Теодор Вайсенборн - На пороге надежды
Передав пакет, я пошел побродить по городу: поезд отправлялся только через два часа. Проходя по площади, посреди которой бил фонтан, а вокруг него толклись голуби, я увидел Бербель. Она сидела на земле вместе с целой компанией хиппи, прислонившись к барьеру фонтана, и пела. Какой-то длинноволосый парень рядом с ней играл на гитаре, а все остальные тоже пели и хлопали в такт в ладоши. Бербель здорово похудела, но казалась довольной. Она вскочила, заметив меня, протянула мне руку и тут же втащила меня в круг своих друзей.
- Это мой одноклассник, - сказала она им, а мне: - Давай садись, споешь вместе с нами!
Сперва я чувствовал себя как-то неловко в этом обществе. Я был здесь единственный с короткими волосами. Но они встретили меня очень дружелюбно и так, словно я для них свой.
Бербель рассказала мне о походе на юг Франции. Они топали туда пешком, когда удавалось - на попутках, скитались по дорогам. До чего было здорово! Хоть иной раз и под ложечкой сосало от голода, но не это главное! Зато каких хороших ребят там встретили! Из самых разных стран, даже японцев. А как деньги кончались, шли помогать крестьянам на поле. Тут уж обязательно накормят, а иногда и с собой чего-нибудь дадут. В общем, жизнь прекрасна!
На ней были сильно вылинявшие джинсы, а все имущество - небольшая сумочка через плечо.
- Да, а темноты-то я больше не боюсь, - сказала она смеясь.
- Поехали со мной домой, - предложил я, когда собрался уходить.
- И не подумаю. Лучше ты оставайся с нами! Представляю, что сказали бы обо всем этом мои родители!
Дома я ничего не рассказал про Бербель, но вскоре в Оберкратценбахе распространился слух, что она болтается во Франкфурте. Ведь и другие ее там видели, не один я. Несколько ребят из нашего бывшего класса даже нарочно туда съездили - из любопытства. Но она, видно, сообразила, в чем дело, и перестала появляться на площади с фонтаном.
Год спустя ее родителям позвонили из Франкфурта и сообщили, что Бербель получила травму во время демонстрации против войны во Вьетнаме. Звонили не от Бербель, а из полиции и дали телефон больницы, где она лежит. Родители поехали туда - хотели забрать ее домой.
- Допрыгалась, - сказал ее отец моему отцу перед отъездом. - Перелом голени и сотрясение мозга! И что этой девчонке понадобилось на демонстрации? Хватит и того, что парни неизвестно зачем скандалят на улицах! Нам-то что до этой войны во Вьетнаме? Пусть себе расшибут друг дружке головы на том краю света, если им это нравится!
Но домой они возвратились без Бербель.
- Она все еще не вошла в разум, - жаловалась фрау Моленбахер каждому, кто хотел ее слушать.
Мне понравилось, что Бербель оказалась такой стойкой. Ведь ее отец - человек крутой, у нас тут все перед ним пасуют.
Некоторое время спустя я еще раз встретил Бербель во Франкфурте, когда был там с автобусной экскурсией от нашей профшколы. Мы осматривали одно предприятие, а после были в Ботаническом саду. Потом гуляли по городу. Вот тут-то я ее и увидел. Мы как раз разглядывали дома в центре, и вдруг я вижу: она стоит на остановке - ждет трамвая. Чистая случайность. Я окликнул ее, помахал рукой, и она подошла к нам. Двое ребят, с которыми я шел, были не из нашего класса. Они смущенно усмехнулись и пошли дальше. Конечно, они все знали про Бербель. Да и кто в Оберкратценбахе о ней не знал?
- Встретимся возле автобуса! - крикнул мне один из них, обернувшись.
Мне было немного неловко перед ними, но ведь не мог же я просто так взять да уйти от Бербель. Она пропустила свой трамвай, и мы пошли с ней на берег Майна. Сели там на скамейку. Она рассказала мне, что нога у нее уже совсем зажила. Скоро полгода, как она учится в медучилище, а по вечерам работает кассиршей в закусочной.
- Знаешь, - сказала она, - было отлично тогда - среди хиппи! А наш поход пешком во Францию! Но нельзя же вечно оставаться хиппи. В сорок лет хиппи и в пятьдесят - все еще хиппи, - это уже просто смех. Надо когда-нибудь научиться и на хлеб зарабатывать. Да и вообще, надоело, что мне все другие помогают. А ведь я так хотела стать медсестрой! Устаю, конечно: днем - медучилище, вечером - ишачишь в кассе. Но ведь надо же на что-нибудь жить. И все-таки здорово! Через годик-другой я добьюсь своего, и притом безо всякой помощи родителей!
Честно говоря, она мне на этот раз очень понравилась. Когда я сравнил себя с ней, то показался сам себе малым дитем, уцепившимся за мамкину юбку.
- Но неужели тебе тут не одиноко? Без родных, без друзей... Одна в чужом городе...
- Сначала, когда я рассталась с хиппи, иногда прямо реветь хотелось! Но теперь у нас неплохая компания: две мои сокурсницы по медучилищу - одна японка, другая из Берлина - и еще студент медицинского института. Это он мне все про Вьетнам растолковал - что там творится. Он негр из Уганды.
- Негр? - переспросил я с изумлением. - Негр - и в таких вещах разбирается?
Теперь уж Бербель поглядела на меня с изумлением. А потом как расхохочется:
- Еще как разбирается! Куда лучше, чем наши там, в Оберкратценбахе.
- А вам вслед не глядят, когда вы такой компанией погулять выходите? - спросил я.
- Бывает, - ответила Бербель. - В городе ведь тоже встречаются еще типы из прошлых времен. Да нам-то до них какое дело! А еще у нас, между прочим, есть один парень - слесарь по ремонту, как ты. Ему тоже нелегко приходится: весь день работает, а после работы в вечернем институте. Хочет стать инженером. И добьется своего, это уж точно. Такой упрямый. Вообще мировой парень. Они вместе комнату снимают со студентом-медиком. Мы у них там часто все собираемся. А по воскресеньям иногда уезжаем в лес или на реку - поплавать. А в субботу и на танцы иной раз ходим. Хозяйка комнаты - добрая. Не сердится, даже когда мы спорим до полуночи или пластинки ставим. И уже несколько раз мы все вместе выходили на демонстрацию. А когда я в больнице лежала, они знаешь как обо мне заботились!
- Механик по ремонту, наверно, твой близкий друг? - спросил я. - Или, может, жених?
- Да перестань ты! - вспылила Бербель. - Я пока еще замуж не собираюсь! Сперва надо стать медсестрой. Куда мне спешить?
- Да, времени у тебя вагон, - сказал я с неожиданным чувством облегчения.
- Послушай-ка, - вдруг перебила она меня. - А что, если тебе тоже туда поступить?
- Мне? Куда? Ты о чем? - пробормотал я растерянно.
- Рихард! Старина! - Она вскочила, хлопнула меня по плечу. - Ведь котелок-то у тебя варит! Хочешь стать инженером?
- Инженером? - переспросил я, слегка опешив. Я постарался представить себя в этой роли, но ничего не получалось. - Не знаю, - ответил я наконец. - Вообще-то неплохо бы, конечно. А что люди скажут? В Оберкратценбахе такого еще не бывало...
- А Герберт? А Курт?
- Это дело другое. У Герберта отец учитель, а у отца Курта своя бензоколонка. Он деньги лопатой гребет. А мой на заводе вкалывает, и в кармане у него пусто.
- Да при чем тут твой отец? - опять перебила Бербель. - Речь не о нем, а о тебе! Надо бы тебе влепить разок, чтоб ты очухался! Ты что же, собираешься весь век прожить слесарем, хотя мог бы куда больше успеть - смекалки-то хватает. Еще чуть-чуть - и одеревенеешь, как старая редиска! Засосет тебя наше родное болото. Кроме Оберкратценбаха, и знать ничего не захочешь. Выбирайся, пока не поздно! Ну кто тебя удержит? Родители, что ли? И они не заставят. Сам строй свою жизнь!
Ну, в общем, верьте не верьте, но проповедь ее крепко засела у меня в башке, и только я получил диплом слесаря, как тут же укатил во Франкфурт. Работаю в мастерской, учусь на вечернем. А с родителями даже особых трудностей не было, потому что я разработал блестящий стратегический план: инженером, мол, быть престижнее, да и заработок больше. Это сработало. Даже пятьдесят марок в месяц мне присылают. Что ж, очень порядочно с их стороны.
Я теперь в компании Бербель. Особенно подружился со студентом из Уганды. Тут у нас полное взаимопонимание. А молодец она все-таки, что тогда меня в чувство привела. И главное, вовремя. Здесь все чему-нибудь да учишься - не только на вечернем, а вообще везде: и в мастерской, и в нашей компании, и на улице, и в театре. Ну да, в театре! Мы и туда иногда выбираемся - конечно, на дешевые места.
Одна наша девчонка, та, что из Берлина, водит нас на самые интересные спектакли. Она в этом отлично разбирается. Посмотришь такой спектакль - и ходишь сам не свой, все думаешь. Дома-то, в Оберкратценбахе, когда такое по телевизору показывали, мы всегда выключали.
А лучше всего в моем бегстве во Франкфурт то, что нас теперь с Бербель водой не разольешь: понимаем друг друга с полуслова. И месяца не прошло, как нам стало все ясно. Но мы договорились: поженимся, только когда окончим. Сперва я вроде как не решался, что ли, влюбиться в Бербель. Она ведь «какая-то не такая». Во все вносит беспокойство, все переделывает, все изменяет. Не подчиняется мне слепо, как моя мать отцу. Все критикует. Но чем дольше мы с ней дружим, тем больше мне самому становится по вкусу все, что ново и непривычно. Как подумаю, каким бы я стал, если б остался в Оберкратценбахе, - ну уж нет, спасибо! И женился бы там на какой-нибудь зануде, которая всему поддакивает, что ни скажешь, даже если это чистейший бред. А по субботам, а то, может, и чаще сидел бы я там в пивной с дружками и разглагольствовал бы о том о сем.
