Эдуард Веркин - Мертвец
— Ты не знаешь, — заключила бабушка. — Это плохо. Но у тебя ещё есть время. Подумай. И помни, что тот, кто сиднем сидит в своей норе, — тот ничего в жизни не добивается. Ты хочешь быть похожим на своего отца?
Я не хотел. Я вспомнил отца на крыльце больницы, я не хотел быть на него похожим.
— С какой это радости ты вдруг рубишь ёлки? — спросила бабушка.
— Я кусты рублю, ёлки там не растут.
— Разницы не вижу, ёлки тоже кусты. Почему ты рубишь кусты?
— Работаю, — ответил я. — Что такого…
— Дети не должны работать, дети должны учиться, купаться и скакать по лесам, — изрекла бабушка. — Я начала работать с десяти лет и ничего хорошего в этом не вижу. Почему ты работаешь?
Я растерялся немного. Почему работаю… Потому что руки есть.
— Заставили, — кивнула бабуля. — Сказали, что кредиты надо отдавать?
— Да нет, ничего не сказали…
А кое о чём и говорить не надо. Кредиты…
Мне показалось, что сейчас бабушка даже плюнет от презрения, но она удержалась.
Взрослые у нас лодыри, дети трудятся. — Она начинала злиться. — Привыкли при старой власти бездельничать и сейчас работать не хотят. Кредиты берут, машины покупают, вечные должники…
Бабушка поднялась с койки.
— С твоим отцом я поговорю, — ровным голосом сказала она. — Прямо сейчас.
— Не надо, ба…
— И как у него только сыновья родились, не пойму… У таких должны только девки родиться. Хотя… Наверное, это не у него сыновья родились, наверное, это у твоей матери родились, она как мужик…
Бабушка засмеялась и смеялась долго и со злым удовольствием.
— Ладно, пора, кажется, завтракать, — поглядела на часы. — Я пойду, а ты давай просыпайся. Кажется, твоя мать пельменей налепила. Дурь какая…
— Почему дурь?
— Кто же пельмени ест с утра? Только сирена отвыла, а она пельмени вертит. Пельмени надо варить вечером и есть в сумерках, так правильно. А мать твоя вообще ничего не понимает.
Мою мать бабушка не любит. Вообще все свекрови не любят невесток, это обычное дело. Но бабушка не любит мою мать по другим причинам. Мать белоруска, а бабушка их не уважает, считает, что белорусы могут только картошку трескать да на пиле играть. И ещё она считает мать слишком умной для моего отца. А слишком умная жена всегда себе на уме. Ну и вообще.
— А знаешь, почему вечером? Потому что после пельменей спать хочется. Утром наешься и целый день сам ходишь как пельмень. Утром надо кашу есть. Пять минут тебе.
Бабушка удалилась. За пять минут я оделся, поболтал головой в колодце. Судя по всему, целью бабушки была не только беседа со мной. Со мной она только разминалась, так, набирала жёлчи для грядущего скандала.
Бабушка любит поскандалить, она даже не скандалит, а трамбует всех, как асфальтоукладчик. Мне кажется, она это делает сугубо в физкультурных целях, чтобы в сосудах не скапливалось слишком много бляшек.
Видимо, время для чистки сосудов пришло.
Я отправился в большой дом.
Отец сидел за столом и молол в кофемолке перец. На столе белел мукой фанерный лист, а на нём аккуратными рядами выстроились пельмени. Слева были с мясом, посредине — с рыбой, а справа — с грибами. Шумел газ, возле плиты Сенька ворочал шумовкой в кастрюльках. Это у нас такой обычай — варить разные пельмени в разных кастрюлях, а потом в одно блюдо сваливать, поливать маслом, посыпать зеленью, перемешивать. Потом надо подождать, пока все они не пропитаются, и можно разбирать.
Пельмени, конечно, здорово, но я больше вареники с картошкой люблю. И жареные блинчики с курицей. Но пельмени тоже здорово. Бабушка сидела возле холодильника и наблюдала за процессом со скептическим видом.
Матери не было почему-то.
Я устроился за столом.
— Как дела? — спросил отец.
— Лучше всех, — бодро ответил я. — И зверский аппетит.
— А как работа?
— Лучше всех, — так же ответил я. — И вызывает зверский аппетит.
— Да… Я гляжу, дрова привезли…
— Привезли, — тут же сказал я, — дрова привезли. Когда я смотрю на эти дрова, у меня возникает зверский аппетит.
Отец замолчал.
— Сенька, когда будет? — спросил я.
Сенька выудил из кастрюли пельмень, подул, слопал целиком.
— Готово, — сказал он и принялся вываливать пельмени в глубокую тарелку.
И тут же появилась мать с банкой сметаны.
— Я гляжу, уже всё поспело, — сказала мать. — Ну, давайте кушать…
Мать пристроила банку в самом центре стола, после чего достала из буфета стопку тарелок и вилки. Отец вытряхнул из кофемолки перец, наполнил им перечницу, полил пельмени топлёным маслом.
Я устроился за столом первым, не стал терять времени, нагрёб себе побольше пельменей, выковырял сметанный кусок, бросил его сверху, посыпал перцем и стал есть.
Пельмени были хороши, в пельменях, в отличие от рассольников, мать толк знала.
Бабушка поступила по-другому — подтянула к себе всю большую миску и брезгливо сгрузила себе два пельменя.
Отец, мать и Сенька разделили остальное. Я торопился. Пельмени у матери всегда слишком большие, и я их обычно сначала располовиниваю, потом макаю в сметану и в перец, но тут я не церемонился и жевал целиком. Я прекрасно чувствовал, как под потолком сгущается электричество Большого Скандала, и спешил разобраться с завтраком до него.
Кстати, Сенька тоже торопился, Сенька не дурак. Отец и мать ели, как обычно, а бабушка уныло возила пельменем по тарелке, из разорённого пельменного бока вываливались чёрные грибы.
— Тесто жёсткое, — сказала вдруг она, и я понял, что это начало.
Бабушка уронила вилку на стол.
— Да хорошее тесто, — возразил отец. — И начинка получилась…
— Тесто резиновое, в грибах песок. У вас тут что, песчаный карьер?
— Мама… — попытался остановить бабушку отец.
— Не перебивай, — ледяным голосом сказала бабушка, и отец замолк.
Мы с Сенькой продолжали добивать свои порции, аппетит у отца и матери поубавился. Так им. С бабушкой лучше не вязаться.
— Когда тебя окончательно выпишут? — спросила бабушка отца.
— Не знаю, наверное, скоро…
— Наверное?
— Наверное… Доктор сказал, что надо сдать анализы…
— А тебе не кажется, что анализы надо было раньше сдавать? Какие ещё анализы?!
Бабушка с силой размазала пельмень по тарелке — чвак!
— Мне надо на томографию в Москву ехать…
— Тебе не поможет томография, — ухмыльнулась бабушка. — Не поможет…
Она отодвинула тарелку.
— Я тебе сколько раз говорила — чтобы не посылали ребят на работу! — сказала бабушка голосом старой учительницы.
Родители дружно поглядели на меня. Я как ни в чём не бывало разбирался с рыбным героем.
— Мы что, мало в своё время вкалывали?! — Бабушка прищурилась. — Мы зачем пахали? Чтобы теперь дети на службу ходили?!
Бабушка пёрла как крейсер, мне самому даже страшно стало, показалось, что вот-вот бабушка выхватит из-под стола чёрный революционный маузер и скажет: «Ну что, Козьма, пшеничку-то прятал?» Хотя маузеры — это, кажется, до неё ещё были, во времена прабабушки, тогда друг друга обожали к стенке ставить.
— Ты — взрослый мужчина — не можешь обеспечить свою семью! Ты как воспитываешь своих детей?
— Мы нормально их воспитываем! — сказали мать и отец вместе.
— Кем они у тебя вырастут? Кем? Лесорубами? Могильщиками? Тряпка.
Отец молчал.
— Тряпка. И всегда был тряпкой. И бабу себе выбрал… такую…
— Ты мужчина или как? — не выдержала мать.
— Это у тебя, милочка, надо спросить, — тут же нашлась бабушка.
Мать брякнула вилку о тарелку и выбежала. Отец тоже вскочил.
— Беги за ней! Давай! — усмехнулась бабка.
Отец обречённо сел обратно.
— Я же говорю, тряпка… — Бабушка закурила и вспомнила о нас. — А вы что тут сидите?! А ну брысь!
Мы с Сенькой не заставили себя ждать, побросали вилки и сдёрнули, отошли к колодцу, чтобы вопли были не слышны, сели на скамейку.
— Между прочим, бабка всё тебе завещала, — сказал он.
— Что «всё»?
— Хибару свою, — заржал Сенька. — И хибару и огород. Так что ты теперь король недвижимости.
Сенька подумал, затем добавил:
— Холуй ещё.
Мы подрались.
Глава 18. Гарантированное взаимное уничтожение
Я насчитал восемь. Восемь разновидностей.
Клубничное, шоколадное, дынное, вишнёвое, апельсиновое, крем-брюле, фисташковое. И восьмой сорт — особый, с печеньем, нарезанным маленькими кубиками, с зелёным изюмом и ещё каким-то незнакомым фруктом, ни на что вообще не похожим, а название так я и вообще не запомнил. Вкусное мороженое.
И отдельный для него холодильник, между прочим. Зеркального цвета, посмотришь, а там кривая рожа, будто пылью подавился.
— А можно его ещё так делать. — Упырь достал из холодильника две бутылки, одну оранжевую, другую шоколадного цвета.
