Николай Павлов - Рассказы о Вадике и Жене

Валя Гребнев, наоборот, не тянул руку и не спешил считать. Нередко он вытаскивал из сумки сладкий калач или поджаристый пончик и принимался его аппетитно уплетать.

— Чем ты занят, Гребнев? — спрашивала Нина Матвеевна.

— Пончик ем.

— Почему ты это делаешь? — с легким укором говорила она.

— Потому что пончик вкусный. С повидлом он.

— На уроке нельзя.

— А мне мама велела в школе скушать, — оправдывался Валя, продолжая набивать рот.

В самом деле, не бросать ведь пончик, если он такой вкусный!

Нина Матвеевна терпеливо объясняла, как надо вести себя в школе. Ребятам казалось, что она не умела сердиться. А в других классах, говорили, учительницы попадались строгие-престрогие. Известно — уж кому как повезет…

Самыми интересными были уроки свободного рисования. Даже обычно медлительный Валя Гребнев оживлялся. Его отец работал шофером, знал машины всех марок — и грузовые, и легковые; Валя рисовал исключительно машины, рисовал уверенно, по памяти, вызывая уважение Вадика. Втайне Вадик досадовал, что автомобили у него выходили хуже гребневских, но зато он с успехом изображал суда: парусные корабли, многотрубные пароходы, подводные лодки.

С первыми отметками Вадик стремглав летел домой.

— Четверка!.. Пятерка!.. — объявлял он, ступив через порог.

Потом, уколотый насмешливым взглядом Жени, перестал хвастать. На вопрос мамы или бабушки с притворной неохотой отвечал:

— Пять по чтению… И по рисованию тоже.

Настоящее учение началось с того дня, когда учительница велела достать ручки и тетрадки в косую линейку.

Писать чернилами!.. Это было новое, незнакомое и потому особенно привлекательное для всех дело. Первоклассники почувствовали себя заправскими учениками.

Вадик взял новенькую тетрадку, отвернул обложку, ласково погладил первую страницу. Прямые и косые голубоватые линейки радовали глаз.

Внезапно на верхней строчке, раньше палочек и крючков, появилось большое жирное пятно. Оно расползалось вширь, как живое.

Так появилась первая клякса. Прежде Вадик слышал о кляксах от Жени Рузиной, а с этого дня они — безобразные, лохматые, словно пауки, — стали непременными гостями в его собственных тетрадях…

И все первоклассники, ходившие раньше чистенькими, сразу переменились. Кляксы появлялись у них не только в тетрадках, но и на пальцах, на брюках и воротничках, а у иных — на щеках и носах. Санитары находили чернильные пятна даже в ушах. Валя Гребнев один раз умудрился посадить огромное, как пятак, круглое пятно на свой стриженый затылок.

Светлые улыбки исчезли с лица Нины Матвеевны: она огорчалась не меньше своих ребят.

О кляксах шли разговоры в школе и дома. Их снимали промокашками, слизывали языками, терли жесткими резинками. Родители оттирали пятна на ребячьих, руках мылом, губками, мочалками, но неумолимые чернила вновь и вновь творили большие и малые каверзы.

Тетя Таня Рузина рассказала Вадиковой маме, что неподалеку, через две автобусных остановки от дома открылась музыкальная школа.

Мамы долго советовались, разузнавали, а через неделю Вадик и Женя, после несложного испытания, были записаны учениками еще одной школы — музыкальной. Их приняли в подготовительный класс.

Сначала Вадику школа понравилась. На дом ничего не задавали. Вадик любил ездить на автобусе — две остановки туда и две обратно. Входишь в школьный коридор, и со всех сторон на тебя несутся звуки пианино, баянов, скрипок. Весело и смешно!

В классе (он и не класс вовсе, а большой зал с рядами стульев, с огромным роялем) преподавательница Серафима Ефимовна, пожилая женщина в удивительном сине-зеленом платье длиной, почти до пят, пела песни, играла на рояле или в такт музыке велела прихлопывать в ладошки. С первого дня ребята за глаза стали величать ее Фимой Фимовной. Она была строгой, любила порядок, на шалунов бросала сердитые взгляды или грозила им пальцем.

Занимались здесь два раза в неделю по часу, разучивали хором смешные песенки, похожие то на считалки, то на обзывалки.

…Скок, скок, поскок.Молодой дроздок.По водичку пошел,Молодичку нашел.Молодиченька, невеличенька,Сама с вершок,Голова с горшок.

Такие песенки Вадик с успехом использовал во дворе, когда надо было подразнить девочек. Ни одна из них не хотела быть с вершок, а голову иметь с горшок!

С большим удовольствием, с азартом распевал Вадик песенку про то, как жили у бабуси два веселых гуся, но лучше всех была, пожалуй, вот эта:

Эй, ду-ду, ду-ду, ду-ду,Потерял пастух дуду!..

Вадик дудел изо всей мочи, не замечая, что Серафима Ефимовна недовольно морщилась.

Когда же началось изучение музыкальной грамоты, дела пошли хуже. Оказалось, что ноты изображаются на пяти линейках и что ноты бывают самой различной высоты и продолжительности. Из разных нот складывается мелодия.

Ой, беда: с нотами и мелодиями Вадик сразу оказался не в ладах. Он завидовал Жене, которую тетя Аня научила играть на пианино гаммы. Женя умела без ошибки угадать любую ноту. А Вадик подходил к пианино, когда ему хотелось устроить в квартире «гром» — ударить по клавишам всеми пальцами сразу и придавить ногой педаль, чтобы звуки получались сильными и раскатистыми. Женя, конечно, пыталась навязать ему свою помощь, захватить себе роль учительницы, но Вадик давал ей отпор.

В хоре Вадик пел громче всех, на улице мог кричать — хоть уши зажимай, а когда Серафима Ефимовна вызывала пропеть «соло» (значит, одному), он словно проглатывал язык. Если все-таки выжимал из себя звук; преподавательница хмурилась, заставляла повторять, иной раз даже раздраженно прикрикивала на него.

Вот Серафима Ефимовна, беря на рояле ноту, велит:

— Пой.

Вадик, грустно глядя в угол, собирается с духом и уныло, тихо тянет.

— Не так, выше надо.

Он опять затягивает — теперь тоненьким голоском.

— О, нет! Слушай внимательней: ниже надо.

Окончательно потерявшийся Вадик пытается наугад брать «ниже» и «выше». Результат один и тот же…

— Ах, что же с тобой прикажешь делать? — сердится Серафима Ефимовна. — Никакого слуха, решительно никакого!

Он молчит, глотает обиду, понимая, что преподавательница — старая женщина, нервная, придирчивая; возрази — еще хуже сделаешь.

И дался ей этот слух! Разве не обидно, когда при всех говорят, что тебе будто бы «слон на ухо наступил»… Злая неправда. Если потребуется, он, Вадик, может по звуку различить — «Победа» идет за углом, или «ЗИМ», или, скажем, просто «Москвич». Валька Гребнев научил.

Тем временем Серафима Ефимовна начинает спрашивать знаки музыкальной грамоты.

— Что означает бемоль?

— Бемоль означает… — бодро говорит Вадик, обрадовавшись, что «соло» кончилось. Но тут он запинается и с тоской устремляет взгляд все в тот же угол.

— Ну, ну?

— …означает повышение…

Он слышит за спиной взволнованный шепот Жени Рузиной: «Понижение!..»

— Ах, да, понижение звука, — поправляется он.

— Так. На сколько? — спрашивает преподавательница.

Вадик напряженно вслушивается в шепот Жени.

— На… полтонны! — обрадованно выпаливает он.

Общий смех прокатывается по залу. Даже строгая Серафима Ефимовна улыбается, потом устало и безнадежно машет рукой.

— На полтона, — поправляет она. — Слышал звон, да не знаешь, где он.

Смущенный, красный, как из бани, Вадик горестно думает: «Неужели Фима Фимовна права?.. В самом деле — неважный у меня слух: вон как подвел!»

Ему перестали нравиться и Серафима Ефимовна и зал с большим концертным роялем. Не радовали и поездки на автобусе.

В те несчастливые дни, когда надо было идти на музыкальные занятия, у Вадика с утра начинались разные неприятности со здоровьем: кололо в боку, кружилась голова, ныли зубы. Иногда же нотная тетрадь невзначай заваливалась под диван или за этажерку, и бабушке приходилось разыскивать ее часами.

Откровенно говоря, Вадик не мог найти ни смысла, ни пользы в занятиях музыкой. Восторгов Жени он не разделял и был не в силах понять их. Гораздо больше его интересовали вещи практические, например, пылесос, если отец брался чинить его, или настоящая морская звезда, которую можно было получить на кухне у бабушки, когда она чистила однобокую, одноглазую рыбу — камбалу.

На уроках чтения и устного счета Вадик чувствовал себя героем, зато письмо приносило огорчение.

Коварные мухи лезли в чернильницу, будто там был мед. Неизвестно, откуда и как попадали туда волосинки, ниточки, обрывки бумаги. И перья подводили. Возьмешь новенькое, сияющее на солнышке перышко — оно, задирает и режет бумагу; вставишь старое, «расписанное» — оно дает толстую черту да еще норовит спустить жирную каплю… Что тут будешь делать?