Эжен Мюллер - Робинзонетта
– И ты никогда ей не жаловалась, что голодна? Ведь тебе же, наверное, все время хотелось есть.
– Да, действительно я была голодна; но я боялась рассердить ее. По вечерам у меня просто горело в груди, я чувствовала себя очень плохо; но я пила воду – хоть в этом она мне не препятствовала – и шла спать; во сне боль проходила.
– И ты долго выдержала у нее?
– Немного меньше, чем у дяди Мишара, – два с половиной месяца.
– Не думаю, что ты очень потолстела за это время!
– Еще бы! Человек, который привел меня к старушке, проходил иногда мимо лавочки и каждый раз говорил ей: «Странно, какая она худенькая и какая бледная!» и спрашивал меня, не больна ли я; я ему отвечала: «Нет»; а если бы я была недовольна, то отвечала бы ему: «Да».
– Нельзя сказать, что ты была слишком взыскательна!
– Но, Боже мой, старушка ведь относилась ко мне очень хорошо! Она меня никогда не била и работы у нее было очень мало.
– Но она тебя заставляла умирать с голоду.
– Нельзя же иметь все сразу.
– Ну, так что, ты ее наконец оставила?
– Да, я была вынуждена. Одна дама однажды накупила множество вещей в нашей лавочке; я их отнесла к ней. В благодарность она мне дала несколько сантимов. Возвращаясь от нее, я увидела в окне булочной прекрасную булку. Деньги по праву принадлежали мне, и я купила булку. А так как я очень боялась опоздать, за что мне попало бы, я и поторопилась съесть булку по дороге… Ах, какой вкусной показалась она мне! Как давно мне не приходилось есть что-нибудь с таким удовольствием! Но случилось так, что хозяйка увидела меня в конце улицы с последним куском в руках! Она разговаривала с двумя женщинами перед лавкой. Я прихожу. Хозяйка спрашивает: «Что за хлеб ты ела?» Я ей все рассказала. Она пришла в страшный гнев: «Что ты говоришь, несчастная? Что ты была голодна? Слышите ли вы? Ведь можно подумать, что я ей отказываю в еде!..» Я сказала: «Нет, нет! Это было не так! Булка была такая поджаристая, такая заманчивая, и я ее купила на деньги, которые мне дали». «Вы слышите эту маленькую лакомку! – закричала хозяйка. – Она хочет осрамить меня, распустить обо мне дурную славу! Прочь отсюда, дурочка! Прочь, бесстыдница, лгунья!». «Лгунья?» – повторила я. «Да, – сказала она, – кто даст ей деньги на хлеб? Она, наверное, выпросила их. Уходи, нищенка, уходи!» Я ответила: «Хорошо, я уйду!»
И я ушла. Я могла терпела голод, но позволить называть себя лгуньей, тогда как я никогда не врала, и нищенкой, тогда как я никогда не просила милостыни, помня завещание матери, было выше моих сил.
Я отправилась к даме, которая дала мне деньги, и все ей рассказала. Она меня подробно расспросила о моей жизни у торговки. Потом она пошла и поговорила с мужчиной, жившим в том же доме, где кузина Мариетта, который отвел меня к лавочнице. В ожидании нового места она оставила меня у себя. Ах, если бы можно было пробыть у нее подольше!..
У нее возникла мысль отдать меня в учение, и скоро она нашла мне новую хозяйку.
Я должна была стать портнихой. Там было три работницы. Я была довольна, что научусь какому-нибудь ремеслу. Хозяйку мою звали мадам Жак; ее муж был слесарь. У нее было трое детей. Мальчик был уже большой и работал со своим отцом. И была еще девочка. Бедняжка, она не могла ходить. Говорили, что у нее отнялись ноги. Она даже не могла встать со стула. Еще там была другая девочка, совсем маленькая, с которой надо было гулять под деревьями на площади. Как только она доедала суп, сейчас же говорили: «Мари, иди на площадь, погулять с маленькой». И я уходила до самого обеда. После обеда опять. Вечером ее надо было качать целыми часами. Боже мой! Я ухаживала за ней, как могла, но мадам Жак никогда не бывала довольна… А мальчик был злой, он всегда устраивал надо мной злые шутки или бил меня, когда никто не видел. Он разбивал вещи и сваливал вину на меня; меня ругали, наказывали, посылали спать без ужина. Муж иногда звал меня в мастерскую раздувать мехи. Когда у меня не хватало сил, он бил меня кулаком в спину! Здесь мне тоже не позволяли носить волосы распущенными. Это было тяжело. Когда я причесывалась, злой мальчик дергал меня за волосы, да так сильно, что я кричала от боли. Маленькая, беспомощная девочка, которую я кормила, тоже мучила меня. Она меня била, царапала, плевала мне в лицо. Я не смела жаловаться, потому что мадам Жак прибила бы меня за то, что я так худо отзываюсь о ее дочери, которая, по ее словам, была так мила…
Вот как я училась шить платья. Я провела там четыре месяца и ни разу не взяла в руки иголки.
– Тебе следовало пожаловаться даме, которая привела тебя на это место, – сказал Пьер.
– Эта дама однажды пришла и спросила, довольны ли мной хозяева. Посыпались упреки: у меня обнаружилась куча недостатков. Дама казалась очень рассерженной. Я стала плакать. Тогда она сказала: «Видите, она раскаивается и постарается измениться к лучшему; простите ее». Что могла я на это ответить? Когда она ушла, я все-таки сказала, что не заслужила таких упреков… Надо было видеть, как набросились на меня жена, муж и мальчик, как они кричали, смеялись надо мной и ругали меня. Чтобы проучить меня за наглость, мне не дали ужина и заставили спать на лестнице. Понятно, что с тех пор у меня пропала всякая охота жаловаться.
Когда дама снова пришла, ей сказали, что я переменилась к лучшему. Она меня похвалила; мне позволили ужинать и спать на моей постели; правда, весь ужин состоял из куска хлеба, а постелью служил соломенный тюфяк в сарае.
Надо было терпеть. Я терпела, потому что вне дома, когда я гуляла с девочкой, меня никто не ругал; когда я терпеливо переносила толчки больной и побои отца, меня оставляли в покое.
А в мальчике просто сидел какой-то бес против меня. Он старался причинять мне всякие гадости, какие только мог выдумать. Он мочил мою кровать, рвал мои платья, прятал мои башмаки; все это сваливали на меня, а он от души смеялся над моими слезами, когда меня били или лишали хлеба в наказание. Однажды я возвращалась с маленькой девочкой домой; отец поджидал меня у двери с розгою в руке, а мальчик стоял рядом с ним и уже заранее радовался наказанию, которое я должна была получить, наверное, за какую-нибудь его очередную злую выходку. Но так как я знала, что ничего дурного, по крайней мере сознательно, не сделала, то я подумала: «Нет, не пойду туда. Не хочу, чтобы меня били. Я уйду и не вернусь! Я больше не вынесу такой жизни!»
Я поставила девочку на землю, прислонила ее к стене и, крикнув отцу: «Возьмите ее!», со всех ног бросилась бежать к городским воротам.
Бежали они за мной или нет, я не могу сказать. Я спряталась за кустом и, плача о своей горькой участи, сказала себе: «Что мне теперь делать? Куда идти? Вернуться к доброй даме и все ей объяснить?» Она отправила бы меня обратно к мадам Жак. Опять пошли бы объяснения. И я снова должна была бы переносить обиды и побои. Нет, я решила не возвращаться к той даме…
Солнце весело сияло. Я видела перед собой большое поле, деревья, рожь, горы, дороги, летающих птиц. Я вспомнила, что мы с почтальоном прибыли в город с этой стороны.
Я подумала, не вернуться ли мне в деревню. Но нет. В городе наверняка узнают, где я, и пошлют за мной. А возвращаться в город я не хотела ни за что: слишком много горя мне пришлось там перенести. Наконец я решила: «Пойду я куда глаза глядят, далеко-далеко, чтобы меня никто не смог найти; выпрошу себе место и посмотрю, так ли плохо мне будет, как у первых трех хозяев».
Я поднялась и пошла вокруг города, пока дорога, ведущая в деревню, не скрылась из вида. Солнце служило мне проводником. Потом я попала на большую дорогу и шла по ней до вечера…
– И ты ничего не ела? – спросил Пьер.
– Я по дороге ела зернышки из колосьев, это было очень вкусно. Кроме того, я распустила волосы, что меня привело в самое радостное настроение.
Мари со всех ног бросилась бежать к городским воротам.
– А где же ты ночевала?
– Нигде, я была еще недостаточно далеко от города; меня могли найти и отправить назад. Ночь я провела в маленьком густом лесочке; я легла на траву под деревом, помолилась, вспоминая маму, кузину Мариетту, а также брата Андре…
– И ты не боялась?
– Да, немного – вначале, потому что было очень темно… Вдруг сквозь ветви я увидела чудную, ясную, сверкающую звезду, которая как будто двигалась. Я смотрела на нее, и мне казалось, что она тоже смотрит на меня… Я сказала про себя: «Не Ангел ли Божий смотрит на меня, чтобы я не боялась?..» Тогда я стала молиться этой звезде: «Прекрасная звезда! Посмотри на меня хорошенько: я не злая, не лгунья, не лентяйка; меня только заставляли много страдать, и я ушла, но я буду хорошей, буду работать, я не буду просить милостыню». Звезда как будто улыбнулась мне. Мой страх прошел. Мне казалось, что уже настал день…
И больше я ничего не помню. Меня одолел сон.
Утром выпала роса, и мне стало холодно. Это меня и разбудило. Тогда я встала, очистила волосы от травы и мха и продолжила свой путь, отдыхая время от времени. Когда я оказалась на возвышенности, откуда были видны поля и деревни, я решила: «В первой же деревне, куда приду, я попрошу себе работу. Если не получу там, пойду дальше, в другую деревню».
