Виктор Баныкин - Бедовый мальчишка
Выпустил из рук рвущееся на простор черное гладкое колесо и побежал на берег, корчась от озноба.
Утопив поглубже непослушное колесо, все пытавшееся вырваться из рук, Костик навалился на него грудью и сразу же очутился над плескавшимися волнами. Заработали руки: правая, левая, правая, левая…
«Как бы мне не уплыть на ту сторону», — подумал немного погодя счастливый Костик, когда он очутился неподалеку от красного буя, бешено подпрыгивающего вверх, будто пытавшегося вознестись на небо.
Низко над рекой носились крикливые быстрые чайки. Одна из них — острокрылая, с поджатыми лапками, прямо перед самым Костиным носом выхватила из воды тонюсенькую плотичку с крючковатым трепыхавшимся хвостом.
Костик не успел еще проводить взглядом взметнувшуюся в вышину чайку, как его кто-то цапнул за ногу.
— Ой! — закричал Костик, крепче хватаясь руками за скользкое колесо.
Оглянулся, а это Маришка. Влажно сверкали ее широко раскрытые хитрющие глаза.
— А я знала… Думаешь, я тебе так и поверила? — закричала Маришка.
Пенная волна окатила ей лицо. Она фыркнула, сплюнула и опять закричала:
— Знала: ты только так… заливаешь, а сам по-топорному на дно плаваешь!
Она сильно взмахнула одной рукой, потом другой… Миг, и уже рядом с Костиком.
— Смерть или живота? — хватая Костика за локоть, спросила Маришка. — Утопить тебя с музыкой или без музыки?
— Отстань! — рассердился Костик. — Ну, чего привязалась?
Но Маришка и не думала отставать. Ей явно хотелось как можно дольше покуражиться над перепуганным Костиком. Выпустив Костин локоть, она так крутанула зыбкое колесо, что оно волчком завертелось на хлюпающих волнах. Костик еле остановил колесо, тормозя растопыренными ногами.
Какой-то ловкач парень в канареечной шапочке, проплывая мимо, попытался поймать Маришку, но она сразу же нырнула, уйдя под воду столбиком. И вынырнула — где бы вы думали? — по другую сторону резинового колеса.
А Костик, не теряя зря время, уже плыл к берегу, изо всей силы подгребая воду под себя, страшно боясь, как бы Маришка снова не стала потешаться над ним.
— Догоняй, вороные! — свистнула Маришка, едва только вынырнула. Но уже к Костику не подплывала, все время держалась от него на некотором расстоянии.
Так они и вышли на берег: впереди Костик, неся над головой черное колесо, а за ним Маришка, размахивающая руками.
— Эй, моряк! Сюда топай с камерой! — крикнул Костику малец, хозяин колеса. Он уже не дрожал, и губы его отошли, порозовели.
— И как это она тебя не утопила? — спросил он, глядя на Костика насмешливыми бегающими глазками. — А я-то думал, капут моряку!
— Если захочу — сам ее утоплю! — сказал Костик нарочито небрежно, опуская на песок автомобильную камеру. — И тебя с ней в придачу.
Мальчуган приподнял большую голову на тонкой гусиной шее и расхохотался. Расхохотался прямо Костику в лицо.
— Мы, морячок, Мишку тут все знаем! Она с десятком таких, как ты, справится!
Костик решил для поддержания авторитета заехать нахальному головану по уху, но помешала Маришка. Она подбежала, расстроенная, запыхавшаяся, со слезами на глазах.
— Костька, а Женька… утопла, видно, Женька! Весь берег обежала… нигде не нашла!
— Твоя сестренка? — спросил малец, вставая на четвереньки. — Она у тебя какая?.. Толстая? С вихром на голове?.. Не реви, не утопла. Тетенька чья-то во-он туда ее увела.
Но Маришка, вместо того чтобы успокоиться, запустила в свои мокрые космы руки и басом — на весь пляж — заревела:
— Караул! Украли Женьку!
„Спокойной ночи, Волга!“
Через минуту Маришка, большеголовый мальчуган и Костик уже стояли в тесном, шумном кругу купальщиков.
Коротконогая женщина с газетной нашлепкой на длинном носу дергала за плечо не на шутку перепуганного мальца и визгливо спрашивала:
— Велосипед украли? У кого украли?
— Какой вам велосипед! — бархатным баритоном не спеша проговорил волосатый упитанный старик с младенческим розовым лицом. — Часы, понимаете, часы у девочки позаимствовали.
— И никакие не часы!.. И никакой не велосипед! — ревела Маришка, размазывая по лицу кулаком слезы. — Женьку… сестричку, украли.
— Ах, сестричку! — обрадованно протянул старик все тем же бархатным приятным баритоном. — Вполне возможно, вполне возможно. Такие случаи бывают. Помню, в двадцать третьем…
— Да перестаньте вы!.. Перестаньте чепуху молоть! — прикрикнул на старика парень-крепыш в полосатой задравшейся на спине тельняшке и синих плавках. — И как не стыдно панику поднимать?
Парень протолкался вперед, взял Маришку за руку. И на нее тоже прикрикнул:
— Не реви! Не пропала твоя сестра!
И повел ее к пригорку, на котором стояло старое дерево с кривыми засохшими ветвями. За ними следом поплелись и Костик с мальцом. Толпа стала расходиться.
Навстречу Маришке и парню торопливым шагом уже спешила девушка в пестром купальнике. На руках у нее сидела веселая Женька, с конфеткой в пухлой ручонке.
— Твоя сестричка? — улыбнулась девушка сбычившейся Маришке и опустила Женьку на землю.
Маришка мотнула голоеой.
— Зачем же ты ее одну оставила? — продолжала девушка. — Сестричка у тебя такая еще крошка…
— Я больше не буду, — вдруг снова заревела Маришка. — Спасибо вам, тетенька… спасибо!
— Ну вот, Сашок, ты уже и тетенька! — сказал, посмеиваясь, парень в тельняшке. Он провел ладонью по Маришкиным склеившимся вихрам, спросил: — Успокоилась, коза?
Отбежав чуть-чуть в сторону, Маришка насмешливо сощурилась.
— Это ваша невеста?
— Угадала! — сказал парень и осторожно обнял девушку за округлое незагорелое плечо. — Тебе она нравится?.. А я?
— Хитрый какой! Так я и скажу! — Маришка взяла Женьку за руку. — Шевелись, лысый самовар!
Разыскав свое бельишко, Костик, Маришка и Женька блаженно растянулись на горячем песочке.
Стихал ветер. Все реже и реже вспыхивали на Волге никелевые и латунные блестки. А у противоположного берега вода как бы «замаслилась»: в ее отполированной глади отражалось спокойное лазурно-слюдяное небо и редкие позлащенные облачка, уплывавшие на восток.
— Смотри, яхта, — сказала Маришка, толкнув пяткой Костика в ногу. — Не яхта, а птица!
И верно, по Волге неслась, точно сказочная птица, легкая яхта с вздыбленным к небу крылом-парусом.
— Покататься бы! — вздохнул Костик, неотрывно следя взглядом за скользившей по-над самой водой плоскодонной яхточкой.
— А я плавала, — сказала Маришка. — Может, не веришь? С папаней… В мае еще. У папани в техникуме товарищ есть. Мой папаня в вечерном автодорожном техникуме учится… А товарищ папани — активист яхт-клуба.
Маришка выбросила вперед руки, словно собиралась лететь.
— Ты, Костька, и вообразить не можешь… дух прямо-таки захватывает на этой яхте! Особенно на крутых поворотах. Ну и здорово!
— Мишка, а я… я тоже хочу на яхту! — запыхтела вдруг Женька. Она уже успела вся вымазаться шоколадной конфеткой. — Я тоже…
Шлепнув сестренку по загорбку ладонью, Маришка прошипела:
— Замри, лысый самовар! Теперь никогда не видать тебе Волги!.. Съела конфетку одна, а с нами не поделилась, пачкуля!
Потом они снова купались, ловили Женькиным платьишком мальков с тускло серебрившимися чешуйками. Пойманных мальков выпускали в «озерцо» — продолговатую застругу с прозрачной водицей.
Уходили с Волги вечером, когда солнце, большое, огнистое, уперлось раскаленным своим краем в далеко черневший лесок на противоположном берегу.
Поднялись на голый глинистый мыс, постояли, глядя на Волгу с бегучей алой дорожкой, протянувшейся от берега к берегу. Низко, над самым обрывом, проносились стремительные стрижи, тоненько — стеклянно — попискивая.
Солнце уже пряталось за лесок на той стороне, а над ним вполнеба уже кто-то развесил сушиться яркие ситцы: кумачовые, бирюзовые, кубовые, подсолнечные… Да разве все их перечислишь?
— Ой, и небушко! — всплеснула руками Женька. — Вот бы мне платьице такое!
— Будет тебе платье! — пообещала Маришка. — Пожалуюсь на тебя мамане… Скажу ей про то, как ты по чужим людям таскалась… Будет тебе тогда платье — серо-буро-малиновое! Вот какое! Всю сахарницу твою маманя ремнем исполосует!
— И не бреши, и не бреши! — упрямо затвердила Женька. — Это тебя ремнем, тебя!
— Перестаньте! — сказал Костик. — Пойдемте лучше домой, а то есть хочется.
— Пойдемте оврагом, тут ближе, — сказала Маришка. — Только ты, Женька, заруби себе на носу: нести тебя на горбу я не обещаюсь!
Костик в последний раз оглянулся на Волгу. Солнце уже скрылось, а длинные разноцветные полотнища все еще сушились… Пустынной стала река. От ее глохнувшей свинцово-тусклой глади тянуло стынущей прохладой. Опустел пляж. Лишь кое-где еще копошились люди.
