Продавец счастья: магия кинематографа, или Новые приключения Ское - Елена Эдуардовна Бодрова

— Пусть так, — проговорил он глухо. — Только… Ника тут ни при чем.

Вадим поднял глаза на Ское.

— Любишь ее?

— Я уеду, и у вас все будет хорошо.

— Любишь?

Стекло от дыхания запотевало. Ника водила пальцем, получались слова. Из слов получались строчки.

Неба узор

Голыми ветками

Лег на мокрый асфальт.

Синий твой взор,

Нежный, обветренный,

Тает, и тает, и та…

Надену свой дождь,

Пойду по проспектам

Нехоженым, тихим, ночным.

Город мой — ложь,

Он врет беспросветно

Небом безлунным, пустым.

Стихи сочинялись и тут же исчезали со стекла — стихи-невидимки. А за ними, там, во дворе, шел безмолвный разговор. Для Ники безмолвный. Она только видела, как Ское, будто от холода, прячет руки в карманы, а Вадим смотрит на него снизу вверх блестящими глазами.

Мелом на сером

Асфальте рисованный

Ты — не смываем дождем.

Линия белая

Тонкая прервана,

Мне не продолжить ее.

Люди и люди,

С домами и окнами,

Смазаны, стерты, без лиц.

Белая линия:

«Любишь?» (зачеркнуто)

«Твой нарисованный принц».

Ское замер. Воздух замер. Стекло больше не показывало стихов. Нике не было слышно, что сказал ему Вадим. Но было видно. Он молчит. Смотрит в землю, а не в небо, как обычно. Он делает неровный шаг. Жалкий какой-то шаг — словно ждет, что его остановят.

И уходит.

Уходит.

Ника старается запомнить каждый шаг — из его шагов состоит сейчас воздух вокруг нее, она их слышит, она их чувствует в своей груди: тук-тук-тук — но Ское расплывается, превращается в смазанное пятно.

Слезы мешают увидеть, запомнить, как он выходит из арки.

Погас фонарь, и там, где были качели, — чернота. Вглядывается ли эта чернота сейчас в Никино окно? Ника смотрит, она уперлась лбом в стекло. Стекло запотевает от ее дыхания, воскрешая стихотворные строчки.

«Твой нарисованный принц».

91

Хлопнула входная дверь. Что-то зашелестело, зазвякало украдкой. Мама старается вести себя тише — думает, что Ника спит.

Ника не спит. Она в темноте сидит у клавиш. Белые стали серыми, черные остались черными. На одной — слеза. Ника нажимает эту клавишу так, чтобы звука почти не было. Сиплое почти-отсутствие-звука.

Та музыка. Ское сидел тогда на качелях, на которых сейчас Вадим. Или уже нет его, ушел… Они легонько поскрипывали, а лицо Ское было освещено экраном телефона. Он слушал музыку, и все замирало. И Ника замирала, отгороженная от него и от музыки стеклом. Она что-то слышала тогда в этой тишине. Она слышала все.

Стихи, рожденные дыханием Ники, ложатся на музыку, как перышко на водную гладь. Покачиваются и трепещут. Ника тихонько поет.

Полоска света, пробившаяся из коридора, гаснет. Фонарь во дворе загорается вновь. Ника медленно подходит к окну. Она боится, что…

Вадим все еще там. Качели покачиваются, Вадим неподвижен. И вдруг он встает, как будто ждал этого сигнала — света фонаря, — и идет к арке. На полпути оборачивается и смотрит на Никины окна долгим взглядом. Ника прячется за шторкой, ее не видно. А он смотрит.

Потом уходит. «Арка проглатывает всех, но не всех возвращает», — думает Ника. Она подходит к пианино и закрывает крышку.

92

Ника сидела в классе, каждое слово казалось бетонным.

— Учебный год заканчивается, пора узнать итоговые оценки, ребята, — говорил кто-то.

Потом она что-то записывала. Она смотрела в клетки тетради. Звенел звонок, и она уходила домой. Дома она тоже смотрела в клетки тетради.

— Ника, тебя к телефону, — выкрикнула из прихожей мама.

Ника подошла. Она накрутила провод на палец, прежде чем что-то сказать. Боялась услышать…

— Ника, — проговорила трубка голосом Ское, устав пережидать тишину. А может, он услышал, как она накручивает на палец провод? — Я улетаю утром.

Ника молчала.

— Хочу попрощаться.

Она молчала. Провод кончился.

— Ника. Я надеялся тебя увидеть перед отъездом. Или хотя бы услышать.

— Улетаешь, — прошептала девочка.

— В восемь утра завтра.

Она не хотела наговорить чего-нибудь, поэтому молчала. Хотя… она не могла говорить, поэтому молчала. Надо сказать…

— Я приду.

— Если не хочешь или… можешь не приходить, Ника. Я был бы рад, но… Вадим не придет, и если ты тоже не хочешь, то… — Ское осекся и долго молчал. — Я услышал твой голос.

— Я приду.

Ника положила трубку, пока он еще что-нибудь не сказал.

«Я услышал твой голос».

Ника закрыла клеточки тетради, села за фортепиано. Положила диктофон на полочку для нот.

93

Ника толкнула прозрачную дверь. 7:30, уже идет посадка. Она встала в очередь. 7:32, она выложила телефон на подставку и прошла через рамку.

Мужчина оборачивал огромный чемодан упаковочной пленкой. Женщина кричала на ребенка, чтобы поторапливался. Ника смотрела по сторонам. Где, где?

Какие-то макушки сновали тут и там. Но Ское высокий, его должно быть видно. Должно же? Идет посадка. Вдруг он уже сел в самолет?

Ника увидела его. Он стоял в отдалении, ничего не оборачивал упаковочной пленкой, ни на кого не кричал, не сновал тут и там. Он засунул руки в карманы и просто стоял. Девочка подошла, он заметил ее сразу.

— Вадим, — она легонько тронула его за рукав.

— Я только пришел. Видимо, опоздал.

— Я тоже.

— 7:41.

Ское поставил сумку на ленту и обернулся. В который раз. Неужели так и придется улететь, не попрощавшись?

За стеклянной перегородкой он увидел Нику. Затем — Вадима. Они вместе. Они пришли. Они вместе… Вернуться? Махнуть им рукой?

Ское схватил сумку с ленты, огибая людей, пошел обратно. Там, за стеклом, Ника и Вадим. Они все-таки пришли. Вместе…

Ское остановился. Поставил сумку и смотрел через стекло на них. Он может выйти, они сразу увидят его. А может не выходить. Вадим сказал ему тогда… Может, лучше повернуться и уйти? Пока не заметили.

Вадим увидел его первым. Он смотрел на Ское долю секунды, затем поднял руку и махнул. Ника обернулась и тоже увидела его. Стоит за стеклянной перегородкой.

Ское поднял сумку и направился к ним. Вадим засунул руки в карманы. Ника дышала все менее ровно, к глазам начали подступать слезы, но застряли на полпути.

— Я рад, что вы пришли, — Ское смотрел на друзей как-то неловко,