Виктор Баныкин - Бедовый мальчишка
«Ого, какой-то таинственный сундук! — подумал Костик и с размаху повесил на гвоздь шляпу. — Срочно обследуем его внутренности!»
Он вытащил на веранду тяжелый сундучок с обитой железом крышкой, отстегнул ржавую накладку. Прежде чем приподнять крышку, перевел дух, опустился на колени.
«А ведь дедушка мог схоронить здесь свое боевое оружие? Как ты насчет этого кумекаешь? — спросил себя Костик. — Скажем, наган в кобуре, патроны, гранаты, полевой бинокль… Мало ли еще что мог дедушка спрятать до поры до времени в таком надежном сундучке?»
Дрожащими пальцами Костик опустил накладку на стальное ушко. А потом встал, схватил в руки сундучок и понес его в комнату.
— Тимка, находка! — сказал возбужденно Костик, бережно опуская сундучок на пол посреди комнаты. — Дедушкино оружие. Только, чур, уговор: если найдем наган — беру его себе… А тебе все остальное. Идет?
Тимка приподнял от книги свою курчавую голову.
— Ты кончил молоть чепуху? Аль еще нет? — спросил он брата, щуря уставшие от долгого чтения глаза. — Или ты не в своем уме?
— Потеха! — хохотнул Костик. — Я в самом ясном своем уме! Как никогда! Ты вот вставай и смотри… а то расселся, будто султан. Меня как что, так нравоученьями всякими пичкаешь, а сам? Сам с ногами на кровати!
Присев перед манившим к себе загадочным черным сундучком, Костик хлопнул по его крышке ладонью.
— Здесь хранятся боевые… боевые… Вспомнил: боевые реликвии! Прыгай сюда, Тимка!
Неохотно слез Тимка с раскладушки, неохотно подошел к брату. Со всех сторон оглядел пыльный сундучок. Потом сказал, присев рядом с Костиком:
— Валяй… откупоривай свой клад.
Снова отстегнул Костик неподатливую накладку, глянул на Тимку потемневшими до черноты глазами. И сразу рывком поднял крышку.
— Да-а… Боевые, говоришь, реликвии? — протянул насмешливо Тимка. — По-твоему, столярный инструмент… — И он не докончил — подавился смехом.
Костик обескураженно молчал. В сундучке лежали рубанок, разные там стамески, пилки… И все-то, все в образцовом порядке.
Глядел Костик на рубанок, блестящий, цвета старой слоновой кости, и думал: «Сколько раз в жизни держал в руках дедушка вот этот самый рубанок? А когда после работы прятал рубанок в сундучок отдыхать, рубанок еще долго, наверно, хранил тепло его рук, умелых и прилежных. И он, мой дедушка, никакой работы не гнушался, даром что был красным чапаевским командиром! Бабушка сказывала: после гражданской войны он парты для школ мастерил, рамы, двери… Тогда разруха была, и у ребят в школах не было ни парт, ни досок… Ничего не было. И дедушка вот этим рубанком строгал доски. Строгал и пел негромко, для себя, любимую Чапаем песню: «Ты не вейся, черный ворон, над моею головой…»
Возможно, Костик еще долго бы перебирал в памяти рассказы бабушки о своем деде-герое, но тут Тимка обнял брата за плечи и спросил, заглядывая ему в лицо:
— О чем, парнище, взгрустнул?
Длинные светлые ресницы взметнулись вверх, и Костик встретился с глазами Тимки. С минуту они молча смотрели друг на друга… Никогда, кажется, Костик не видел в эдакой близости Тимкины глаза, такие сейчас добрые, такие родные. А его дыхание — ровное, чистое — Костик ощущал на своем лице. Теплота этого дыхания как бы проникала в самую душу. И Костик, сам не зная, что с ним, прижался вдруг к Тимкиной груди.
— Ты не озяб? — шепотом спросил Тимка.
Костик покачал головой. А еще через миг у него дрогнули уголки припухших губ, и он сказал тоже шепотом:
— А давай, Тимк, построим фрегат… У дедушки в этом черном сундучке всякие столярные инструменты найдутся. Построим и назовем его… знаешь, как? «Чапаевец Круглов». В честь дедушки.
И глаза Костика неистово блеснули, блеснули так, словно он смотрел в это время на жаркое танцующее пламя костра.
Фрегат „Чапаевец Круглов“
Постройкой фрегата Тимка увлекся чуть ли не с большей страстью, чем Костик. Он совсем забыл про свою толстущую книгу и вместе с Костиком строгал, пилил, тукал топориком.
На полу в комнате валялись легкие завитки стружек, палки, обрезки тонких дощечек. И ненастье уж не удручало ни того, ни другого. Весело жилось в эти дни и Мишке: он гонял по комнате золотые колесики-стружки, прыгал Костику на спину, усаживался ему на плечо и рассказывал свои уютные нескончаемые сказки.
В конце четвертого дня Тимка и Костик сидели на полу и любовались своим фрегатом «Чапаевец Круглов». У этого фрегата в тридцать сантиметров длиной все было как у настоящего парусника: и бушприт, и мачты, и руль. Не хватало лишь парусов — упруго надутых попутным ветром парусов. Тогда-то их легкий увертливый корабль забороздит воды морей и океанов.
— Тимк, а из чего мы сделаем паруса? — спросил Костик, вдоволь наглядевшись на фрегат с тонким, гордо поднятым вверх носом. — Давай из платков? А?
Тимка покривил губы.
— Боевой фрегат с пестрыми, в клетку парусами? Не пойдет! Это тебе не балаган!
— А из чего же? — Костик провел порезанным пальцем по бушприту. — Для снастей у нас есть суровые нитки, а вот паруса…
Поворошил Тимка кудри, вившиеся из кольца в кольцо, потянулся с хрустом в суставчиках, сцепив на затылке руки. Внезапно он вытянул шею, прислушался.
— Тсс! Ни слова!
Костик глянул на Тимку и тоже прислушался.
Тихо. Тишина вдруг стояла необыкновенная, прямо-таки первобытная. Точно на всей планете, кроме Костика и Тимки, не осталось ни одного живого существа.
«Почему же так тихо?» — хотел было спросить Костик брата, но тут Тимка вскочил, выбежал на веранду и ну давай отплясывать.
— Тимка! — всполошился Костик. — Что с тобой стряслось?
— Дождь!.. Или не слышишь? — крикнул Тимка, на секунду приостанавливаясь. — Дождь кончился!
И снова пустился в пляс.
Костик тоже бросился на веранду. Увернулся от Тимки, пытавшегося его облапить, спустился на крылечко.
Низко над почерневшей влажной крышей дачи плыли на север рваные мышиного цвета облака. Плыли торопливо, обгоняя друг друга, будто их где-то заждались, и они вот безнадежно опаздывают.
— И верно перестал! — весело сказал Костик. — Вот только с крыши капельки тюкаются.
Где-то далеко-далеко, но поразительно отчетливо звякнула дужка ведра. У оврага застрекотала, прочищая горло, сорока. А в детском саду шлепала по мутным оловянным лужам тетя Мотя — босиком, в подоткнутой высоко юбке. Мелькали полные белые икры ног. В вытянутых руках тетя Мотя несла противень с горячими булочками. Костик точно знал, что булочки с пылу, — по еле уловимому тонкому аромату.
С каждой минутой мир наполнялся все новыми и новыми звуками. Обычно на них не обращаешь внимания, но сейчас, после стольких дней затяжного ненастья, все-то, все радовало: и робкий пока еще птичий гомон, и утробистое мычание чьей-то буренки, и повизгивание прыгавшей у калитки Белки, истосковавшейся по Костику, и даже горьковато-едкий, приятно щекочущий ноздри синий дымок… Дымок от тлеющих в костерке вишенных сучков.
— Костька! — подала свой голос и Маришка, показываясь над заборчиком, тоже почерневшим, точно обуглившимся. — Костька, ты не раскис?
— А нам с Тимкой некогда было раскисать, — ответил Костик. — Мы фрегат строили.
— Чего, чего? — переспросила Маришка.
— Фрегат… Ну, корабль по-другому. Да тебе, девчонке, разве понять?
Маришка промолчала. Костику показалось, что она собирается слезть с забора. Тогда он прокричал:
— Приходи к нам завтра утром! На торжественный спуск фрегата!.. Придешь?
Маришка поправила на голове вязаную шапочку, утерла рукой нос. И сказала обиженно:
— Зачем же ты меня зовешь, если… если я ничего не понимаю?
Костик покраснел.
— А ты приходи… Это я просто так.
Ботфорты Петра Великого
Первое солнечное утро после дождя: золотое, тихое, доброе.
Стоял Костик на изопревшем крылечке, курившемся банным парком, смотрел из-под руки на умытое небо, полыхающее ярким синим огнем, и говорил солнышку: «Ты, солнышко, больше не прячься! Я по тебе все эти дни скучал».
Потом Костик перевел взгляд на сад. Смотреть на сад пришлось тоже из-под руки, жмуря глаза. Каждое дерево, каждый кустик, каждая былинка сверкали и горели, горели и сверкали, будто щедрый волшебник осыпал их ночью дорогими каменьями.
Сколько раз Костик пробегал мимо вот этого скромного неприметного куста с мелкими лазоревыми чашечками, а сейчас глянул на него — и глаз оторвать не в силах. В хрупких чашечках с просвечивающимися лепестками дрожали крупные прозрачные слезинки, и в каждой слезинке плавало по крошечному солнцу.
А вот молодая березка. Она тоже вся преобразилась, точно надела новое, еще не помятое платьице. Стояла на краю лужи и все смотрелась и смотрелась в голубое светлое зеркальце, прямо-таки ошеломленная своей красотой.
