Галина Ширяева - Утренний иней
И она действительно не спеша, даже что-то напевая вполголоса, помня о том, что она совершенно спокойна, но чувствуя, как дрожит в ней каждая жилочка, спустилась по лестнице и вышла на улицу.
Было холодно. Как назло, улица, на которой стоял Настин дом, насквозь продувалась ветром. Ветер дул с реки. Начинался ледостав, и даже здесь, довольно далеко от берега, слышался равномерный, монотонный, но могучий, даже грозный голос реки. Лед сковывал ее, а она роптала, не хотела заковываться в ледяной панцирь.
Ветка дошла до конца улицы. Отсюда река обычно открывалась взгляду до самого противоположного берега. Теперь же в туманных сумерках берега этого не было видно. Он, как и сама река, сливался с темным, по-зимнему глухим кебом, и казалось, не река разговаривает и шумит, а само небо. Даже огромного моста-гиганта почти не было видно в этом сумрачном тумане, лишь цепочка уже зажженных фонарей выдавала его. Может быть, это против него роптала река? А может быть, она сердилась за что-то на людей? И Ветка вдруг первый раз в жизни подумала о том, о чем никогда раньше не думала: а ведь она, Ветка, умрет когда-нибудь… Умрет, и ее не будет больше, не будет никогда! Река, объединившись с небом, будет вот так же по-прежнему шуметь и роптать на кого-то, и мост, наверно, будет стоять вот так же над рекой и в туманные сумерки выдавать себя цепочкой огней… А Ветки не будет! Отчего же такие грустные, такие невыносимо грустные мысли пришли к ней? Не оттого ли, что этот вроде бы такой мирный и спокойный разговор между матерью и тетей Валей так неожиданно, так внезапно откинул Ветку в далекое прошлое, в бесконечно далекое прошлое, когда и Ветки-то еще на свете не было, а жили совсем другие люди… Другие?
Там был Веткин отец. Там были оба ее деда, погибшие в бою еще совсем молодыми. Там была ее бабушка, которую тогда еще невозможно было назвать так, потому что она тоже погибла совсем молодой. Там была ее тетка, тогда маленькая девочка, которую тоже звали Веткой. Там был даже ее прадед, которого попавшая в цех бомба разорвала на куски… Теперь этих людей нет — нет никого, кроме отца. Огромная река, которая знала их живыми, все течет, сопротивляясь каждую осень ледяному панцирю, все ропщет, объединившись с небом, а их нет. Они могли бы еще жить, а их нет… Их нет, а предатель, причастный к их смерти, живет! Неужто предатель живет?..
Слезы набежали на Веткины глаза, и ресницы ее тут же слиплись на морозе.
А когда она разодрала их, справившись и с ними и с морозом, то в нескольких шагах от себя, у перил набережной, ужаснувшись от неожиданности, увидела Настю.
Настя стояла и тоже слушала грозный шепот реки, склонив голову в пушистой песцовой шапочке почти к самым перилам.
— Букатина!
Даже издали Ветка увидела, что Настя вздрогнула. Потом она резко повернулась к Ветке, и Ветка увидела, как она торопливо поднесла руки в белых варежках к лицу. Букатина тоже плакала?
Гнев утих в Ветке. Утих, но не настолько, чтобы можно было вернуться к прежнему, такому хорошему раньше имени — Настя.
— Букатина! Я тебя под твоей дверью битый час ждала! А теперь вот здесь битый час жду! У меня к тебе дело!
— Ко мне? А… Так идем. Идем ко мне, — сказала Настя, и по ее голосу Ветка окончательно поняла, что Настя и в самом деле плакала, плакала долго и, наверно, очень горько.
И еще она поняла по ее голосу, что не очень-то ей хочется, чтобы Ветка шла к ним домой. «Разумеется! — подумала Ветка. — Еще бы! Но все равно я пойду!»
Они шли рядом, шаг в шаг. Шли и молчали. И легкий скрип снега под их ногами отзывался в Веткиной душе тяжелым скрежетом. Ветка не знала, что же она теперь скажет Насте. Еще полчаса назад она готова была к самому жестокому обличению. А теперь, после Настиных слез, она растерялась и не знала, что делать.
Они по-прежнему молча поднялись по лестнице, и Настя, достав из кармана ключ, дрожащими руками открыла дверь.
Сверкающий блеск ярко освещенной большой комнаты в первый момент почти ослепил Ветку. Все в этой комнате было ярко, необычно, все блестело, сияло — даже то, что не должно было вовсе блестеть и сиять, — картины на стенах, ковры, необыкновенная старинная мебель, старинные часы с удивительной резьбой и тускло позолоченными завитками над циферблатом. Потом она поняла, что блеск этот идет от хрусталя, который был расставлен везде — на буфете и в буфете, на столе и на красивой старинной этажерке. Огромную хрустальную вазу держала даже босая бронзовая девушка в развевающемся бронзовом платье, что стояла на полированной подставке в углу. И все это было высвечено, все это было залито ярким светом сияющей хрустальной люстры.
Ветка растерянно огляделась. И тогда взгляд ее встретился со взглядом рыжего горбоносого старика, сидящего за празднично накрытым столом…
В комнате были еще какие-то люди. Но Ветка больше никого не видела. Сквозь сверкающий блеск комнаты, похожий на неестественно долго полыхающую молнию или на отсвет далекого пожара, она в упор смотрела в глаза этого горбоносого старика. И старик смотрел на нее. Смотрел странно, пристально — словно увидел в ее взгляде что-то знакомое ему, давнее, опасное…
— Что так долго гуляла, Настасенька? — спросил старик, по-прежнему глядя на Ветку. — Подружка новая? Это кто ж такая?
Сверкающий блеск комнаты все еще слепил Ветку, все плыло у нее перед глазами — все, кроме этих глубоко посаженных глаз рыжего горбоносого старика, смотрящего на нее так, словно она была самым давним, самым опасным его врагом…
Почему Ветка решила, что это у Насти должны быть доказательства? Почему она решила, что Настя знает?..Это она, Ветка, знает! Это у нее, у Ветки, должны быть доказательства! Иначе не смотрел бы этот рыжий старик на нее, как на давнего своего врага! Почему он смотрел на нее так? Словно знал ее давно! И почему Ветке вдруг показалось, что и она знает его тоже?.. Она смотрела в глаза рыжего горбоносого старика и знала, что он — предатель! Почему, откуда она это знала? Она же видела его впервые в жизни!
Настя крепко, до боли, вцепилась в ее руку и потащила куда-то.
— Идем ко мне! Идем же! Идем!
Опомнилась Ветка уже в Настиной комнате.
— Проходи, проходи! — суетилась Настя, пытаясь усадить Ветку в глубокое мягкое кресло. — Спасибо, что пришла. А я к тебе собиралась, да вот все никак.
Ветка встала у стены, прислонившись к ней спиной. Сверкающий блеск все еще слепил ее, все еще мешал ей — как вспыхнувшая и все никак не могущая погаснуть молния.
— Это твой дед? Тот самый? — спросила она сквозь зубы тихо и жестоко. — Тот? Предатель?
Жуткая тишина наступила в комнате.
— П-почему — предатель? — тихо переспросила Настя, глядя на Ветку огромными глазами. — Почему? У тебя есть… доказательства?
— Есть!
Ветка не сразу увидела, как смертельно побледнело Настино лицо, потому что негаснущая молния все еще слепила ее, а когда, опомнившись, наконец-то увидела, сама испугалась. Настя сидела на стуле, прислонившись к его спинке, и даже губы у нее были белые.
— Все! — вдруг тихо сказала Настя. — Все!
— Что — все? — прошептала Ветка. — Настя! Что — все? Настя! Ты же не виновата… В конце концов, ты… ты можешь с ним не разговаривать… Ты можешь от него уйти… Отказаться!
— Отказаться? — все так же тихо все еще белыми губами переспросила Настя. — Отказаться?
— Ну да!
— Не могу! — В Настином голосе было отчаяние. — Не могу. Он — родной!
— Ну и что? — воскликнула Ветка. — Ну и что? Ну и что? И что?
— Если бы твой отец… Если бы он? Смогла бы ты от него отказаться?
— Мой отец! — чуть не задохнулась Ветка. — Мой отец! Мой отец был солдатом! Он воевал! Он вырос на фронте! Да! Да! На фронте!
— Ну а если бы? Если бы? — все с тем же безнадежным отчаянием настаивала Настя. — Если бы все-таки… Что бы ты тогда сделала?
— Я? — Ветка понимала, что кощунствует, ставя своего отца на место этого рыжего предателя, но не ответить Насте она не могла. — Да я немедленно ушла бы! Куда глаза глядят!
Настя посмотрела на нее с упреком, и Ветка упрек этот поняла. Ведь Настя тоже ушла. А дед все равно сидит рядом, за стенкой, и спокойно ведет разговор с гостями.
— Ты же шла в Миловановку! Ты же шла в Миловановку, к бабушке! Почему же вдруг здесь оказалась?
— У бабушки я не могу, — отозвалась Настя. — Я не могу к ней… Там дед Иван, а он не родной. И моего дедушку ненавидит.
Так вот в чем дело! Настя не может уйти, отступиться от своего родного деда, потому что любит его. Как же это понятно и просто! И как страшно!
— Я еще, может быть, к отцу уйду, — торопливо сказала Настя. — Вот найду его и уйду к нему, к родному… Мама говорит, что он умер. А это неправда! Вот!
Откуда-то из-под обертки дневника, дрожащими руками, бережно, как последнюю, самую последнюю свою надежду, она вытащила обрывок бумаги и протянула его Ветке.
