Эрвин Штриттматтер - Тинко
И вот сегодня Лысый черт сам мне подал руку. Наверно, ему хочется пощупать меня: ведь я несколько дней мертвым лежал.
А буженина жирная!
— Ты выпей стаканчик — мясо-то лучше пойдет, — говорит Лысый черт и наливает мне водки в стакан пастора.
А я не хочу пить из пасторского стакана. У пастора серые колючие усы. Мне совсем не хочется, чтоб у меня тоже такие выросли.
— Чего кривляешься! — рычит на меня дедушка. — Пей, пей, оно греет.
Дедушке тоже не удается уговорить меня выпить из стакана пастора. Тогда Лысый черт кивает Фрицу. Фриц подпрыгивает на одной ножке, хватает пасторский стакан и двумя глотками выпивает. Ну и пусть! Теперь у него вырастут усы, как у моржа!
Лысый черт хвастает:
— Видал, что значит настоящие землеробы-хозяева?!
Дедушка сердито смотрит на меня и пододвигает свой стакан. Я одним глотком выпиваю его.
— Ого! — удивляется Лысый черт и наливает себе и гостю.
Дедушка поглаживает усы — он доволен. Фриц тем временем сцапал стакан своего отца. Он тоже, как я, хочет выпить его одним глотком. Он пьет и начинает кашлять. Водка так и брызжет у него изо рта, как прежде у Фимпеля-Тилимпеля. Хватаясь за горло, он бегает по комнате.
— Да-да! — говорит дедушка и ласково кивает мне.
Фриц шатается совсем как пьяный. Еле добравшись до дверей, он идет во двор.
Я теперь один, никто не обращает на меня внимания, и я могу есть, сколько мне хочется. Я съедаю три сосиски с кашей и одну яичную ливерную колбасу. Дедушка и Лысый черт, чавкая, болтают о том о сем. Вот они заговорили о сдаче картошки. Лысый черт объявил бургомистру войну. Он сдаст картошку, когда ему заблагорассудится, а не когда это нужно бургомистру или партии.
— Ведь главное, чтобы годовая норма была выполнена. Значит, я могу тянуть до тридцать первого декабря, — заявляет Лысый черт.
Последний центнер картошки он собирается отнести бургомистру на квартиру, когда тот будет праздновать Новый год.
Ни Лысый черт, ни дедушка не сдали картошку, когда вся деревня ее сдавала. Наша-то еще в земле была. Соседи сдали за нас. Это дядя-солдат их упросил. Ради него они уж постарались. Ради дедушки никто бы и пальцем не пошевельнул. И как только мы привезли с поля первую картошку, наш солдат сразу же отдал ее тому крестьянину, которому мы были должны. Правда, дедушка бранился, но наш солдат даже не взглянул на него.
— Ты когда последнюю картошку будешь сдавать? — спрашивает Лысый черт дедушку.
А дедушке-то неохота признавать, что наш солдат, не спросясь его, все уже давно сдал.
— Хорошо, если к Андрееву дню сдам, — отвечает он.
— Значит, уже в конце ноября?
— Ежели поздней сдавать, она померзнет в земле.
Лысый черт мерит дедушку сердитым взглядом:
— А не сдал ли ты уж всю картошку, Краске?
— Я-то? Кто это сказал?
— Да Кальдауне что-то говорил.
— Ничего я не сдал! Это так же точно, как то, что у черта хвост красный! В балансе оно что получается? Август Краске под крысиную дудку не пляшет!
Вот дедушка и соврал! Совсем запутался. Мне стыдно за дедушку.
Потихоньку Фриц снова пробирается в комнату, где мы сидим. Взрослые молчат. Один — потому, что наврал. Второй — потому, что другого на вранье поймал.
— Ангел родился! — вдруг говорит Лысый черт, чтобы нарушить тишину.
Дедушка тоже нашел теперь что сказать.
— А Тинко наш малость не в себе с тех пор, как Фриц его старыми монетками забросал, — замечает он и рад, что ему удалось утереть нос Лысому черту.
— Не в себе? Это из-за пары монеток-то?
— Да, да, с башкой у него нелады. Боюсь, как бы на всю жизнь не осталось.
— Да вы же застрахованы, чего вам бояться?
— Так-то оно так, да если страховой агент узнает, отчего это у него, то тогда кто-нибудь другой…
— Не может быть, в порядке у парня голова, — прерывает его Лысый черт. — Поди ко мне, Маттес!
— Мартин! Мартином его зовут, — поправляет дедушка.
Лысый черт хватает меня за руку и приказывает:
— Шагай прямо по половице! Одну ногу ставь за другой и шагай!
Я не знаю, как быть. Дедушка думает, что у меня от водки голова кружится, и ободряюще кивает. Я осторожно ставлю одну ногу перед другой и, не шатаясь, прохожу по половице. Лысый черт и дедушка с напряжением следят за каждым моим шагом. Кимпель тяжело дышит. Я поворачиваюсь и шагаю обратно по половице.
— Ура! — кричит Лысый черт и наливает мне водки. — Это у него-то башка не в порядке? Глупости! Доктора всегда преувеличивают. Сперва наговорят с три короба: больной, мол, уже наполовину умер, — а потом, видите ли, они его вылечили и еще хвастают, какие они великие кудесники.
— Дело-то в том, — говорит дедушка и чешет в затылке, — что огольцы не желают больше играть друг с дружкой.
— Чего, чего они не желают? — И Лысый черт смотрит сперва на меня, потом на Фрица. — Ну, кто из вас сильней?
Фриц только ухмыляется, его большие зубы так и блестят. Я не знаю, что мне делать. Вдруг я хватаю дедушкин стакан и опрокидываю его себе внутрь.
— Ну и ну! Вот это да! — похваливает меня Лысый черт. (Дедушка ерзает на стуле и подкручивает усы.) — Неужто он и в остальном такой крепыш? А, Краске? — спрашивает Лысый черт и подходит ко мне.
Он хочет пощупать мои руки. Я отступаю. А дедушка расселся, будто он пришел сюда продавать бычка, и кричит:
— Стой, стой, Тинко!.. Вы его пощупайте, хозяин. Попробуйте, есть у него сила или нет. Дед да бабка у него неплохих кровей.
Лысый черт загоняет меня в самый угол возле двери, щупает мои руки и ноги:
— Есть, есть у него силенка! Что верно, то верно. Ну, а что ты поставишь, ежели мой его все-таки на обе лопатки положит? А, Краске-хозяин?
«Краске-хозяин» — слаще музыки для нашего дедушки. Он усаживается, будто в церкви.
— Хватайте друг дружку! — подзуживает нас Лысый черт. — Лупите! Все равно одному внизу лежать. Это так уж заведено: кто-то всегда внизу! Поколоти́те, отлупцуйте друг дружку — вот все и пройдет, и снова дружба навеки.
Фриц снимает второй чулок, засучивает рукава. Дедушка кивает мне.
— Предупреждаю вас, хозяин: мой Тинко полмешка картошки поднимает. Клянусь вам, полмешка… Давай куртку сюда, внучек, давай ее мне…
Я не отдаю дедушке курточку. Я нажимаю на ручку: дверь открывается, и я бегу прочь.
— Ах ты, разбойник! Куда это ты? — кричит мне вслед дедушка, вскочив со стула.
Но меня ему не догнать! Я уже на крыльце, спрыгиваю вниз и без оглядки несусь домой.
Ночью дедушка возвращается с песнями:
А немец он каков!Хоть бочку выпить он готов.Вот немец-то каков!
Значит, его дружба с Кимпелем снова налажена. Дедушка валится на кровать. Я притворяюсь, что сплю. Дедушка таращит на меня глаза:
— Так вот ты где! Сколько ж ты стаканчиков водки выпил? У Кимпеля глаза на лоб вылезли от зависти! Гм! Глянь-ка, а теперь спит, как сурок. В балансе оно что?
И снова дедушка затягивает песню:
А немец он каков…
Бабушка просыпается:
— Батюшки мои! Да что ж это со стариком моим? Да разве можно людей пугать такими грешными песнями?
По божьей воле я пою,Как пташка под кустом… —
снова поет дедушка. Но ему не хватает воздуха. Последние слова он уже говорит. Наконец дедушка гасит свет и зарывается в подушку. От него так и разит перегаром. Я отворачиваюсь.
Но дружба с Лысым чертом хоть и налажена, да, видно, не совсем. Дедушкина ложь торчит в ней, будто шип. И, конечно же, я виноват, что в дружбе появилась новая трещина.
— Жалко тебе было вчера вечером подраться?
— Жалко.
— Что? Ишь ты, еще учить меня вздумал! Я тебе покажу, как надо себя вести в приличном доме!
— Да ты спятил, старый! — вмешивается бабушка. — Нешто хорошо в гостях драться?
— Заткнись! Ничего ты не понимаешь! Делай свое дело. В балансе оно что получается? Иной раз и под себя сходишь ради приличия.
— Дедушка, я бы Фрицу рубаху разорвал.
— Да почему не разорвал-то?
— Не хотел, чтоб мне потом говорили, будто я во всем виноват.
— Что, что?
— Ты же сам говорил: у таких людей, когда что случается, всегда надо прикинуться, будто ты во всем виноват. Ты говорил: так оно приличней получается.
— Да вчера-то ничего не случилось, дурья башка! — кричит дедушка, бегая взад-вперед по комнате.
— А вот и случилось бы: я бы Фрицу рубаху разорвал.
— Да вы поглядите только, разбойник какой! — восклицает дедушка и хватает полено.
Дверь захлопывается. Полено с грохотом ударяется об нее. Я уже во дворе.
…Нет, не хочу я больше спать с дедушкой! Прошлой осенью я все боялся нашего солдата. Я даже не хотел оставаться с ним в одной комнате. А наш солдат мне ничего плохого не сделал. Он меня только один раз потряс немного за руку, когда рассада в парничке погибла. Но я и сейчас не хочу спать у нашего солдата. Нет, не хочу! Я хочу быть один, когда просыпаюсь и когда засыпаю.
