Светлана Волкова - Подсказок больше нет
Позади было озеро. И больше никаких путей отступления.
— Ну же, Ильдарчик! Твой ход, — потешались парни. — И часы с него сними!
Хафизов снова сделал шаг вперёд.
— Только посмей, предатель! — прошипел Антон.
Кольцо сжималось. Страха не было, голова работала отлично. Он понимал, что будет драка, и был внутренне готов к ней.
…А ведь он считал Хафизова своим приятелем, почти другом. Почему? За что Ильдар так поступил с ним — с единственным в отряде, кто отнёсся к нему по-человечески? Получается, один изгой с животным наслаждением находит ещё большего изгоя, над которым так сладко поглумиться, высвобождая собственную подленькую забитую душонку. И всё внутри шепчет ему: «Смотри, ты не самый убогий, есть хуже тебя. Радуйся!»
Антон почувствовал, как в висках начал тикать часовой механизм. И злость на Хафизова залила глаза.
— Ну, что же ты, Ильдарчик! Слушай, что тебе хозяева говорят! — крикнул Антон. — Валяй, сними с меня часы. Только сначала догони!
Сделав несколько прыжков вниз по тропинке, он бросился в озеро. Под азартные выкрики толпы Хафизов, в чём был, в джинсах и майке, скинув на ходу лишь кеды, плюхнулся следом. Антон сорвал тростниковую повязку, чтобы не мешала движению, и поплыл, рассекая тёмную воду сильными руками.
— Давай, Ильдарчик, догони его! — свистели парни на берегу.
Хафизов был выше ростом и мощнее, и в целом выходило, что на три его маха в кроле приходилось четыре маха Антона. Но не зря сегодняшний чемпион Рымник ежедневно проплывал километры: он уходил от соперника стремительно, удаляясь с каждым толчком всё дальше.
С берега слышались подбадривающие вопли. Они напомнили Антону недавно закончившуюся гонку — трассу в сосновом лесу, болельщиков, его первую большую победу. Эти мысли придали ему сил, выровняли дыхание, и расстояние до знакомого мыска на противоположном берегу начало сокращаться с удвоенной скоростью. На середине озера Антон оглянулся.
Хафизов был метрах в тридцати от него, шлёпал по воде руками, точно мельничными лопастями, и выдыхал с таким рёвом, что казалось, плыл совсем рядом, — вода далеко разносила его всхрапы, размазывая их по озерной глади. И вдруг затих.
Антон продолжал плыть, удивляясь, как легко ему даётся второй за сегодня марш-бросок до мыска. Снова обернувшись, он увидел, что Хафизов болтается на середине озера, точно поплавок, то уходя под воду, то выныривая на поверхность. В свете луны его фигура отчётливо вырисовывалась на зеркале озера. Антон понял, что Ильдар изрядно глотнул воды.
— Эй! — крикнул он своему преследователю. — Ты что, тонешь?
Хафизов снова ушёл под воду и, вынырнув, с хрипотой закричал:
— Помогите!
Вода вновь сомкнулась над его головой. Антон рванул к Ильдару, на пределе собственных сил и возможностей отбивая по воде руками, отталкиваясь ногами, словно существовала точка опоры.
— Держись! Слышишь! Держись!
Между ними ещё оставалось метров десять, когда, исчезнув в очередной раз, голова Хафизова больше не показалась на поверхности озера. Антон в отчаянии закричал, что есть мочи, сделал последние рывки к небольшой воронке, поглотившей его соперника, и нырнул в глубину.
Тьма была кромешной. Он проплыл вертикально вниз несколько метров, пока не заложило уши. Держался до последней капли кислорода в лёгких, лихорадочно шаря руками вокруг себя. Но бесполезно!
Вынырнув и жадно глотнув воздуха, он снова прыгнул в тёмную коварную воду, подобно копью ушёл на глубину. И вдруг рука его наткнулась на что-то, пальцы обволокло мягким. Слепая надежда, что это курчавые волосы Хафизова, заставила Антона со всей силой схватиться за них и потянуть на себя.
Вес оказался большим, не давал всплыть. Мозг Антона отсчитывал секунды до нового глотка воздуха, но груз тащил его на дно. И до поверхности, где так призывно плескался лунный свет, где был кислород, сулящий жизнь, — была вечность пути. В какой-то миг ему показалось, что конца у этой пропасти нет, что ему не хватит дыхания и он навсегда останется в холодном озёрном плену.
«Брось его! — стучало в висках. — Только тогда выживешь сам!»
Но Антон упрямо тянул свою ношу наверх.
«Нет, только с ним, только вдвоём. Пусть он предатель, но я не могу, не могу оставить его умирать!»
Он почувствовал какой-то привкус во рту и успел удивиться: не знал, что озеро имеет вкус и запах. Он тонет? Утонул?
Антон сделал последний мощный рывок и вынырнул на поверхность, с сипом заглотив воздух пополам с водой. Вторым невероятным усилием — до сведения суставов — он вытащил на поверхность руку…
…Это был не Хафизов. Антон смотрел на пучок водорослей с зацепившимися за них ржавым катерным мотором, арматурой и ещё чем-то, и не смог сдержаться — зарыдал в голос, в отчаянье ударил кулаком по озеру-убийце.
С берега к нему плыли несколько человек, позади чёрные тени толкали лодку, что-то кричали…
Он набрал в лёгкие воздуха и хотел нырнуть снова, но тело было невесомым — легче пуха, будто сделанным из пенопласта, и отказывалось уходить на глубину. В голове всё закружилось. Поплыли звёзды, раскрутился будто на карусели прибрежный лес, замельтешили высокие сосны, словно тонкие тростниковые стебли, — быстро-быстро. И голоса слились в один протяжный вой…
Сколько прошло времени, Антон не понял. В обрывках воспоминаний — лодка, и он лежит на деревянном её днище лицом вниз. А потом его немилосердно тошнит на берегу — сказывается испитая озёрная водица — и чьи-то добрые руки накидывают на него куртку…
… И где-то в закоулках подсознания всплывают дедовы слова:
«Ты сразу поймёшь, что детство закончилось. Ты не пропустишь этот момент».
Потом был не меньший ад, чем той злополучной ночью. Тело Ильдара водолазы подняли со дна лишь на третьи сутки. В лагере объявили траур. Антон никогда не забудет лиц родителей Хафизова, застывших слёз укутанной в чёрное матери, глаз шестилетней сестрёнки Мадины, таких же огромных, карих, так похожих на колючие глаза брата. Как никогда не забудет он и того, что сам заманил Ильдара в озеро… В тот самый день, когда он был по настоящему счастлив, одержав первую взрослую победу на трассе.
Парни ходили притихшие, сломленные. Антон же уехал из лагеря на четвёртый день. Позвонил отцу, попросил забрать его. Тот развёл демагогию: как же, мол, так, сынок, ты же спортсмен, где твой спортивный дух! Антон не стал ничего объяснять, повесил трубку, собрал рюкзак и пошёл к автобусу на станцию Цвелодубово, ближайшую от лагеря, оставив лишь записку Пал Саввичу, чтобы его не искали.
… Об этой истории Антон не любил вспоминать. Придёт время, Костик повзрослеет, и он расскажет брату обо всём.
В большой спорт Антон не вернулся, ходил в зал и в бассейн лишь для поддержания формы, и убедить его в том, что у него олимпийское будущее, не смог никто. Спортивная карьера закончилась. Точка.
Он долго, почти год, мучился кошмарами по ночам. Помогла мама, разговорила его, сняла груз с души. Хафизов перестал ему сниться. Остался лишь дымчатый призрак ощущения, что он мог тогда спасти Ильдара.
Мог. Но оказался слишком слабым. Или всё же не мог?
* * *Думая о Костике, Антон волей-неволей проецировал на брата ситуации, в которые сам попадал в четырнадцать-пятнадцать лет. Новая школа, незнакомые ребята, вечные муки самоутверждения в чужом коллективе. Они с Костиком очень близки, но брат другой, совсем другой. Вот и Варенька полагает, что нынешние старшеклассники — уже следующее поколение. Не было ли ошибкой желание старшего брата подстелить соломку там, где сам бы он непременно споткнулся? Костя — всё же самостоятельная личность, не надо по привычке считать его маленьким. И не оказывает ли он, Антон, ему медвежью услугу своими советами?
В последние недели чувствовалось, что Костика что-то гложет, выедает изнутри. Да, он молодчина, придумал этих своих джибобов, Антону бы такое и в голову не пришло! Но то, что поначалу казалось игрой, невинной шалостью, удачным приколом, переросло в самую настоящую субкультуру, будь она неладна, подмяло его под себя, поломав все косточки и порвав сухожилия. И надо как-то выпутываться. Теперь уже без подсказок. Самому.
От мыслей о младшем брате его отвлёк голос Юлии Генриховны:
— Антон Валентинович? Спасибо, что подождали.
Антон уже полчаса сидел на диване в школьном «директорском отсеке».
— Родители не смогли прийти, — сказал он, вставая. — Мама в командировке в Москве, отец на сутках в больнице. Да я и сам на собрание не успел, у нас занятия в институте.
— Ничего-ничего! — она открыла дверь с табличкой «Завуч» и пригласила его войти. — Мой класс сейчас занят, Алевтина Юрьевна любезно предоставила свой кабинет.
Антон заметил огромный чёрно-белый портрет на стене и попытался вспомнить, кто так пытливо смотрит, будто знает о тебе всё. Макаренко? Сухомлинский? Кто-то явно с педагогическим прищуром, а вот кто? Человек-рентген. Помнится, в его школе в кабинете директора красовалась такая же фотография. Забыл. А ведь всего год назад сидел за партой!
