Владислав Крапивин - Алые перья стрел

– Мало того! Их, голубчиков, оставили заниматься после уроков. Адель Францевна тратит время, чтобы вытянуть этим балбесам приличные оценки, а эти... эти... Она идет в класс, а дверь заперта! Изнутри! Как потом выясняется, ножкой от табуретки. В классе – никого, окно открыто. Но мало и этого! На двери мелом написано: "Но пасаран!" Эти лодыри решили лень свою и безобразия прикрыть республиканскими лозунгами!

Митька в своей постели начал дышать глубоко и ровно. В этом было единственное спасение.

– Не шуми, он спит, – осторожно сказала мама.

– Плевать! – сказал отец, известный в городе преподаватель русского языка и литературы. – Да-да! Плевать! Где мой ремень?

– Ты с ума сошел!

– Нет! Я не сошел с ума! Пусть! Пусть это будет крушением всех моих педагогических принципов, но я этого паршивца... Где ремень?

– Какой ремень? Ты всю жизнь ходишь в подтяжках.

– Не-ет. У меня был. Я в нем ездил на рыбалку.

Митька ровно дышал. Крушения педагогических принципов можно было не бояться: отцовский ремень он давно пустил на обмотку лука. Но что будет завтра?

Назавтра отменили урок арифметики и устроили классное собрание. Сначала выступала классная руководительница Вера Георгиевна. Сообщила, что за такие дела исключают из школы. Да-да, нечего удивляться! То, что натворили эти семь человек, не простое хулиганство, а... Даже слов нет! Ведь не маленькие! Вон многие уже в длинных брюках ходят, взрослые прически устраивают, а в голове что?

Митька напряженно смотрел в окно и думал о своем. Из школы, он знал, не выгонят, высказывание о брюках и прическах его не касалось, а в голове у него было вот что: "Не вспомнили бы только, что сегодня соревнования!" А то придет он в тир и услышит от военрука: "Ничего не могу поделать. Приказ директора – не допускать". Конечно, он тоже будет огорчен: Митька у него в кружке самый маленький, но самый способный. А что делать? Приказ есть приказ. Военрук – человек военный.

Вообще-то он славный дядька. Недавно принес в кружок новую «малопульку» ТОЗ-8. Не "семерку", а "восьмерку". У нее прицел совсем другой: поставлен намушник. Черное яблоко мишени легче просматривается, словно само садится на мушку. И спуск мягче. Митьке военрук первому дал ее попробовать. Три патрона. Митька сразу выколотил двадцать девять очков.

Жаль только, что мало военрук дает стрелять. Да еще, прежде чем допустить к винтовкам, целый час рас сказывает об иприте и фосгене, потом в противогазе гоняет. А в тир – напоследок.

Кроме того, еще полчаса лазают ребята по тиру на коленях и собирают гильзы, потому что каждый патрон у военрука на учете и, если гильза не нашлась, он ругается. Говорит, что не сможет отчитаться.

Военрука старшеклассники прозвали "генерал Скобелев". Никакой он не генерал, конечно, и даже не Скобелев, а младший политрук Кобелев Степан Васильевич. На свою беду, он однажды в школьной стенгазете поместил заметку: "Почему в кружках ПВХО и ВС мало девочек?" И подписался: "С. Кобелев". Один десятиклассник ядовито заметил:

– Тоже мне, Скобелев. Генерал на белом коне.

Десятиклассника потом чистили на комсомольском собрании, но прозвище к военруку прилипло намертво.

Младшие ребята любили "генерала". Он вместе с ними самозабвенно ползал по школьному подвалу, где расположен был тир. Выискивал затерявшиеся стреляные гильзы, протирая на коленях свои шикарные диагоналевые галифе, и уговаривал:

– Товарищи, найдите еще четыре штуки. Мне же их сдавать...

В тире после недавних выстрелов попахивало порохом, и этот вдохновляющий запах заставлял ребят тоже ползать. В надежде, что Степан Васильевич даст пальнуть еще по разику. И такое случалось: облегченно вздохнув, военрук засовывал найденные гильзы в пустую коробочку, а из другой доставал патроны.

– В порядке поощрения, – официально произносил "генерал Скобелев", отряхивая свои диагоналевые колени...

От мыслей о военруке Митьку отвлек голос директора:

– Речь идет не о наказании. Вернее, не только о наказании. Я хочу, чтобы вы поняли, очень хочу...

Директор Андрей Алексеевич был добрый человек. Сразу было видно, что он добрый: невысокий, полный, с очень круглым, улыбчивым лицом. Как мистер Пикквик. Иногда он сердился и пытался быть строгим, но получалось это у него плохо. Учителя знали, что пугать директором бесполезно даже первоклассников. И пугали завучем, Сергеем Осиповичем. Но завуча сегодня, к счастью, не было.

– Вы обидели, – продолжал директор, – Адель Францевну. Очень обидели. Она работает в нашей школе восемнадцать лет, а вы... Да, она строга. Но когда вы станете старше, вы поймете, что строгость – это тоже доброта... Кроме того, вы обидели тех, кто сражается в Испании. Да, не спорьте. Вы ради озорства написали лозунг бойцов, которые сражаются с фашистами. Что скажут испанские ребята, когда узнают об этом случае?

– Они не узнают, – успокоил Павлик Шагренев.

– Почему ты уверен? Шесть испанских мальчиков приедут на днях в наш город. Они будут жить у нас, пока там война. А учиться будут в нашей школе, потому что...

Добрый Андрей Алексеевич никак не ожидал того, что случилось. Ведь он просто хотел доказать Шагреневу его неправоту. И оглушительно взорвавшееся «ура» буквально отбросило директора от стола к доске.

– Что такое? – сопротивлялся он. – Я не... В самом деле... При чем здесь "ура"?! Я не понимаю... Когда в гороно узнают про этот случай, их отправят в другую школу.

– А вы не говорите! – вопил Цыпа, вытягивая из свитера птичью шею. – Мы больше не будем!

– Мы перед Адель Францевной сто раз извинимся!

– Это у нас случайно!

– Потому что она за баронессу заступалась! А не потому, что "неуды"!

– Мы извинимся!

– Они извинятся, Андрей Алексеевич! Мы им еще сами напинаем!

– Я тебе напинаю!

– А ты молчи!..

Директор махал руками, словно отбиваясь от пчел. Наконец Вера Георгиевна вытянула указкой по столу так, что из щелей взвилась пыль. Стало тихо.

– Я не понимаю... – начал Андрей Алексеевич. – То есть я все понимаю, но почему такой шум? И при чем здесь какая-то баронесса?

Эмка Каранкевич ехидно оглянулась на Митьку.

– Это они, Андрей Алексеевич, из-за пьесы спорили. Вершинин воображает, что он на Карла Бруннера похож. А Адель Францевна правильно говорит, что...

– Я воображаю?! – взвился Митька. – Ты лучше помалкивай? Сейчас не пионерский сбор, а классное собрание. Верно ведь, Андрей Алексеевич?

– Ну почему же, почему же... Можно и сбор в то же время. Я не вижу, почему бы пионерскому начальству не высказаться.

– А если сбор, пусть Вальку Голдину позовут, она в нашем звене, – вмешался Виталька Логинов, почуявший, что гроза слегка развеялась.

– Что еще за новости! – возмутилась Вера Георгиевна. – Опять вы об этом? Андрей Алексеевич, они вбили себе в голову, что Валя Голдина из пятого «А» должна быть в их звене. Объясните им, что это абсурд.

Она замолчала, чтобы передохнуть, а вежливый Павлик Шагренев поднял руку и встал.

– Вовсе не абсурд, Андрей Алексеевич. Голдина всегда с нами. Мы даже в один детский сад ходили. У нас все дела вместе и зимой и летом.

– Вроде вчерашнего, – вставила Вера Георгиевна.

– Нет, не вроде, – бесстрашно отрубил Павлик. – У нас хорошие всякие дела. Голдина помогала Иванову по арифметике исправляться. И вообще.

– Ну... я не знаю. – Директор развел руками. – Это какие-то тонкости пионерской работы. По-моему... А впрочем. Вера Георгиевна, есть простой выход. Раз уж они так хотят быть вместе, давайте в будущем году переведем Голдину в "Б". Это не сложно.

Нельзя сказать, что Вера Георгиевна засияла от восторга. Но класс опять гаркнул "ура", кричало главным образом Виталькино звено.

– Ну-ну, голубчики, – сказал директор. – «Ура» – это хорошо, но по выговору вы получите. Учтите.

– Правильно, Андрей Алексеевич! – в припадке самокритики воскликнул Виталька. – Даже по строгому!

– Это уж, дорогой мой, без вас решат... Идемте, Вера Георгиевна, сейчас перемена.

Едва они скрылись за дверью, Цыпа вскочил на парту и сделал страшное лицо:

– Ти-хо, вы...

Класс замер. И слышно стало, как директор за дверью оправдывается:

– Ну что вы, любезнейшая Вера Георгиевна, ничуть я не потворствую... То есть я потворствую, но только в хорошем смысле. А что касается вчерашнего, то я уверен: они поняли и вполне...

В общем, все кончилось "вполне". Для всех, кроме Митьки. Митьку же дома поставили в угол. Как напроказившего дошкольника. Даже хуже, чем дошкольника. Младшего сына Лешку, например, отец никогда в угол не ставил.

Митька стоял, прислонившись затылком к штукатурке, и разглядывал спину отца. Спина была в полосатой рубашке и перекрестье подтяжек. Отец сидел у стола и проверял тетради. В Митькиной голове крутилась неизвестно откуда взявшаяся фраза: "Целься в скрещение подтяжек на спине противника". Но отец не был в полном смысле противником, и ковбойские методы здесь не годились. Нужна была дипломатия.