Яков Тайц - Рассказы
Лида встала на учительский стул:
— Угадайте, кто!
— Ну, кто? — зашумел класс, — Ну, из газеты кто-нибудь!
— Нет!
— Ну, новая по географии!
— Нет!
— Ну…
— Говори, кто? — закричал Леша Беленький и грубо дернул Шишмареву за галстук.
— Иди ты! — отмахнулась от него Лида. — К нам в школу приедет настоящий… живой…
Она соскочила со стула, подошла к доске и застучала мелом.
И все прочитали:
ПИСАТЕЛЬ
— Какой писатель?
— Неизвестно, какой! Настоящий!
— Очень им нужно по школам разъезжать! — сказал Женя Эратов. — Что они, инспектора, что ли?
— Вроде! — сказал Сашка Лебедев. — В двадцать пятую приезжал один… тоже живой… ва-ажный такой!
— Неужели они все равно как мы, такие же? — сказала Кланя Сапожок.
А Леша пристал к Лиде:
— Шишма, признавайся, загнула насчет писателя!
— Нет- да! — звонко ответила Лида. — И пускать будут только отличников. А таких грубиянов, как Лешка, не будут, не будут!
— Врешь! Врешь! — завопил Лешка.
А оказалось — правда. Через день на школьной двери уже висел плакат:
— Ага, все учащиеся! — обрадовался Леша и опять пристал к Лиде:-Что, насочинила насчет отличников?
А другу своему, Женьке Эратову, Леша сказал:
— А вдруг он меня вызовет к доске, что тогда будет?
Лида засмеялась:
— Он с тобой и говорить не станет, с таким…
— А ты не мешайся в чужой разговор! С ним я, небось, по-другому буду говорить.
Он отвел Женьку в сторону:
— Охота была тебе с ней водиться!
— С кем это?
— Ну, с Шишмой! Заступаешься за нее! Все они плаксы. Из них и писатели не выходят, и ничего…
— А из тебя выйдет? — усмехнулся Женя. — Она лучше тебя в тысячу раз!
Леша обиделся и замолчал. На уроках он сидел плохо и все думал о писателе. Потому что писатели, верно, не такие, как все, а особенные.
Он готовился к встрече. И вся школа готовилась. Женя Эратов нарисовал приветственный лозунг. Редколлегия издала экстренный номер школьного журнала «Наш маяк». В зале на полочке выстроились книжки писателя. Искали его портрет — нигде не нашли!
К вечеру в школе стало людно. Пришли и ребята, и родители, и так кое-кто — всем интересно поглядеть на живого писателя.
Тетя Даша в раздевалке едва управлялась принимать пальто. Леша, нарядный, приглаженный, кричал на всех:
— В очередь! В очередь!
А сам норовил без очереди. Его не пускали. Он злился: писатель уже, наверное, там, наверху.
До тети Даши осталось еще человек десять. И вдруг одна из мамаш, неизвестно даже чья, стала пробираться к вешалке. Лешка закричал:
— Куда! Не видите — очередь?!
Женщина оглянулась. Серые внимательные глаза посмотрели на Лешу. Но Леше было не до глаз.
— Можете постоять. Думаете, раз родители…
Поднялся шум:
— Тетя, не слушайте! Проходите! Он известный грубиян!.. Лешка, как тебе не стыдно!
Но женщина ушла из раздевалки. Все накинулись на Лешу. А он под шумок сдал пальто и, расталкивая народ, понесся в 33. л.
Там было полно ребят. Из парт и стульев устроили ряды, как в театре.
Вон и Лидка. Ну, и Женя, конечно, неподалеку. Леша уселся за Женей.
— Интересно, Женя, — сказал он нарочно, чтобы Лида слышала, — будет писатель вызывать девчонок?
Но Женя не успел ответить. Все вдруг поднялись и захлопали. Пробежал шепот: «Писатель, писатель…» Спины и головы мешали Леше. Он толкнул Женьку, Женька отодвинулся, и Леша увидел писателя.
У писателя были светлые волосы, собранные золотистым узлом на затылке, гладкое темное платье, нитка бус вокруг шеи и серые внимательные глаза.
Лешка покраснел и низко-низко пригнулся к парте. Он боялся взглянуть на писательницу. Притаившись, как мышь, за Жениной спиной, он прислушивался к звучному женскому голосу:
Захрустела льдинка,А под ней-вода,Падает снежинка,Легкая звезда…Хитрые узоры Выдумал мороз,Из-за косогораСолнце поднялось…
Все сидели тихонечко и слушали. Леша все крепче прижимал горячие щеки и лоб к холодной парте.
Потом он приподнялся, вздохнул, опять сел, нашарил в кармане карандаш, нашел в парте клочок бумаги и стал быстро-быстро писать, прячась от соседей. Потом он тщательно сложил записку, написал сверху: «Секрет», и толкнул Женю:
— Передай туда! Сзади… послали…
Письмо отправилось к писательнице. Лешка стал смотреть в щелочку между Жениным ухом и Лидиными волосами.
Писательница отпила воды из стакана, развернула «секрет» и прочитала:
«Я не знал, что вы писательша, я думал, чья мамаша. Я очень извиняюсь за раздевалку. А только я не знал, а не нарочно. И еще вам скажу стихом:
К нам писательша пришла.Будто солнце взошла.Писал поэт,Имени нет…»
Писательница сложила записку и стала, улыбаясь, оглядывать зал:
— Кто писал «секрет», покажись!
Лешка съежился. Писательница помолчала.
— Значит, не хочешь показаться? Ладно. Я на тебя не обижаюсь. А вот мамы могут обидеться: разве их можно толкать? И солнце может обидеться — разве так говорят: будто солнце взошла?
Все засмеялись. А Леша вдруг вскочил и глухо сказал:
— Это я хотел, чтобы складней было!
Все снова засмеялись.
— Вот и открылся «секрет», — сказала писательница улыбаясь.
Леша быстро опустился на парту и взмолился:
— Женька, закрой меня! Лидка! Женька же!
Все оглядывались на Лешу, все хлопали и смеялись, а писательница сказала:
— Не прячься — все равно я тебя запомнила. А ты лучше запишись в наш литературный кружок, при школе будет.
Когда она через месяц приехала на занятия литературного кружка и увидела Лешу среди литкружковцев рядом с Лидой Шишмаревой, она его сразу узнала и протянула ему руку:
— Здравствуй, поэт — имени нет!
Леша покраснел. После занятий, когда писательница ушла, он подошел к Лиде и сказал:
— Знаешь, Лидуха, а ведь писательница наша тоже, пожалуй… бывшая девчонка!
— А ты думал как! — гордо ответила Лида.
НОВЫЙ ГОД
I
Недалеко от села Привольного стоит покрытая лесом сопка. В лесу попадаются медведи, и, верно, отсюда пошло название: сопка Медвежья. На той стороне, на манчжурской, ее называют по-своему: не то Джан-Фу, не то, Фу-Джан… Граница проходит по самому гребню.
Глухой зимней ночью пробирался через сопку человек в мохнатом треухе и синем стеганом ватнике. У гребня он зарылся в снег, достал из-за пазухи простыню, обмотался ею и пополз белой змеей — тихо, сторожко, то и дело замирая в приникая ухом к тревожной пограничной тишине.
К утру ему удалось проскользнуть на нашу сторону.
У подножия сопки он долго отдыхал. Светало. К чистому утреннему небу тянулись мирные дымы чужого села.
Человек хотел было сбросить простыню и подняться, как вдруг легкий скрип шагов и отдаленные голоса пригвоздили его к снегу. Он притаился в чаще и замер под колючими лапами, точно большой, наметанный ветром сугроб.
II
В Привольном готовились встречать Новый год. Школьники затеяли бал — с танцами, с елкой, с угощением. Все — от курносых первоклассников до седого учителя Павла Власьевича — взялись мастерить звезды, «дождик», мишуру, канитель и дедов-морозов.
А шестиклассников Костю с Лешей выбрали в «елочную комиссию»-поручили им срубить и доставить елку.
— Только самую красивую! — заказывали ребята. — Чтобы ровнехонькая была!
— Красавицу, а не елку принесем! — обещала «комиссия». — Всем елкам будет елка!
Они встали рано, еще кругом все было синее, только лохматая голова сопки чуть розовела. Мороз был небольшой. А хоть бы и большой — все равно ему не пробраться сквозь дубленые полушубки, сквозь шапки с ушами, сквозь рукавицы и меховые унты с острыми, закорючкой, носами.
За ремнем у Кости, как у заправского колхозника, блестел топор.
Ребята прошагали мимо школы, мимо клуба, мимо больницы, мимо красных кирпичных зданий гарнизона, где всегда стоит пограничник в громадной теплой дохе.
— Куда нацелились, молодцы? — окликнул он ребят.
— За елочкой, дядя Саша!
— Дело доброе. Только далеко не забирайтесь, а то еще утащит кто-нибудь.
— А мы его топором! — засмеялись Костя с Лешей. — А на елку к нам придешь, дядя Саша?
— А пельмени будут?
— Обязательно!
В лесу было тихо. Старые елки немощно опустили дряхлые лапы под тяжестью снега. Молодые крепко держали его большими белыми охапками.
