кукла. Тебе нужно живое тепло.
И я решаюсь взять новую собачку. Какую угодно, только чтобы она смогла вселить в меня надежду, что Чичи будет жить.
Нам принесли артисты щенка. Он ещё плохо стоял на лапах, спотыкаясь и дрожа над миской с молоком. Но в Чичи что-то встрепенулось, и вот уже слабые ладошки забегали по бурому ворсу непородистого щенка.
— Назовём его Додон. По лапам вижу будет большущая дворняга, решила я.
Снова в вольере Чичи с собакой. Снова весёлая возня, и только однажды я решила проверить верность Чичи и громко позвала:
— Запятая, Запятая!
Обезьянка прижалась к решётке, замолкла, и в глазах её появилось то выражение ужаса, которое невзирая ни на что теперь присутствовало в ней постоянно.
Чичи по-своему занималась воспитанием нового друга. Учила открывать замок на вольере, перекармливала так, что даже неуклюжие большие лапы казались случайно приделанными к непомерно раздутому туловищу. На прогулку теперь они выходили вместе. И я придумывала для Чичи новую работу. Перед тем как в манеже появится морж, Додон, впряжённый в коляску, вывезет Чичи на манеж, а в руках у неё будет плакат: «Внимание! Внимание! Морж».
Да, только ей я могу доверить плакат, оповещающий о новом сюрпризе для зрителей. Ведь она сумеет привлечь внимание потому, что у неё доброе и верное сердце!
Подарок больше не опасен
Мне часто приходится быть врачом, сиделкой и няней у своих животных. Лечить животных очень трудно. Они умеют капризничать, когда заболевают, но не умеют говорить и жаловаться. Тогда, вооружившись терпением, я начинаю наблюдать и догадываться. У щенка поцарапано ухо. Он крутится волчком, скулит и задней лапой пытается буквально оторвать ухо от головы. Так! Должно быть, воспаление или скопилась сера, догадываюсь я.
Морской лев лежит, поджав под себя все четыре ласта, охает.
— Много съел рыбы! Уменьшить порцию на ужин!
Быть может, потому, что догадываться всегда трудно, чтобы найти правильное решение, я очень боюсь заболеваний, которые, как детская игра в колечко, могут переходить от одного животного к другому, короче говоря боюсь инфекций.
А рядом в клетке ты видишь двух забавных зверюшек. Кто они тебя это тоже интересует, ну что ж, это не просто забавные зверюшки. О, это в будущем знаменитые прачки, прачечный пункт нашего белорусского цирка. А зовут их Тяпа да Ляпа, а рядом с ними Мишка, со своим директором прачечной кошечкой, которую зовут Кисоль. Вот их история, Вася. Двух малышей енотов мне подарили в обществе по охране животных в Беловежской пуще. Подарил их замечательный человек Иван Матвеевич Тимчук. Ему очень хотелось, чтобы белорусские малыши стали зрителями их животных, выросших здесь, в Белоруссии. И я обещала Ивану Матвеевичу обязательно сделать их знаменитыми прачками. Но тут случилась в моём вольере беда. Она пришла неожиданно. Пришла в цирк вместе с сеном или травой. Мы и не знали даже. Но в лесах, там, где мы были на гастролях, оказывается, очень многие животные заболели чесоткой. Их лечили, им помогали выздороветь, но всех не могли спасти. И вот болезнь из леса пришла к нам в цирк, в наш вольер. Заболели маленькие еноты Тяпа да Ляпа. Стали чесаться, угрюмые сидели в уголке клетки и ждали, чтобы я им скорее сделала дезинфекцию, после которой можно растянуться и лениво почесать живот, но чувствовать себя блаженно и спокойно. Стали Тяпа да Ляпа поправляться. Однажды, обходя цирк, возле водосточной трубы я заметила маленького котёнка, он точно игрушка, будто прирос к снегу, к водосточной трубе. Я высвободила его, согрела. Принесла к себе и решила: ну если котёнок не замёрз, то у нас выживет, и через две недели, когда Тяпа и Ляпа поправятся, котёнок будет великолепным другом и даже маленькой нянькой для Тяпы с Ляпой. Обмороженный котёнок стал поправляться.
