Яков Тайц - Рассказы
Ребята помчались в лагерь. Летчик уже рассказывал про Америку:
— Американцы нам говорили: «Мы приедем к вам, адреса не надо — каждый покажет нам ваш дом». Мы засмеялись в ответ: «Героев и сейчас у нас много, а к вашему приезду будет еще больше, вам придется долго искать».
Борины очки были все время устремлены в одну точку — на летчика. Боря теперь отлично видел его загорелое, мужественное лицо, темные веселые глаза, орден на белой гимнастерке… Он обнял Кешу:
— Викеша-головеша, ты теперь не только Освод, но и ЭПРОН!
Он приподнял очки и почесал беленькую полоску на переносице. Впрочем, она уже успела чуточку потемнеть.
ВЕРЕВОЧКА
Расскажу про то, как я себе на ус веревочку намотал.
Я работал в типографии. Потом поступил в художественную школу. Я всегда любил рисовать, и всем нравилось, а больше всех — мне самому.
И вот все кругом стали про меня говорить: «Художник! Художник!» И не в насмешку, как иногда говорят: «Эй, ты, художник от слова худо!», а с уважением: художник!
Я и возгордился и давай перед всеми нос задирать: «Я художник, я все знаю, все умею, фу-ты, ну-ты, близко не подходи!..»
А в типографию меня по старой памяти тянуло. _
Вот я раз пришел туда перед праздниками. А там — суматоха! Белят стены, пишут лозунги, клеят стенгазету, мастерят плакаты, — в общем, готовятся к празднику. Меня увидели — накинулись:
— Вот тебе кумача десять метров, напиши нам лозунг для детского сада печатными буквами. Просим как художника.
Мне, конечно, лестно. Я согласился. Они говорят:
— Может, помощника дать?
— Не надо!
— Может, краски приготовить?
— Не надо!
— Может, кумач разостлать?
— Не надо мне ничего, я сам все знаю!
Развел я в горшочке белил, подбавил для красоты синьки, расстелил кумач, прикнопил его к полу, п получилась у меня красная дорога от стены до стены!
И вот я стал писать:
СПАСИБО ТОВАРИЩУ СТАЛИНУ ЗА СЧАСТЛИВОЕ ДЕТСТВО.
Только я «спасибо» написал, вдруг, смотрю, с улицы человек в окно заглядывает. Это на третьем-то этаже! А лицо у этого человека все в белых оспинах. Я испугался. А человек говорит:
— Коряво нарисовано, гражданин хороший. Которая буква больше, которая меньше!
Тут я догадался: это маляр в люльке снаружи стену красит, и говорю:
— Не учи ученых.
А сам все-таки взял линейку и стал наводить линии. У меня, верно, все вкось поехало. А линейка маленькая, куцая, разве с ней управишься на десяти метрах? Бился я с ней, бился, и так и сяк — ничего не выходит! А маляр за окном все покачивается в люльке и усмехается. Вдруг он занес ногу и — прыг в комнату! Поставил кисть, достал из кармана веревочку и сказал:
— На, ученый, держи конец!
Я взял. Жду, что будет. А маляр натер веревочку мелом, приложил конец к полотнищу и мне велел:
— Прижми-ка бечевку к кумачу.
Веревочка натянулась. Маляр ухватил ее двумя пальцами, оттянул и как щелкнет! И вдруг — хлоп! — вдоль всего кумача, на все десять метров, от стены до стены, отпечаталась на красном ровнехонькая белая линия!
— А теперь, — говорит, — рисуйте!
Взял кисть и уехал на своей люльке.
А мне стало стыдно. Будто это по мне веревочкой щелкнули. Я ее крепко запомнил, эту веревочку, и больше носа ни перед кем не задираю. Вот и выходит, что я себе на ус веревочку намотал.
ЗЛОДЕЙ ШУСТИКОВ
Сам я счетовод, а жена у меня учительница. В классе у нее сорок пять учеников, сорок пять молодцов, — один другого лучше, один другого хуже.
Хуже всех — Шустиков. С ним жена постоянно воюет. И часто приносит с поля битвы «трофеи».
То резинку:
— Это я у Шустикова рогатку отняла.
То грозное оружие из ключа и гвоздика:
— Это Шустиков наган смастерил.
То трубочку какую-то:
— Это Шустиков стрелял жеваной бумагой.
Все это она потом ему возвращает. А я злюсь: «Злодей Шустиков! За что жену мою изводишь? Попадись только мне в тихом переулке!»
Вот раз она после школы положила портфель на стол и вышла на кухню. Я подумал:
«Видать, сегодня день тихий, бестрофейный!»
Как вдруг из портфеля высунулась змеиная голова!
Я испугался: вот как заработался — всякая гадость мерещится!
Давай моргать изо всех сил — видение не проходит. Давай глаза протирать — не проходит!
А змея черная, глянцевитая, на голове красные полоски, будто очки. Значит — очковая!
Хочу встать — не могу! Хочу шевельнуться — не могу! Значит — это удав или питон!
А змея выбирается потихоньку из портфеля, и все кольцами, кольцами…
Тут, на счастье, жена вернулась.
— Что с тобой, почему такой бледный?
Я шепчу:
— Таня… очковая… питон… удав…
— Что ты? Где? — Она засмеялась. — Это я у Шустикова ужа отняла на уроке, забыла вернуть!
Я рассердился:
— Отнеси сейчас же!
— Куда же я пойду? Школа закрыта!
А змея ползает по моим конторским книгам, будто так и надо.
— Ну, выбрось его!
— Как же я его выброшу — надо Шустикову отдать!
А змея чернильницу опрокинула, залила все бумажки на столе.
— Убери его, или я не знаю что!
— Завтра!
— Сегодня!
— Завтра!
Стали мы с женой потихоньку ругаться. Вдруг — стук. Входит мальчик. Светленький, голубоглазый, за спиной — сумка. Стал в дверях и заговорил неразборчиво:
— Татьяна Ивановна, вы… я… у меня…
— Шустиков?! — удивилась жена. — Откуда ты взялся?
Я оглянулся. Так вот он каков, злодей Шустиков!
— А я, Татьяна Ивановна, в канцелярии адрес взял… Ведь вы, Татьяна Ивановна, ужа взяли, а его кормить надо. Вот я и принес…
Он вынул из сумки отвратительную пупырчатую лягушку. Уж потянулся к ней, заиграл страшным раздвоенным языком.
Я не выдержал:
— Возьми своих гадов и убирайся! Впрочем, постой! Окажи, за что ты жену мою мучишь?
Шустиков опустил голову:
— А я люблю придумывать разное… изобретать… и всяких зверей. А стану показывать ребятам, Татьяна Ивановна ругается, отнимает…
Тут меня осенило:
— Скажи, злодей, что ты любишь больше всего на свете?
— Больше всего на свете, — ответил Шустиков, — я люблю авиацию. Чтоб самолеты. И парашюты тоже!
— Видишь, как у нас нехорошо выходит, — сказал я: — ты мешаешь своей учительнице, а твоя учительница — моя жена, она приходит расстроенная, и это мешает мне. А ведь я инженер по авиации, я строю самолеты для нашей страны. Мне надо, чтобы тишина, чтобы ни ошибочки! Сейчас я как раз работаю над новым истребителем…
— Истребителем? — Шустиков посмотрел на меня во все глаза. — А какой он будет?
— Мммм… такой, особенный… Сверхскоростной. Весь в этих… в пропеллерах. Кругом — пушки. Как взовьется в стратосферу, как помчится, — только его и видели!
Шустиков, потрясенный, забрал своих гадов и ушел. Через несколько дней я вспомнил:
— Таня, что это трофеев не видать?
— Нету! — весело сказала жена. — Кончились трофеи. Впрочем, один вот есть!
Она подала мне письмо. Я стал читать:
«Товарищ самолетный инженер, я сейчас делаю авиамодель типа утки, фюзеляжную, с пропеллером-трилистником. Можно мне прийти к вам посоветоваться насчет габарита и хвостового оперения? Ученик пятого класса вашей жены А. Шустиков».
Я растерялся. Кто такие «габарит» и «трилистник»? Что значит «хвостовое оперение»? При чем тут «утка»?
— Таня, скажи ему, что я занят, заболел, уехал умер…
— Поделом тебе! — засмеялась жена, — Вперед не обманывай!
Ах, злодей, злодей! Теперь сижу, изучаю летное дело: а вдруг мы с ним встретимся в тихом переулке!
ПИСАТЕЛЬ
Про Лешу Беленького написали в стенгазете. Так ему и надо! Он и Лиде Шишмаревой нагрубил ни за что, ни про что!
Она просто пришла в класс с новостью: будто она в учительской слыхала, будто Мария Ивановна говорила Клавдии Сергеевне, будто «немка» передавала Мирону Петровичу, будто директор намекал насчет того, что в школу приедет…
Лида встала на учительский стул:
— Угадайте, кто!
— Ну, кто? — зашумел класс, — Ну, из газеты кто-нибудь!
— Нет!
— Ну, новая по географии!
— Нет!
— Ну…
— Говори, кто? — закричал Леша Беленький и грубо дернул Шишмареву за галстук.
