Юрий Дьяконов - Горнист
— Пусть уходит!.. Не нужен нам такой!.. Разве он товарищ?!
Витька, с опаской оглядываясь на Сергея, протиснулся в дверь.
— Дураки! Я в лагере переночую, — донеслось из коридора, и дверь захлопнулась…
Ужин, состоявший из кипятка, заваренного Сережкиным малиновым чаем, тараньки, галет и сахара, прошел в молчании. Все сидели нахохлившись, удрученные случившимся. Когда поужинали, Сергей предложил девочкам ложиться спать по двое на одной кровати. Прикрутил фитиль в лампе и объявил:
— Отбой! Дежурю я, — и вышел с горном во двор.
В комнату, погруженную в полумрак, спокойно, тихо вошли мягкие звуки привычного сигнала «Ложитесь спать». Он навевал покой, обещал спокойный глубокий сон. Трижды прозвучал сигнал и медленно угас, растворился в ночной тишине. В комнате шуршал тревожный шепот девочек.
Саша лежал на койке и смотрел в темный проем окна. Горн напомнил ему тот, ставший уже таким далеким, первый день пребывания в лагере, когда он познакомился с Сережей Синицыным.
…Только они выгрузились из машин и уселись в тени, как где-то над самой его головой стремительно взмыл вверх, к небу, к вершинам гор, каскад звонких серебряных звуков. Саша поднял голову. В двух шагах стоял крепкий загорелый паренек в белой майке и синих трусах. На голове его — белая вязаная беретка, из-под которой падает на лоб выгоревший чуб. Левая рука упирается в бедро, а в правой — короткий двухоборотный горн, настоящий военный рожок. Такой Саша видел у сигналистов кавалерийского полка. Лучи солнца падали на раструб и искрами разлетались в стороны. Казалось, что это звуки так зримо, сверкая и искрясь, вылетают из трубы. А труба, бросив в небо первый призыв, заторопилась, быстро-быстро стала выталкивать звуки, зовя, тревожа, приказывая. Голос ее взлетел высоко-высоко и смолк.
Все, кто только что сидел под кустами, уже были на ногах. Раздались громкие команды: «Первый отряд, становись! Второй отряд…»
Горнист опустил трубу и улыбнулся Саше. Приветливо улыбалось лицо, а главное — глаза, большие серо-голубые глаза. «Привет, парень! Как тебя зовут?» — «Саша…» — «Ну, будем знакомы. А я — Сергей Синицын. Устроишься — заходи. Я в первой палатке. Однако — беги. Ваши уже строятся». — И пошел к линейке.
Сколько интересных историй услышал он от Сережки! Сколько излазили гор и ущелий. Сережа учил его плавать, ловить рыбу и даже давал понемногу «подудеть» на трубе, чего не позволял никому другому…
— Стой! Кто идет?! — бросил в темноту Сергей.
— Это я. Я ведь твой ординарец.
— Отбой для всех, Саша.
— А я спать не хочу ни капельки.
— И девочек одних оставил. Они бояться будут.
— Не будут. Я сказал, что вместе с тобой дежурить буду. Напополам. Половину ты, половину я. Майя сказала: правильно.
— Заснешь ведь.
— Ни за что! Вот честное пионерское…
— Честное слово зря не давай, если не уверен.
— А я уверен! Я, знаешь, один раз с папой на рыбалке просидел всю ночь… почти…
— Ну, ладно.
Молча сидят в темноте командир и ординарец.
Саша с тоской смотрит на чуть освещенное молодой луной шоссе. Прищурил глаза. И, как наяву, представился сегодняшний день…
…Солнечное утро. С песнями шагают мимо изолятора по щебенке шоссе ребята и девочки. Отряд за отрядом проходят мимо. Сначала первый. Это отряд Сережи и Майи. Потом — второй, третий. С рюкзаками за спиной. Шутят, смеются. А вот и последний — шестой, его, Сашин отряд. Без рюкзаков. Рюкзаки едут сзади на повозке, а они идут налегке. Идти далеко! Целых двадцать километров. Да что поделаешь: машины, сказал начальник лагеря, на государственных делах! Хлеб вывозят.
А сюда, в лагерь, они приехали на машинах. Весело было. Всю дорогу пели. Аж охрипли… Но идти веселей! Что на машине? Мелькают мимо скалы, ручьи, бегущие к морю. Лужайки с зеленой травой, с цветами. Вот бы где посидеть, покувыркаться в траве. Погоняться за длинноногими кузнечиками. Или поймать на старом орехе длинноусого жука-скрипача. Попить холодной, как лед, и вкусной (куда там газировке!) воды из горного ручья, что водопадиками скачет с камня на камень. Да разве можно! Мелькнет и исчезнет за поворотом… А теперь они идут. Счастливые! Захотят — воды попьют. Устанут — усядутся в тени. Орехов нарвут. Едят, наверно, кисло-сладкий кизил и черную-черную ежевику. А девочки плетут венки из цветов. Красивые!..
— Ординарец! Ты что? Уже заснул? — откуда-то издалека донесся Сережкин голос.
— Не! Я как кино смотрел. Ясно-ясно… наши идут по шоссе.
— Чудак. Наши уже давным-давно спят в вагонах. Небось уже к Краснодару подъезжают. А колеса их баюкают: «Ту-ту… та-та».
— Ну и что ж, что спят?.. — Саша растерянно смолк. — Мы тоже поедем… завтра. Ты сам сказал…
— Поедем… — Сергей запнулся, хлопнул его по плечу, — поедем, ординарец! А теперь знаешь что?
— Что?!
— Я пойду тут в одно место, а ты подежурь.
— И я с тобой… в одно место.
— Ну вот еще! Девочки же бояться будут.
— А чего им бояться, когда они спят? Слышишь, шептаться перестали. Я во сне ничего не боюсь.
— Ладно, — Сергей тихонько вошел в комнату. Вдел толстую ореховую палку в ручку двери. Попробовал — надежно! Снаружи не открыть. Взял пустой рюкзак, вылез в окно и осторожно прикрыл створки рамы: — Пошли, Сашка!
Осторожно ступая босыми ногами, они выскользнули со двора. Шли по сухой водосточной канаве вдоль шоссе в тени деревьев. Там, где шоссе круто поворачивало к опустевшему лагерю, Сергей остановился.
— Стань под деревом. На дорогу не выходи. Если кто с шоссе свернет на эту дорожку — свистнешь. Свистеть-то умеешь?
— Не-е-ет, — упавшим голосом признался Саша.
— И чему вас только учат! Мелочь пузатая, — рассердился Сергей. — Ну хоть квакать, как лягушка, умеешь?
— Уме-е-ю.
— А ну квакни тихонько.
— Ква-а-а, ква-а-а.
— И это, по-твоему, лягушка? — усмехнулся Сергей. — Ну ладно, сойдет. Только громко квакнешь. Понял?
— Понял…а…а… он стрелять не будет?
— Кто?! Вот чудило! Кто же в лягушку стрелять будет? Квакнешь два раза и сиди под деревом, пока я подойду. Ну, понял?
— Угу-у-у…
Сергей свернул на узенькую дорожку и исчез в темноте.
Саша бодрился. Он сам себя уговаривал: «Ну и что ж тут такого? Посижу немножко… А там и Сережа придет. И ничего страшного нет. И луна вон как высвечивает…»
Но луна, будто ей кто шепнул, нырнула в темные тучи. Саша протянул руку. Нет. Уже и пальцев не видно. Он стал приближать руку к носу, бормоча: «Не видно… не видно… Ой!» Хоть и ожидал, но когда палец коснулся щеки — вздрогнул. А что, если? Во рву кто-то зашелестел сухой травой!.. Кто это?.. Сердце стало быстро-быстро толкаться в ребра. А в голову полезли воспоминания. Они все лезли и лезли. И не отогнать их ничем…
Однажды отряд, растянувшись длинной цепочкой, шел узкой тропкой по дну ущелья между горами Три Сестры. Саша так увлекся ежевикой, что отстал от остальных. А куст попался на удивленье! На стороне, обращенной к тропинке, почти не было спелых ягод. Но зато когда он обогнул куст с другой стороны!.. Сотни больших черных ягод висели на ветках. Он ел их, позабыв обо всем. Потянулся к новой ветке и… обмер. Там, где, пробившись сквозь густую крону дикой груши, солнце круглым пятном упало на землю… в нескольких шагах от него, свернувшись кольцами, подняв маленькую сухую головку и высунув жало, лежала потревоженная им, приготовившаяся к прыжку змея. Саша заорал. Хотел бежать и не смог. Ноги не слушались. А оторвать глаз от змеи не мог… И тут мимо него пролетел большой белый камень. Ударил в змею. Из-за спины выскочил Сережа и несколькими ударами самшитовой палки раздробил змее голову…
Луна снова вырвалась из-за туч. Саша, зажав в руке камень, смотрел на то место, где шелестело… Из рва на шоссе выпрыгнул маленький лягушонок. И — скок, скок — заторопился через дорогу к канаве, где еще не высохла вся вода.
«У-у-у-ух-х! — отлегло от сердца, лоб покрылся каплями пота. — Хоть бы Сережа скорей приходил».
У колючей изгороди пекарни мелькнула тень. Раздался тихий шорох пересыпающейся гальки. Еще. Еще. Кто-то, сопя, пролез по сухому руслу арыка под забором из веток колючего кустарника. Тень скользнула к окну. Опять послышалась возня. Чуть звякнуло стекло. Тень притаилась у куста. Луна надолго нырнула в большую темную тучу. В пекарне что-то грохнуло… Лучик света внутри мазнул по стене и пропал. Что-то большое с трудом протиснулось через раму и мягко опустилось на траву. Мелькнула гибкая тень в окне. Скользнула на землю. Снова звякнуло вставленное стекло. Хрустнуло дерево от вдавливаемых в раму гвоздей.
— Ква-а-а-а! Ква-а-а! — раздалось с шоссе.
Тень метнулась в кусты. Через несколько минут из сухой дренажной трубы у поворота шоссе высунулась голова. В слабом свете луны мелькнул силуэт человека.
