Юрий Дьяконов - Горнист
Сначала по призыву комсомола поехали молодые на великие стройки страны: на Магнитку, в Кузнецк и Караганду, на строительство Днепровской ГЭС и Ростсельмаша, шахт Донбасса. А потом, вслед за молодыми, потянулись и многие постарше, оставив свои дома и сады. Ехали в города и поселки, на заводы и стройки — туда, где давали, хотя и скудный, хлебный паек. Остались в селе старики да притихшие от голода дети.
Тихо в селении. Не слышно блеяния коз, кудахтанья кур. Редко пройдет, скользя, как тень, старик или старуха, опираясь на палку. Да перебежит дорогу одичавший, со впалыми боками, пес и скроется в зарослях сада.
Над крылечком небольшого деревянного дома, на листе железа, покрашенном поблекшей голубой краской, большими буквами написано: «Сельсовет» и выше — Герб СССР. На дверях большой замок. Повыше замка — записка: «Поехал в райисполком». И чья-то неразборчивая подпись.
Сергей присвистнул с досады: «Дела-а-а». Обошел дом со двора и постучал в двери. Спустя немного времени вышла пожилая женщина с ребенком на руках.
— Мне нужен председатель сельсовета.
— Уехал он… в район.
— А секретарь?
— Вторую неделю, как в больницу отвезли.
— Что ж, так никого и нет из Советской власти?
— Да кого ж тебе? Ну есть еще посыльный, Аббас; так на что он тебе?
— Ой, тетенька, что же мне делать? Председатель мне так нужен, — и Сергей, расстроенный, опустился на дощатую веранду.
— Он скоро приедет. Обещал завтра. А может, послезавтра утром.
— Да нельзя же мне ждать! Мне он сейчас нужен. У меня дело важное… Ну ладно… Я к милиционеру пойду. Он поможет.
Лицо женщины дрогнуло. Взгляд посуровел.
— У всех сейчас дела важные. Есть и поважнее твоих, — и тихо, будто самой себе, добавила: — Ночью на дороге его… убили.
Сережка слушал с широко раскрытыми глазами. Снова опустился на ступеньки.
— Как же так, тетенька?.. Ведь Сурен у нас на костре танцевал… Он же такой веселый… хороший…
Женщина вытерла глаза уголком фартука. Держа ребенка, присела рядом, провела свободной рукой по голове Сережи.
— Не плачь, мальчик… ты ведь пионер… мужчина. Сурен не любил, когда плачут. Это нам, бабам, плакать положено. А ты не плачь… Потому и убили Сурена, что хороший был. Никакой кулацкой сволочи спуску не давал. Хлеб, что они, волки, в горах спрятали, колхозу вернул… Лошадей у бандитов отбил… Целую шайку контрабандистов выловил… Он у них как кость в горле торчал… А муж-то к прокурору поехал со следователем… Его, Сурена, повезли…
Она замолчала. Сережа ждал. Может, еще что скажет про Сурена. Не дождался и встал.
— А что у тебя? Может, я помогу? — встрепенулась женщина.
— Нет, тетенька. Нет… не такое уж у меня дело важное. Сами управимся, — и тихо пошел со двора.
Он шел, опустив голову, не видя дороги. Перед глазами стояло улыбающееся лицо сельского милиционера. Таким Сергей видел его в последний раз на лагерном костре, когда Сурен лихо танцевал кабардинку… Потом вспомнилось почему-то злое, с оскаленными зубами, лицо пекаря Фаносопуло, ненавидящие черные, острые, как буравчики, глаза…
Сергей огляделся. Ноги сами привели его на дорожку, ведущую к пекарне. Он шмыгнул в сорванную калитку. Пробежал по дорожке до конца сада. Перелез через полуразвалившийся плетень и, пройдя еще немного, очутился как раз против пекарни. На больших двустворчатых дверях пекарни, запертых широким железным засовом, висел огромный замок. Там, за этими дубовыми дверями, лежал хлеб. Их хлеб! Он видел большие круглые буханки с шершавой потрескавшейся корочкой. Видел их, когда разговаривал с пекарем. Они лежали на столе, покрытые серой от мучной пыли простыней… Рот заполнила вязкая слюна. В животе так заурчало, что он испуганно обернулся — не услышали бы.
Пригибаясь, Сергей пошел вдоль забора. Вдруг что-то тяжелое стукнуло его по макушке. От неожиданности он присел. Глянул вверх. Над головой, на ветвях старой корявой груши, висели громадные, в два его кулака, плоды. Ветви изогнулись дугой под их тяжестью. Он легонько стукнул по стволу, и на траву, на голову обрушилось десятка два груш. Груши были очень спелые. Он ел их, захлебываясь соком. Унял голод. Стукнул по стволу еще раз и стал собирать в рюкзак. Заполнил его почти доверху, накинул лямку на плечо и знакомым путем вышел на шоссе. «Нет. Про милиционера в изоляторе никому не скажу, — решил Сергей, — а то бояться будут…»
— Что принес, Сережа? Хлеб? — бросился к нему Саша.
— Тоже сказал! Где же его теперь достанешь? На вот, — и Сергей вынул из мешка две огромных груши.
Саша схватил их обеими руками. Глаза заметались: с какой начать? Впился зубами в большую. Захлебнулся соком. Закашлялся так, что на глазах выступили слезы. Сергей легонько стукнул его по спине. Саша перевел дух:
— Спа-а-а-сибо… Ох, вкусные!
— Доедай живей. Да тащи девочкам. Пусть подкрепляются.
Саша доел. Вцепился в рюкзак обеими руками, прижал к животу и, откинувшись назад, потащил в дом. Закричал с порога:
— Эй! Девчонки! Гляди, чего Сережка принес! Налетай! Получай свою порцию!
— Груши!.. Да какие громадные!.. И вкусные, наверно!
— Берите! — улыбаясь, угощал Саша. — Я две съел. Так чуть не лопнул!
Девочки взяли по груше. А Витька Сапыкин стал совать груши в карманы и в рюкзак. Саша обозлился:
— Сапун! Чего запасаешься? Ешь. А ты всё в карманы. Вон Майя еще ни одной не взяла. Бери, Майя!
— Девочки, что вы делаете?! Так же нельзя. Немытые. Я потому и в изолятор попала… Там микробы разные. Лиза говорила… — забеспокоилась Вика.
— Подумаешь, гра-фи-и-ня какая! Я никогда не мыл. И ничего, — рассердился Саша.
— У-у-у-гу… она дура, — промычал Витька, быстро работая челюстями.
Вика намочила кипяченой водой из фляги уголок носового платка. Провела им по груше. И тотчас с жадностью стала есть. Груши были на славу. Слышался хруст и всхлипы втягиваемого сока. Все рты заняты… Когда утолили первый голод, раздался тихий мечтательный голос Нины:
— Вот бы хоть кусочек хлеба… Малю-ю-у-сенький!
Ей ответили только вздохи. Хлеба хотели все.
Медсестра Лиза перевязала ногу мальчишке из шестого отряда и усадила его на повозку с вещами. К счастью, оказалось просто растяжение. Подвернул ногу. Потом прибежал посыльный пятого отряда. Девочке стало плохо. Перегрелась на солнце… Потом Лиза вытаскивала занозы двум щеголям, решившим идти босиком… Она шла и с тревогой смотрела на шоссе. Ждала попутной машины, чтобы вернуться в изолятор. Но машин все не было и не было. Лиза нервничала. Лицо ее покрылось красными пятнами.
Так и дошла она с повозками, замыкающими колонну пионеров, до вокзала. Протискиваясь сквозь разноголосую толпу пионеров и вожатых трех соседних лагерей, затопивших привокзальную площадь, она долго искала начальника лагеря. Наконец нашла:
— За больными из изолятора машину послали?!
— Давно послал. Завхоз приедет и доложит мне…
У Лизы отлегло от сердца.
На самом дальнем пути станции — длинная шеренга вагонов, предназначенных для пионеров. Вдоль нее идет человек в промасленной робе и молотком на длинной ручке постукивает по колесам. Стукнет — и прислушается. А металл отвечает ему чистым звонким голосом: «динь-динь… дон-дон…» Не сомневайся, мастер, мы здоровы… Но что это?! Удар молотка вызвал зловеще сухой, дребезжащий звук ската. Трещина! Глаза мастера стали настороженными. Он записал номер неисправного вагона и пошел к голове поезда, еще внимательней остукивая и осматривая вагоны пионерского эшелона.
— Черт возьми! — мастер сдвинул на затылок фуражку с моментально вспотевшего лба. В буксу второго от паровоза вагона какая-то злобная рука насыпала песку, прикрыв его смоченной в мазуте тряпкой… Во второй, в третьей буксе — то же самое! Загорятся же в пути!
Мастер подхватил на плечо сумку с инструментами и побежал разыскивать начальника станции.
Завхоз уже собирался ехать за больными, когда к вокзалу подъехал маленький автобус с детьми из соседнего лагеря.
— Леня! Кого привез? — спросил завхоз знакомого шофера.
— Да больных же… Я тут и ваших прихватил.
— Вот спасибо! А я уже хотел за ними ехать. Будь другом: сдай их нашему врачу. Ладно? А то у меня дел по горло.
— Ладно! Сдам. Не беспокойся.
В суете задерганный завхоз не спросил: какие больные? Откуда? А шофер Леня привез только двух пионеров из горбольницы после операции аппендицита. Завхоз же доложил на бегу:
— Товарищ начальник лагеря, больных привезли. Сдали врачу… — и помчался по своим делам.
Перрон кипел. По нему в разных направлениях неслись волны пионеров, сшибались, крутились водоворотом. Вместо одиннадцати вагонов на первый путь подали только восемь. Тщательно разработанный план посадки полетел вверх ногами. В вагонах смешались не только отряды, но и лагеря. Пока ругались с начальником станции, надеясь выколотить три недостающих вагона, ушло драгоценное время. Единственной заботой стало никого не оставить на перроне. Пионеры штурмовали двери вагонов. Погрузочные команды из старших ребят кидали в окна рюкзаки, свертки, чемоданчики.
