Люси Монтгомери - Энн в Грингейбле
— Ну как же, есть, прямо рядом с домом.
— Ой, правда? Я всю жизнь мечтала жить возле ручья, но не думала, что так и случится. Мечты ведь не очень часто сбываются, правда? А сейчас я почти счастлива. Я не могу быть абсолютно счастлива, потому что… ну какого, по-вашему, цвета эти волосы? — Она перекинула одну косичку на грудь.
Мэтью не очень разбирался в оттенках женских волос, но тут сомнений быть не могло.
— Рыжие.
Девочка со вздохом убрала косичку обратно. Вздох этот шел из самой глубины ее души и, казалось, вобрал в себя все людские горести.
— Да, рыжие, — обреченно подтвердила она. — Вот поэтому я и не могу быть абсолютно счастлива. Как можно быть абсолютно счастливой, если у тебя рыжие волосы? Все остальное меня не так огорчает — веснушки там, зеленые глаза, худоба. Я могу вообразить, что ничего этого нет. Я могу вообразить, что у меня цвет лица — свежайший, кровь с молоком, и лучистые синие глаза. Но никак не могу представить, что у меня другого цвета волосы. Как ни стараюсь. Я говорю себе: «У меня замечательные волосы, черные как вороново крыло». Но ничего не получается. Я все равно знаю, что они рыжие, и сердце мое разрывается от горя. Я буду страдать из-за этого до конца своих дней. Я как-то читала про девушку, которая страдала всю жизнь, только не из-за рыжих волос. Волосы у нее были как червонное золото, а лицо как перламутр. Что это такое — перламутр? Я так и не узнала. Вы не знаете?
— Нет, не знаю, — ответил Мэтью, у которого начинала кружиться голова. У него появилось чувство, какое он однажды испытал ребенком, когда приятель уговорил его покататься на карусели.
— Наверное, это что-то красивое, потому что про ту девушку говорилось, что она божественно красива. Вы никогда не пробовали представить, как себя чувствует человек, которого природа наделила божественной красотой?
— Нет, не пробовал, — признался Мэтью.
— А я пробовала — и не один раз. Если бы вам предложили, что бы вы выбрали: божественную красоту, ослепительный ум или ангельский характер?
— Ну, не знаю…
— Вот и я тоже не знаю. Никак не могу решить. Но это не так уж важно, все равно ничего такого у меня нет и никогда не будет. Уж ангельского характера — точно. Миссис Спенсер сказала… Ой, мистер Кутберт! Мистер Кутберт!
Миссис Спенсер, разумеется, не говорила ничего подобного, девочка не вывалилась из коляски, а Мэтью не сделал ничего ошеломляющего. Просто за поворотом дороги начиналась Аллея.
Местные жители называли Аллеей участок дороги, над которым смыкались кроны огромных яблонь. Много лет назад их посадил здесь один фермер с оригинальным складом ума. Мэтью и девочка оказались под пологом ароматных белых цветов. В Аллее царил сиреневый полумрак, а далеко впереди виднелось окрашенное закатным багрянцем небо — словно огромное красное окно в кафедральном соборе.
Девочка, казалось, от восхищения потеряла дар речи. Она откинулась на спинку сиденья, стиснула перед собой руки и в немом восторге глядела на роскошный белый балдахин. Даже когда они выехали из Аллеи и стали спускаться по пологому склону к Ньюбриджу, она продолжала сидеть, молчаливая, неподвижная. Ее глаза были устремлены на закат, и, казалось, на этом золотисто-багряном фоне перед ней представали чудные видения. Так, в полном молчании, они и проехали через деревушку Ньюбридж, где на них лаяли собаки, где им вслед что-то кричали и свистели ребятишки, а в окнах виднелись любопытные лица. Они проехали еще три мили, а девочка все молчала. Видимо, молчать она могла так же самозабвенно, как и разговаривать.
— Ты, наверное, устала и проголодалась, — произнес наконец Мэтью, которому не пришло в голову никакого другого объяснения ее столь длительному молчанию. — Мы скоро приедем, осталась всего одна миля.
Девочка словно вышла из транса, глубоко вздохнула и посмотрела на него отсутствующими мечтательными глазами.
— Мистер Кутберт, — прошептала она, — что это было такое — то белое место, через которой мы проехали?
— Белое? Аллея, что ли? — поразмыслив, отозвался Мэтью. — Красивое местечко.
— Красивое местечко! Это совсем неподходящие слова! Оно — изумительное, необыкновенное. В первый раз я увидела совершенство, красоту, к которой воображение не может ничего добавить. Мне даже стало больно вот здесь, — она положила руку себе на грудь, — но это была блаженная боль. Вы когда-нибудь испытывали блаженную боль, мистер Кутберт?
— Да нет, что-то не припоминаю.
— А я много раз. Когда я вижу что-то царственно прекрасное. Но почему же такое замечательное место называется так скучно — Аллея? Это же просто ничего не значит. Его нужно назвать — сейчас подумаю — Белый Восторг. Правда, красиво? Чувствуется воображение. Когда мне не нравится название места или человека, я сама даю им имя. Пусть для других это будет Аллея, а для меня — Белый Восторг. Неужели до нашего дома осталась только одна миля? Я и рада и огорчена. Огорчена, потому что мы ехали по таким красивым местам, а я всегда огорчаюсь, когда кончается что-нибудь красивое. Дальше, может, будет что-нибудь еще лучше, но ведь может и не быть. Чаще всего не бывает. И я рада, что мы подъезжаем к дому. Знаете, у меня ведь никогда не было своего дома. У меня опять так блаженно заныло в груди — просто от мысли, что я сейчас приеду домой. Ой, как красиво!
Они въехали на вершину холма, и внизу открылся длинный, как река, извилистый пруд. Через него был переброшен мост, и от моста до дальнего конца пруда, где янтарного цвета дюны отделяли его от темно-синего простора залива, вода переливалась нежно-лиловым, розовым, прозрачно-зеленым и множеством других оттенков, которым даже нет названия в человеческом языке. С ближней стороны от моста вдоль берега пруда росли высокие ели и клены, и в темно-зеленой воде отражались их колеблющиеся тени. Кое-где над гладью склонялась дикая слива, похожая на девушку в белом, которая смотрит на собственное отражение в воде. Со стороны болота на ближайшем конце пруда доносился унылый и стройный хор лягушек. На противоположном склоне из цветущего яблоневого сада выглядывал маленький серый домик, и хотя еще не совсем стемнело, в одном из окон горел свет.
— Это пруд Барри, — сообщил Мэтью.
— Ой, мне это название тоже не нравится! Я буду звать его Лучезарное озеро. Ну вот, у меня замерло сердце. Значит, это хорошее название. Когда я придумываю идеальное название, у меня всегда сердце замирает от радости. А у вас так бывает? Мэтью задумался.
— Пожалуй, что да. У меня тоже становится радостно на сердце, когда я орудую лопатой, спасаю огуречные грядки от этих противных белых личинок. Терпеть их не могу.
— Нет, это какая-то другая радость. Я не вижу связи между личинками и лучезарными озерами. А почему этот пруд зовут прудом Барри?
— Да, наверное, потому, что мистер Барри живет вон в том доме. А вон за тем громадным кустом — Грингейбл. Только его отсюда не видно. Надо проехать по мосту, а потом по дороге. Так что еще будет с полмили.
— А у мистера Барри есть дочки? Примерно моих лет?
— Есть одна. Лет одиннадцати. Ее зовут Диана.
— Да? Какое красивое имя.
— Вот уж не знаю. По мне, так в нем есть что-то чудное. Я больше люблю простые имена, как Джейн или Мери. Но когда родилась Диана, у них в доме снимал комнату школьный учитель, и они попросили его выбрать для ребенка имя. Вот он и назвал ее Дианой.
— Жалко, что такого учителя не оказалось поблизости, когда родилась я… Ой, вот уже и мост! Я закрою глаза. Я боюсь мостов. Мне всегда кажется, что как раз когда мы доедем до середины, мост рухнет как карточный домик. Вот я и закрываю глаза. Но всегда приоткрываю их, когда мы подъезжаем к середине, потому что если уж мы рухнем, мне хочется видеть, как это произойдет. А как весело стучат колеса по мосту! Я ужасно люблю этот стук. Ну вот, теперь можно открыть глаза. Спокойной ночи, дорогое Лучезарное озеро! Я всегда желаю доброй ночи всему, что люблю, словно они люди. Мне кажется, что им это нравится. Вот и вода как будто улыбается мне.
Когда они проехали последний поворот, Мэтью сказал:
— Ну, мы почти что дома. Вон там…
— Нет-нет, не говорите, — перебила его девочка, хватая за поднятую руку и закрывая глаза, чтобы не видеть, куда он показывает. — Я хочу сама догадаться. Мне кажется, что я узнаю Грингейбл.
Она открыла глаза и огляделась. Они были как раз на вершине холма.
Солнце уже село, но в сумеречном свете внизу отчетливо виднелась небольшая долина, а за ней пологий склон, по которому разбежались уютные сельские домики. Детские глаза перебегали с одного домика на другой и наконец остановились на том, который стоял на отшибе, далеко от дороги, в окружении цветущих деревьев. Прямо над домом в чистом лиловом небе маняще сверкала одинокая яркая звезда.
— Это он, правда? — спросила девочка, показывая пальцем.
