Избранное в двух томах. Том 1. Повести и рассказы [1987, худ. Б. Н. Чупрыгин] - Анатолий Иванович Мошковский
— В простое, — сказал Витька.
— Что так? Сырья не хватает?
— Хуже. Появились конкуренты, делают из кусочков дерева змей — возьмешь за хвост — двигаются, как живые, и язычком дергают… Два рубля штука — и как хватают! У нас перестают брать.
— Чуму на их голову! — воскликнул Феликс.
Витька невесело улыбнулся, на лице же деда появилось явное недовольство: морщины из мягких, устало-добрых превращались в резкие и сердитые…
Не потому ль, что Витька часто убегал к Феликсу с его фабрики?
Над головой деда на полках лежали затейливо изогнутые, с розоватым блеском внутри раковины рапан, желтовато-пористые, выброшенные штормом куски пемзы, высушенные, отлакированные и еще ждущие лака крабы, горки мелкой ракушки, камушки диковинных расцветок, стопки картона и дощечек, мотки проволоки, бесчисленные бутылочки и баночки с клеем, красками, лаками, разный инструмент… Из этой домашней фабрики выходила на рынок их продукция: оклеенные цветными ракушками шкатулки с тщательно вделанными блестящими фотографиями наиболее красивых мест их побережья: туманного и романтического Дельфиньего мыса, зубцов Горы Ветров, набережной с кипарисами, и на каждой шкатулке красовались неизменные, прямо-таки бессмертные слова: «Привет из Скалистого!», или «Помни Скалистый!», или «Не забывай Скалистый!», ну и все такое прочее… Некоторые образцы недоделанной или сохнущей продукции стояли на особой полке. «Как это убого!» — всегда думал Феликс, глядя на эти изделия, и как-то сказал об этом Захарке, так тот даже завизжал от счастья, и потом всем это повторял, и, как утверждал Семка, даже на рынке при покупателях, вслух критиковал их продукцию… «Не смей! — сказал ему тогда Феликс наедине. — Это удар ниже пояса…» — «А чего он меня высмеивает за рыбу?» — ответил Адъютант, и его нельзя было угомонить, да, признаться, Феликс особенно и не старался: уж очень весело было во дворе от воплей и наскоков этого задиры на Витьку и от того, что тот отвечал ему… Просто умереть можно было со смеху!
— Что ж вы будете делать? — с участием спросил Феликс.
— Надо перестраиваться… Ваня советовал применять другие краски и найти другую форму шкатулок. И надписи надо бы поменять…
— Надо бы, — согласился Феликс, незаметно оттащил Витьку от двери и шепотом спросил: — На полчаса не смотаешь?
— Не могу. Дед не в духе… Утром продал только две шкатулки и одного краба, и то со скидкой…
— Мне надо сейчас.
— Фель, ну не могу я… Приди попозже, угощу свежей рыбой — отец получил… И деньги верну.
Последняя фраза насторожила Феликса.
— Ну скажи деду, что идем нырять за рапанами… — он пристально посмотрел в глаза Витьке.
— И ты… ты будешь нырять? — медленно спросил тот, и Феликсу стало неловко.
— А чего ж нет? Или я нырять разучился? Скажи, а Ванька много достал?
— Десять штук, но крупных только три.
— Ого, — сказал Феликс и сразу взял себя в руки. — Правда, он ничего парень?
— Ты знаешь — да! — Витькины близорукие глаза остро вспыхнули синевой. — И не думал вначале. Не знаю, как вынюхал про нашу фабрику, прибежал… Прямо неловко было. А старался как, будто нанялся. И к концу даже кровь немножко из носу пошла…
Феликс неподвижно смотрел на Витьку.
— И тебе не стыдно? Эксплуататор — вот кто ты! — сказал Феликс и понял: он погиб… Он почти погиб!
Витька улыбнулся:
— Ладно тебе… Я его силой не затаскивал в лодку.
Феликс взял Витьку за локоть и вывел со двора.
— Что-нибудь случилось? — слегка оробевшим голосом спросил Витька.
— Ничего… Слушай, только не пугайся… Я тебе тут кое-чего припер, — Витька глянул на сверток под мышкой у Феликса, и лицо у него нахмурилось, и в гладкий, чистый лоб врезались, как у взрослого, сразу две морщины. — Ерунда, правда, но, может, пригодится: у нас с тобой обувь одного размера… Вот… Возьми…
Витька принял сверток и, шурша газетой, развернул и тут же поспешно и как-то испуганно, будто ворованное, вернул Феликсу.
— Ты что? — Феликс, кажется, испугался больше его.
— Не надо… Они почти новые… Совсем новые!
— Откуда новые! Старье!..
— Не надо…
— Бери, тебе говорят… У меня есть другие… Эти мне не нужны.
— Не возьму.
— Витька, что с тобой?
Витька угрюмо молчал.
Между тем к ним подбежали двое его братьев и в ожидании уставились на Феликса.
Феликс завернул в газету сандалии, сунул сверток под мышку, дал старшему из малышей довольно тяжелый еще кулек (тот, не в пример Витьке, схватил его), кинул «Всего» и быстрым шагом пошел со двора.
Он не знал, к кому еще можно пойти. К Семке? Нет, к нему не надо.
К кому же? Ребят, казалось, так много. А теперь?
Оставалась Аня. Надо пойти к ней. Только к ней. И держаться так, будто ничего не случилось.
А и правда, что случилось?
Глава 22
Только к ней!
Сильно жгло солнце, пахло разогретым асфальтом и слегка подгоревшими шашлыками. Скалистый лениво шумел, перебирал струны гитары, взвешивал на уличных весах курортников, нагулявших или потерявших вес, фотографировал их, предлагал мороженое, пирожные, морские прогулки на маленьких теплоходах, экскурсии по историческим местам и большой выбор вещей из специализированного магазина «Подарки»…
И никому не было дела до Феликса.
Он толкнул калитку Аниного двора и с бьющимся сердцем пошел по дорожке меж кустиков, поглядывая на гранатовые деревья, на грядки с клубникой и огурцами. Вдруг раздался визг. Аня в выцветшем лиловом купальнике удирала от него, выскочив из-за кустика, и исчезла под деревьями инжира. На мягкой взрыхленной земле остались следы ее босых пог.
Из-за угла дома с лейкой в руке вышла Анина мама в серой кофте с засученными рукавами и, увидев Феликса, заулыбалась, залучилась вся.
— Что это она у вас такая пуганая?
— Показываться не хочет в таких нарядах… В саду донашивает…
Феликс вдруг рассмеялся. Просто так рассмеялся, без всякой причины — наверно, потому, что слишком все натянуто было у него с утра, а теперь отпустило и стало так легко и ясно.
Мать Ани завздыхала:
— Какое нонче лето: ни дождинки с неба… Беда, все пропадает в саду…
— Да, да, — согласился Феликс. — Жаль… — Но меньше всего думал он сейчас о зное этого лета и ее саде.
— Аня! — громко крикнул он. — Выползай!
И она вышла, и всего минуты через три после своего панического бегства — и ее нельзя было узнать! — в беленьком ситцевом платьице — когда только успела сшить? — загорелая, легкая, с тонкими глиняно-смуглыми руками. На ногах ее были белые тапки.
