Избранное в двух томах. Том 1. Повести и рассказы [1987, худ. Б. Н. Чупрыгин] - Анатолий Иванович Мошковский
Глава 18
Грусть
Зажегся свет, но секунду все сидели, не в силах двинуться. Так, по крайней мере, казалось Ане.
Потом Феликс встал, поднялась и она.
— Как ты думаешь, они спасутся или нет? — полушепотом спросила Аня.
— С такими автоматиками? В полном окружении? Ты что?
— А почему по картине это не ясно?
— А ты хотела б, чтобы они все спаслись? Все до единого?
— Хотела б! — сказала Аня. Глухо и тоскливо сказала: — А ты бы не хотел?
— Почему ж нет, хотел бы… Но так не бывает. И ты хорошо знаешь, чем все кончилось тут у нас…
Аня больше не произнесла ни слова.
Внезапно ее кто-то схватил за руку, и она услышала голос Витьки:
— Ну как?
— Сильная. А тебе понравилась?
— Очень… Я чуть не умер от волнения… Как ты думаешь, наши уйдут или нет?
Он задал ей в точности тот же вопрос, что и она Феликсу!
— Не знаю, — сказала Аня, хотя до ответа Феликса была абсолютно уверена, что уцелевшие спасутся и уйдут на сторожевом катере на свою базу.
— Разве что с божьей помощью, — заметил Феликс, шагавший рядом.
Они вышли на улицу.
Ане вдруг захотелось побыть одной, чтобы успокоиться и в тишине подумать обо всем.
Вокруг творилось невесть что. Одни уходили, другие, столпившиеся в дверях, готовились ворваться в зал на последний сеанс.
«Ну как?» — сыпались вопросы. «Ничего…», «Нормально!..», «Здорово!» — звучали ответы.
— Значит, тебе совсем не понравилось? — спросила Аня у Феликса.
— Так себе. Могли бы снять и поинтересней… Учитывая, сколько возились.
Аня, признаться, и представить не могла, как можно было сделать эту картину лучше.
— А что тебе не нравится? Конкретно?
— Уж очень герои простоваты… Говорят о пустяках… Где их сложность? Интеллект? Это ведь нехитро — пойти и пожертвовать собой ради этого горючего…
«Что он говорит?» — в некотором смятении подумала Аня. Как же так это нехитро и просто? Что же тогда сложно, если не это? Что? Ползти по минному полю, подорвать себя вместе с толом — это так себе? Тащить раненого товарища на спине под огнем, когда и сам ранен, — это каждый сможет?
А как сильно любила Андрея, главного героя фильма, Ольга, медсестра из того городка, где была их база! Она вроде всем в госпитале строила глазки и принимала ухаживания, но это только казалось. А какие эти ребята, в бескозырках, какие верные и настоящие! Ведь года на четыре-пять старше их, Ани и ее товарищей, а какие уже отчаянные и самостоятельные, и война-то ведь была выиграна из-за них… Говорили они и правда часто о пустяках, шутили и даже ссорились перед выброской десанта, но это ведь у них все снаружи, и нарочно, и даже специально… Да, да, специально говорили они о пустяках и насмехались друг над другом, чтобы не казаться особенными, а не потому что недоразвитые…
— Ты не согласна? — спросил Феликс. — Не ищи в них того, чего нет… Чего от них можно еще ждать? Уровень нашего Калугина…
Что-то вдруг захлестнуло Аню.
— Нет, ты ерунду городишь! — крикнула она. — Он не такой, как ты думаешь! Он…
— Ты очень добра, — прервал ее Феликс, — и я тебе это охотно прощаю.
— Спасибо! Только и ждала этого. — Аня насупилась. — А ты тоже считаешь, что герои безнадежно глупы? — запальчиво спросила она у Витьки.
Тот быстро посмотрел на Феликса и сунул руки в карманы.
— Нет, не считаю.
— А разве я говорил, что они глупы? — спросил Феликс. — Отсутствие большого интеллекта еще не глупость… Скажи, Вить, я говорил, что они глупы?
— Не помню. — Витька вдруг заторопился. — Ну, я пойду. — И затерялся в толпе.
Он, как показалось Ане, не хотел слишком явно выступать против Феликса, да и к тому же слегка обиделся на них за место. Уж лучше бы он сидел рядом и прерывал ее. Он прерывал, а не Феликс.
— Надо было взять места рядом, — сказала Аня. — Мы ведь все товарищи, правда?
— А я ему взял неплохой ряд.
Они свернули с Центральной улицы в проулок и, оставив сзади высокий обелиск с тяжелой якорной цепью и большими пустыми минами, вышли к морю. Прямой, твердой шеренгой стояли над ними кипарисы. Черные и молчаливые. Они такие деревья, что не очень-то шумят даже под ветром, не то что добродушно говорливые платаны или каштаны. Их руки вытянуты вверх, к звездам, и плотно прижаты к стволу. Они могут только раскачиваться под ударами штормового ветра, который обрушивается на город поздней осенью или зимой, и молчать…
И наверно, они, эти вот самые кипарисы, помнят ту холодную ноябрьскую ночь, взрыв нефтебазы и тяжелый бой десантников — может, в их коре даже сидят осколки и пули.
Аня остановилась и стала ощупывать прохладный шершавый ствол кипариса — вначале одного, потом другого.
— Ты что? — спросил Феликс.
— Просто так.
Аня хотела спросить у Феликса, почему так называется картина, но не спросила.
Над морем, не мигая, горели звезды, луна дробилась в легких волнах. Они спустились на прибрежную гальку. На ту самую гальку, по которой когда-то ползли моряки, и отстреливались, и тащили раненых товарищей на себе, и умирали, обливая кровью эту гальку, гальку, до блеска обмытую ныне теплыми курортными волнами Черного моря…
Потянуло свежестью, солью и гниющими водорослями. Феликс шел у самой воды. Ему, видно, захотелось разбить серьезность и молчание. Он то и дело дурашливо вскрикивал и отскакивал от накатывающихся воли. Аня шла чуть подальше от моря, и ей не надо было отскакивать.
Да и не хотелось.
— Знаешь что, — неожиданно сказала она. — Я уже говорила тебе, что не в восторге от твоего Адъютанта, но все равно давай помирим его с Витькой — ведь это же так глупо: вместе ходим и дружим, а они так и дуются, даже Ваня это заметил…
— Дался тебе твой Ваня! — сказал Феликс. — Крепко засел он у тебя… Может, даже нравится?
— Ни капельки, — сказала Аня, и сказала довольно искренне, потому что Ваня в самом деле почти не нравился ей. — Но он… согласись, он такой необычный…
— Верно, голова у него необычная, в буграх и кочках… И нахальства — будь здоров! Если б не Димка, показал бы ему.
— Ну и надо было показать, — сказала Аня. — Подумаешь, Димка… Это меня он может презирать. А тебе что?
Феликс остановился и мягкими тихими глазами посмотрел на нее:
— Ты обиделась на меня? Ну признайся, обиделась?
Аня молчала: все
