Эрвин Штриттматтер - Тинко
— А Фриц меня не навещал, когда я болел, дедушка.
— Чего тебе еще? Побоялся небось Фриц твой… Причешись как следует, и цыц мне! Оно что в балансе получается? Дружба любит, чтоб ее подогревали.
Бабушка вступается за меня:
— Ведь он из-за этого Фрица вон сколько больной лежал! И чего он там не видел, у Кимпелей спесивых!
— Никак, где воробей чихнул? — отвечает дедушка и строго смотрит на бабушку.
Та уж молчит.
На крыше кимпельского дома сидят вороны и поглядывают вниз, на скотный двор. А там наш деревенский мясник, дядя Бубак, делает колбасу. Собаки рычат друг на дружку. Каждая держит в зубах по свежей свиной кости. Но ни та, ни другая не принимается за еду. Им обеим некогда: надо же друг от друга кость стеречь.
Жилой дом Кимпелей — тот, что с балконом, — ярко освещен. Какой-то человек в черном сюртуке спускается с крыльца. Он нащупывает перила. Перил нет. Человек пошатывается и чего-то ждет. Наверно, он ждет, не подъедут ли перила к крыльцу. Вот он откинул полу своего длинного сюртука, полез в карман и вытащил носовой платок. Теперь он снял очки и протирает их платком. Да это наш пастор! Дедушка останавливает меня. Нам неприлично сталкиваться на крыльце с таким святым человеком. Пастор снова нацепляет очки на нос и уже опять забыл, что перил у крыльца нет. Он хватает руками воздух и, потеряв равновесие, перескакивает через последние две ступеньки.
— Добрый вечер, господин пастор! — приветствует пастора дедушка. — Вы тоже буженинки отведать приходили?
— Кто это говорит? — спрашивает пастор и снова начинает протирать очки.
— Крестьянин Краске Август, год конфирмации тысяча восемьсот восемьдесят девятый, господин пастор.
Пастор надевает очки и смотрит вниз, будто перед ним разверзлась пропасть.
— Краске Август? Да-да… Помню, помню, тысяча восемьсот восемьдесят девятый. Мы тогда еще большой колокол освящали. Баронесса в кружевном платье пела соло! Помнишь ли ты это, сын мой?
— Как же, как же, господин пастор, хорошо помню. Ведь наш Адольф Гимпель колокол этот вешал и сорвался с колокольни-то.
— Мир праху его! Ибо на службе церкви лишился он живота своего.
— Ведь оно как случилось? Перехватил он святой водицы — вот и сорвался.
— Тсс! Не тревожь праха усопшего злым словом, сын мой.
И снова пастор смотрит вниз, будто в пропасть:
— Послушай, Краске Август, у тебя там внизу тоже такой туман, как здесь наверху?
— Да ведь вы внизу, господин пастор.
— Вот как! Я, стало быть, уже внизу. Скажи пожалуйста, какое яркое освещение у Кимпеля! Ничего теперь не вижу.
— Вы домой направляетесь, господин пастор?
— Нет-нет, сын мой, я вышел только… Но ты прав: лучше уж я пойду домой. Не сочти за труд, проводи меня до ворот, а перед хозяином извинись: скажи — я, мол, побоялся, что ночью туман еще гуще станет и я домой дорогу не найду. Дурачку Фимпелю-Тилимпелю — мой привет! И чего он только не вытворяет там в комнатах! А буженины сколько сожрал! Ха-ха-ха!
Дедушка подхватывает пастора под руку. Тут пастор замечает и меня рядом с дедушкой:
— С тобой что — мешок, сын мой?
— Внучек, господин пастор.
— Когда ж ты мне его на закон божий приведешь?
— Когда… да, да, господин пастор, закон божий… — бормочет в ответ дедушка. — В балансе оно ведь что получается? Нынче легче сотню блох поймать, чем святости у кого найти… А не тяжела ли библия будет для малыша, ваше преподобие?
— Ничего, ничего, Краске Август, ведь уж время ему. Присылай, присылай внука. Я ему продам евангелие — оно легкое и удобное…
В воротах пастор начинает обнимать дедушку:
— Ну вот и хорошо, отсюда я уж дорогу найду, Краске Август. Спасибо тебе, сын мой. А ведь как радует душу, когда встречаешь одного из паствы своей в добром здравии, хранимого господом богом от всех напастей! Господь возлюбил тебя, сын мой. Помни, он видит тебя и ныне, и присно, и во веки веков.
— Аминь, — заключает дедушка.
— Что, что? — переспрашивает пастор.
Дедушка сбит с толку.
— Мимо каретника пойдете — как бы вам о проволоку не ободраться, господин пастор, — говорит он и закрывает ворота за пастором. Потом еще долго прислушивается, как пастор, спотыкаясь, бредет восвояси.
Лысый черт, услышав наши шаги, думает, что возвращается пастор, но входим мы и сообщаем, что пастору туман очень густым показался. Лысый черт взвизгивает от удовольствия, хлопает себя по ляжкам и говорит:
— Вот он туман откуда! — и щелкает по бутылке водки.
Фимпель-Тилимпель примостился в углу дивана и ухмыляется. Его круглая голова покраснела. Он наклонился и жует. На нем одна рубаха, ворот расстегнут. На улице уже холодно, а Фимпель все еще ходит, как летом. Что у него, куртки нет разве? Куртка у него есть, но он ее бережет. Он ее только по воскресеньям надевает, когда ходит в трактир пиликать на своей скрипочке. Деревянные туфли Фимпель снял — вон они у дверей стоят — и греет босые ноги, поставив одну на другую.
— Как раз к коронному номеру поспел, — верещит Лысый черт и не предлагает дедушке даже сесть. — Валяй, Фимпель-Тилимпель! Покажи, как мартышка колбасу уплетает!
Фимпель-Тилимпель хватает со стола ливерную колбасу, прыгает на спинку дивана и вращает глазами, как обезьяна шарманщика. Оглядев и обнюхав колбасу с обоих концов, он начинает рвать ее зубами и понемножку всю съедает. Время от времени он урчит и с оскаленной пастью набрасывается на невидимого врага. Кусочек кожуры он наподобие шляпки старается напялить себе на лысину, но в конце концов прячет и ее в карман.
Лысый черт разлил вино по стаканам. Мартышка-Фимпель соскакивает со спинки дивана, прыгает на стол. Тут он садится на корточки и, вытянув губы трубочкой, выпивает стакан водки. Потом хватает всю бутылку и начинает тянуть прямо из горлышка.
Лысый черт, от смеха чуть не свалившийся на пол, подскакивает к Фимпелю и хочет вырвать у него бутылку. Фимпель-Тилимпель скалит зубы и тихонько кусает Лысого черта за руку. Тот отдергивает руку. Фимпель выигрывает время, чтобы еще раз основательно глотнуть из бутылки.
— Хватит мартышек! — Лысый черт вдруг делается серьезным. — Дам тебе еще одну колбасу, если ты ее сожрешь, как жрет аист лягушек: на одной ноге… Шестая колбаса, — поясняет он нам.
Фимпель-Тилимпель стоит посреди комнаты на одной ноге и, закинув голову, пожирает колбасу.
Я аист — мне на ужинК лягушке соус нужен, —
говорит он, косясь на бутылку.
— Идет! — отвечает ему Лысый черт и наливает, подмигнув дедушке. — А знаешь, Фимпель, с меня станет, и я отдам тебе мою старую куртку. Только так: ты должен съесть седьмую колбасу, стоя на голове.
Фимпеля-Тилимпеля упрашивать не надо. Он хватает колбасу и скачет к дивану. Тут он становится вниз головой и закидывает ноги вверх. Пятками он хлопает по большой картине над диваном. На картине нарисован Наполеон после битвы при Ватерлоо. Усталый Наполеон сидит на бревне и грустно смотрит на грязные ноги Фимпеля-Тилимпеля. Наконец Фимпелю удается установить равновесие, и он открывает свою зубастую пасть. Откусив хвостик, он ловко сплевывает его на стол. Вот и седьмая колбаса исчезает в глотке Фимпеля, словно кусочек угля за дверцей прожорливой чугунной печки. Лысый черт, взвизгивая, шагает по комнате. Фриц от радости приседает на корточки и хлопает в ладошки. Дедушка качает головой и все приговаривает: «Ай-яй-яй!» А мне жалко Фимпеля-Тилимпеля. Вон ему как приходится мучиться, чтобы заработать себе старую куртку. Лицо его делается совсем красным.
— Как бы его удар не хватил! Упадет и не поднимется, — замечает дедушка.
Лысый черт не обращает на него внимания:
— Эй, Фимпель! Ты гляди, а то выскочит из тебя все, что ты до этого сожрал.
Чтоб кусок не лез обратно,Глотку промочить приятно,—
отвечает ему Фимпель-Тилимпель с полным ртом.
Фриц подносит ему стакан водки. Хорошо, что Фимпель колбасу уже съел. Водка выливается у него изо рта и попадает в нос. Он начинает кашлять и чихать, барабаня ногами по лицу Наполеона. Потом соскакивает на пол и прыгает по комнате, задыхаясь от кашля.
— Довольно! Пошел вон! — орет на Фимпеля Лысый черт, выталкивая его за дверь. — Скажи Берте, чтоб выдала тебе старую куртку, ту, что в прошлом году в саду пугалом висела.
Фимпель-Тилимпель хватает со стола кусок колбасы, засовывает за пазуху и, проговорив:
А бедный помнит с ночи,Что утром есть захочет, —
исчезает.
В комнату, волоча ноги, входит старая Берта. Она приносит дымящееся блюдо буженины, тарелку кислой капусты и стаканчик для дедушки. Фриц сидит на спинке дивана. Он снял чулок и ковыряет между пальцами. Дедушка подает руку Фрицу и кивает мне, чтобы я последовал его примеру. А я не хочу здороваться с Фрицем, мы с ним враги. Я делаю вид, будто ищу, куда мне повесить шапку. Старая Берта берет ее у меня из рук. Тогда я начинаю рыться в карманах, словно ищу платок. Платка у меня, конечно, никакого нет. Дедушка разговорился с Лысым чертом. А я Фрицу руки так и не подал. Зато Лысый черт протягивает мне свою. Никогда еще Лысый черт мне не подавал руки. Он даже смотреть на меня не смотрел. Когда я ему попадался на улице, он говорил: «Здравствуй, паренек! Скажи отцу, чтоб до завтра борта у моей фуры починил». — «Да я не Фелко, я Краске, его внук», — отвечал я. «А! Что ж ты сразу не сказал!»
