Владимир Крепс - Клуб знаменитых капитанов. Книга 1
— Дорогой Карл, — тихо произнёс Тартарен.
Но его резко прервал Мюнхаузен:
— Ягодки захотелось?! Но зачем же об этом оповещать население Аляски?!
Тартарен ничего не ответил. Он с тревогой смотрел, как индейцы вытащили свои топоры и, отмерив шагов двадцать, заняли боевые позиции.
— Вам не кажется, Мюнхаузен, что они собираются метать в нас томагавки?
— Мне не кажется… это в самом деле действительно так…
— Такой номер я видал в цирке Франкони, — прошептал Тартарен дрожащим голосом. — В Париже.
— Только здесь вы не услышите аплодисментов. Финал номера будет совершенно иной…
— Что вы говорите, Мюнхаузен?! Без суда?.. Без последнего слова подсудимого?
— Когда вы собираетесь его произнести?.. Через несколько минут будет поздно.
Два томагавка рассекли воздух и звучно вонзились в дерево, в нескольких сантиметрах от лица Тартарена, а ещё один топор глубоко вошёл в ель над головой Мюнхаузена. Сверкнув глазами, он крикнул:
— Тартарен! Вы присутствуете на последнем приключении Карла Фридриха Иеронима Мюнхаузена… Мужайтесь!..
Солнечные лучи пробили густые еловые ветки и залили светом лицо толстяка с двумя томагавками по бокам.
— Солнце!.. Солнце! — прошептал Тартарен.
Мюнхаузен косо взглянул на своего друга и подумал — не сошёл ли тот с ума? Но Тартарен с сияющим лицом возбуждённо бормотал:
— Солнце!.. Не мог же Альфонс Доде лгать… Он писал… в день смерти Тартарена было солнечное затмение!..
— А может, оно ещё будет? — с горечью произнёс Мюнхаузен, судорожно вздрогнув: томагавк, брошенный сильной рукой, с хрустом пригвоздил к дереву воротник его камзола.
Тартарен не выдержал и, заметив двух индейцев, стоявших в стороне, без страшных масок на лицах, но с орлиными перьями в чёрных волосах, отчаянно закричал:
— За кого вы нас принимаете?.. Месье! Пардон… Дорогой Красный Бизон или Быстроногий Олень… А может быть, Орлиное Перо? Простите, не знаю, как вас зовут?
Один из индейцев, повыше ростом, с важной осанкой, ответил:
— Седой Бобёр.
— Очень приятно. А я — охотник за фуражками! — представился Тартарен с исключительной любезностью.
Седой Бобёр расхохотался и крикнул своим воинам, указывая на Тартарена:
— Охотник за фуражками!
Никогда ещё индейцы так не смеялись. Охотник за фуражками?!
Один из воинов, в устрашающей боевой маске, усомнился и, подойдя к Тартарену, мрачновато переспросил:
— А может быть, за скальпами?
В ожидании ответа индейцы молча уставились на толстяка. Тартарен с гордостью настаивал на своём.
— Нет, за фуражками, месье и медам! За фуражками!
Новый и ещё более оглушительный взрыв хохота потряс окрестность. Насмеявшись вдоволь, индейцы подошли поближе… Вперёд вышел Седой Бобёр.
— Скажи правду — кто ты такой?
— Видите ли, уважаемый Седой Бобёр, у меня есть и другая кличка. Гроза львов!
— Ты лжёшь!
— Что вы?! — нервно воскликнул Тартарен. — Это может заверить мой друг Мюнхаузен — самый правдивый человек в прериях…
— Почему только в прериях? — обиделся Мюнхаузен.
— Пардон, мой друг… Я так волнуюсь… я хотел сказать на Аляске… Да не только на Аляске, а вообще-вообще!..
— Гроза львов? — иронически произнёс Седой Бобёр и, устремив пристальный взгляд на Тартарена, неожиданно улыбнулся, вселяя надежду в душу любимца Тараскона. Но вдруг тойон надсадно закричал: — Лжёшь! Бледнолицые так себя не называют!
— Я Тартарен из Тараскона! — возопил толстяк. — Читали?..
Седой Бобёр даже не моргнул глазом и повернулся к Мюнхаузену.
Тот немедленно отрапортовал:
— Я — Карл Фридрих Иероним Мюнхаузен.
Но и это громкое имя ничего не сказало индейцу.
— Спасения нет, — прошептал Тартарен. — Они не читали ни Альфонса Доде, ни Эриха Распэ. Конец!
— Седой Бобёр, надо прикончить пиратов, — уговаривал тойона один из воинов, снимая боевую маску. — Чем раньше умрут люди Барбера, тем лучше.
— Мы ещё всё успеем, Чёрный Медведь.
Седой Бобёр вытащил нож и, коснувшись остриём лезвия горла Тартарена, холодно произнёс:
— Куда скрылся Барбер? Ну?! Говори!
— Да мы… Позвольте… Что вы?.. — пытался оправдаться Тартарен, но от волнения у него захватило дыхание. Десятки копий были направлены на него и Мюнхаузена.
— Где ваш капитан? — крикнул Чёрный Медведь.
Со всех сторон доносились угрожающие возгласы: «Это он вас послал грабить и жечь!» — «Убивать женщин и детей!..» — «Он хотел вбить томагавк войны между нами и русскими!..» — «Мы с ними курили трубку мира!..»
И только сейчас Мюнхаузен и Тартарен начали смутно догадываться о трагедии в Ново-Архангельске. Жизнь пленников висела на волоске. Со всех сторон доносились зловещие крики: «Скальпы!.. Скальпы!.. Скальпы!..»
— Прощайте, Карл… Как потемнело в лесу… А небо голубое. Видимо, начинается солнечное затмение. Альфонс Доде не ошибся, — всхлипнул толстяк.
Но Мюнхаузен был настроен иначе. В эту минуту он насвистывал мелодию своей любимой песенки — «Увлекаться я могу, забываться я могу…»
Тартарен, скосив испуганные глаза на своего друга, подумал, что тот лишился рассудка, и, нервно заикаясь, пробормотал:
— Фридрих?.. Вы что?.. Успокойтесь…
— А я совершенно спокоен. Если нас разорвут на клочки и… всё равно, мой друг, мы бессмертны!.. Миллионы Мюнхаузенов стоят на книжных полках. Они будут вечно сходить со страниц — пока вертится Земля!.. Обидно только, что на сей раз мы не увидим наших друзей — ни Дика, ни Немо, ни Гулливера, ни Артура Грэя, ни Робинзона, ни капитана корвета. Где они сейчас?..
Мужество, проявленное Тартареном во время испытания томагавками и хладнокровие насвистывающего барона, невольно расположило сердце Седого Бобра к этим двум бледнолицым воинам… Он приказал отвязать их от деревьев, но руки закрутить назад и на всякий случай крепко опутать верёвками.
Он посоветовался с Чёрным Медведем. И они приняли решение доставить пленников в крепость мудрого тойона русских. Так они называли правителя Российско-американской компании на Аляске — Александра Андреевича Баранова.
По дороге в Ново-Архангельск Тартарена одолевали разные мысли. Как их встретят в крепости?.. Кто?.. Если назвать свои имена. Тартарен из Тараскона… Карл Фридрих Иероним Мюнхаузен, то их примут за сумасшедших или же за авантюристов, скрывающих свои подлинные фамилии, а вернее всего, за пиратов Барбера и несомненно повесят.
Кто же поверит, что они сошли со страниц романов. Для этого нужна была фантазия! Воображение! Мечта!
Бежать было невозможно. Связанные руки ныли от боли. «Проклятая малина!..» — с досадой вспоминал Тартарен.
Слегка моросил дождь. Вдали зажглись огни Ново-Архангельска…
* * *В проломе крепостной стены, пробитой ядрами, показались волчьи и медвежьи пасти. Это были индейцы в своих боевых масках. Соблюдая осторожность, стараясь быть незамеченными, они поползли вниз и скрылись в густом кустарнике.
Предательский треск сухих сучьев под ногами и шум листвы останавливал индейцев, но ненадолго. Видимо, они торопились. Трудно было сказать, спасались ли они бегством или же спешили куда-то. Но по тому, как они тщательно искали укрытия за каждым кустом и деревом, можно было предположить, что они опасались нападения, а возможно было и другое: им было поручено устроить засаду на береговой тропе.
Уже виден был берег. Пенился прибой.
Индейцы, крадучись, перебежали дорогу. Их силуэты промелькнули за рыбацкими сетями, прозвеневшими грузилами.
Солнце уже закатилось за океан, и начинался ночной бриз-ветер с суши на воду.
«Отваливай!..» — негромко раздалась команда. И когда шлюпка носом разрезала волну, рулевой крикнул:
— Правая табань! Левая на воду!
Рулевой оглянулся назад. Берег уплывал.
— Ну, теперь можно снимать маски! — прозвенел знакомый мальчишеский голос «Пятнадцатилетнего капитана». Быстро были сброшены боевые маски индейцев-тлинкитов. У руля был капитан корвета «Коршун». На вёслах — Робинзон Крузо, Немо, Артур Грэй и Гулливер. Дик Сэнд расположился на деревянной решётке люка у носа шлюпки.
— Сейчас мы обогнём мыс, — сказал капитан корвета, — и подойдём к «Коршуну». Левая табань!.. Правая на воду! Навались! — скомандовал он своим друзьям.
* * *По береговой тропе брели связанные Тартарен и Мюнхаузен под конвоем индейцев. Влажный воздух, пропитанный солью и хвоей, кружил голову любимцу Тараскона, еле передвигавшему ноги. В его вишнёвых глазах не было обычного блеска, азартного огонька. Потухший взор вяло скользил по океану. Вдруг он прошептал:
— «Коршун»!..
Мюнхаузен безразлично поглядел на небо,
