Виктор Лихачев - Дневник путника
11 июля. Загадочное женское сердце.
Летнее деревенское утро. Где-то скрипнула калитка, запел петух, и вот уже наполнилась звуками еще секунду назад мирно спавшая улица. В русской деревне встают рано, а в июле, когда день, согласно древней народной мудрости, год кормит особенно.
Прощаюсь с теми, кто пригрел меня на ночь. Они зовут меня задержаться на денек: оказывается, в этих местах хорошо ловятся раки. Я же вчера неосторожно посетовал, что уже забыл, каковы они на вкус. Уговаривают ребята искусно: вы, мол, отдохните, ведь не выспались, а мы и пивка достанем. Где вы в наше время еще отведаете раков с пивом?
Но я заложник. Заложник дороги. Вот она лежит передо мной. Я вижу, как она поворачивает влево, поднимается на противоположный берег реки и уже совсем тонкой ленточкой исчезает у горизонта. Дорога ведет в Рыбное, и сегодня я должен быть там.
Через полчаса оборачиваюсь назад. Большая деревня с сотнями жителей, среди которых теперь есть у меня друзья, превратилась в маленький зеленый островок в бескрайней степи.
Две фактически бессонные ночи сказались. Шел я тяжело. И дело было совсем не в жаре — к ней я привык. Это, наверное, особенности организма. Могу спокойно идти несколько дней с сухой коркой хлеба и полупустой фляжкой, но когда не высплюсь… К полудню чувство разбитости стало почти нестерпимым. Ищу места, где можно было бы передохнуть, но по сторонам шла длинная улица очередной деревни или унылая пыльная посадка тополей вдоль дороги. А отдыхать среди тополей последнее дело. Они, как никакие другие деревья, забирают у человека энергию. И только километров за шесть до Рыбного я увидел маленький лесок, почти вплотную подходивший к дороге…
Когда проснулся, солнце уже вовсю двигалось в объятия запада. Через час я входил в город. И чем дольше шел, тем больше он мне нравился. Железная дорога делила город на две части. Новые дома в основном в южной части. Северная половина города — это и административный центр и частный сектор. Небольшие деревянные дома с маленькими вишневыми садиками под окнами. Правда, под ногами было грязновато, но как мне объяснили немного задетые моим замечанием местные жители, а все мы патриоты того места, где родились — "вообще-то в Рыбном не так грязно. Просто весь город перекопали, когда прокладывали коммуникации". И все равно, входя в Рыбное из степи, не замечаешь однообразных новых домов, грязи под ногами, толкотни на вокзале. По уютным вишневым улочкам неспешно добрел я до гостиницы. Называлась она "Вожа". Это интересная особенность гостиниц в районных городках России. В большинстве своем они носят имена рек, речушек, протекающих в данной местности. Но роднит их не только это. Уже открывая двери, у тебя возникает ощущение, что ты здесь когда-то был. Никогда не вызовет энтузиазма номер, в котором на голых стенах радиоточка, графин со стаканом на столе, сосед — командировочный, думающий о том, как бы поскорее сделать все дела и уехать отсюда. Но все это ждет тебя, когда дежурная выдаст ключ от номера. В "Воже" симпатичная, бойкая хозяйка сочувственно произнесла: "У нас мест нет". Около нее доваривалась картошка, вымыты свежие помидорчики и огурчики, порезано сало. А сало с чесноком, а картошка белая, рассыпчатая.
— Совсем нет? — без надежды, просто чтобы подольше повдыхать эти божественные запахи, спрашиваю у дежурной.
— Самое смешное, что у меня целая комната свободна. Но оттуда сегодня утром человека с дизентерией в больницу увезли.
У меня появилась надежда.
— Так поселите меня туда, — предлагаю ей с самым невинным видом.
— Да вы что?! Заболеть захотели?
— Так врачи, наверное, все обработали. А я уйду завтра утром, и ваша совесть будет в любом случае чиста, ведь вы же меня больше не увидите. А картошка уже булькала в кастрюле. В дверь заглянула какая-то женщина: "Подруга, ну ты что копаешься?"
Понимаю, что просить бесполезно. Я уже поворачиваюсь к выходу. Но это загадочное женское сердце…
— Что же вы будете делать? — вопрос мне в спину.
— Искать где-нибудь приюта. Вечер на дворе.
— Послушай, Маша, — это она обращается к нетерпеливой женщине, а ведь у кооператора в номере еще одно место есть.
— Так он недоволен будет.
— А мне какое дело? Что ж, человеку на улице ночевать? Вот так я нашел приют в Рыбном. Остается добавить, что когда я готовил свою скромную трапезу — замачивал геркулес — в дверь постучали. Вошла дежурная и принесла картошки, сала, огурцов и помидоров.
— Зачем вы беспокоитесь, я совсем не голоден…
— Ешьте, пожалуйста. Находились за день. Ешьте и отдыхайте. А тарелки я завтра заберу.
Это загадочное женское сердце.
12 июля. В монастыре.
Сегодня праздник. День первоверховных апостолов Петра и Павла. Праздник высокого летнего неба, зреющих нив, теплых рос. В Рыбном нет церкви, буду же считать, что отмечу его под куполом небес, в поле. Отчего-то в тех местах, где я родился, из названия праздника ушло имя апостола Павла. Из-за краткости? Петров день сказать так вроде бы проще. Тогда почему на Руси было необыкновенно популярно имя Петр, а имя Павел встречалось куда реже? Разумеется, я говорю о бытовом уровне. В Православной Церкви уважение к апостолу Павлу, больше всех сделавшему для распространению христианства на земле, огромно. И, стоя в церкви, люди русские с трепетом слушали великие Павловы слова, лучше которых вряд ли что было написано смертными: <Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я медь звенящая, или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а любви не имею — то я ничто. И если раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею — нет в том никакой пользы. Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится. Не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла. Не радуется неправде, а сорадуется истине. Все покрывает, всему верит, всему надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится (1 Кор.13, 1–8). Я читаю эти божественные строки, сидя на обочине дороги, ведущей в Константиново. Движение редкое, безлюдно. От Рыбного пройдено чуть больше десяти километров, но размышления заставили остановиться. Может, я действительно не прав, и все дело в удобстве произносимости? Тогда почему самое красивое созвездие нашего звездного неба — Орион- в народе назвали Петров крест? Читаю, и, мне кажется, начинаю понимать. И Петр, и Павел приняли мученическую смерть за веру в Христа — и здесь они оказались равновеликими. Но Павел все-таки остался в большей степени учителем. Но всегда на расстоянии, он всегда выше тебя, как бы близко он к тебе ни приближался. А кто был Петр? Простой рыбак, бросивший дом, семью, и ушедший в неизвестность по первому слову проходившего мимо Странника. Бедный рыбак, деливший с Ним все тяготы Его земной жизни. Судя по Евангелию, — простодушный и немного наивный, весь, с ног до головы, земной. Такой же, как большинство из тех, кто жил, жив и будет жить на земле. С такими же слабостями. Поклявшийся не бросать Господа и трижды предавший его. Мне трудно без волнения читать вот это место из Евангелия от Луки: "Тогда Господь, обратившись, глянул на Петра; и Петр вспомнил слово Господа, как он сказал ему: прежде нежели пропоет петух, отречешься от меня трижды. И вышед вон, горько заплакал". (Лук. 22, 61–62). И раскаялся Петр, искренно, чистосердечно, и прощен был Иисусом. Но кто знает, сколько раз виделся ему Господь, уводимый солдатами, оборачивающийся к нему на прощание. И самое непостижимое для нас, грешных: не было в прощальном взгляде Иисуса осуждения или презрения, даже укора легкого не было. Любовь — да, сочувствие: вот видишь, Петр, получилось совсем не так, как ты говорил. Благодаря скромному галилейскому рыбаку для всех нас, грешных, ближе становится Господь. Строгий и Милосердный. И уже легче жить с надеждой, что и нас Он простит когда-то…
Ближе к полудню я стоял на развилке. От основной дороги вправо уходила другая. Вела она в Пощупово, в Свято Иоанно-Богословский монастырь. Как быть? Мне и в Константиново к Есенину хотелось попасть, но надо было выбирать. Долго взвешиваю все "за" и "против". Очень люблю поэзию Сергея Есенина, тем не менее, утверждаюсь в мысли, что мне следует повернуть направо. И дело совсем не в каких-то приоритетах. Во-первых, оставалась надежда, что встреча с родиной Есенина, пусть позже, но состоится. Во-вторых, разве сейчас я шел не по родным есенинским перелескам, разве Пощупово находится не на Оке, разве не этими дорогами ходил он в Солотчу, Спас-Клепики, куда предстоит идти и мне, разве дух поэта — конкретное место, дом макет, имитирующий оригинал, а не эти березы, эти поля, васильки во ржи? И, все-таки, я все стою в нерешительности, словно ожидая знака свыше. Хотите верьте, хотите нет, но то, что случилось в тульской степи, повторилось опять. Правда, вначале мимо меня в сторону Константинова проехал большой желтый "Икарус", набитый пассажирами, а в сторону Пощупова пролетела над самой землей маленькая пичужка. Побегала по пыльной обочине, пострекотала что-то и исчезла так же стремительно.
