Лев Разгон - Шестая станция
— Эге, — подтвердил Евсейка. — А потом — к Зотихе…
Вечером и днем
Недаром вечером с ребятами не было Твердислава Макарова! Опорный клуб села Близкие Холмы был настолько прибран и чист, насколько только это было возможно для безнадежно грязного и холодного сарая. На подметенном полу не было больше груды подсолнечной шелухи, от раскаленной печки шло тепло, длинный и кривой стол накрыт мятым кумачом. Твердислав в расстегнутой бекешке сидел во главе стола. Перед ним лежала большая расчерченная картонка и кучка криво нарезанных, грязных картонных фишек. Вокруг стола сидели комсомольцы, в дверях, заложив длинные руки за спину, стоял Евсей Суходолин и переговаривался с девушками. Ни одна из них не переступала порога клуба, ни девушки, ни Евсейка не обращали внимания на то, что делается за столом.
Макаров заглянул в лежащую перед ним бумажку и закричал:
— Вопрос девятый! За что борется Коммунистический интернационал? Ну? Что же вы? Васюня, давай ты!
— За революцию, конечно… — неуверенно ответил тот самый русый парень, который недавно легкомысленно отнесся к удивительной игре комсомольского секретаря.
— Неверно! Кто еще?
— За свержение буржуазии… — послышались нестройные голоса. — За диктатуру пролетариата… За коммунизм…
— Ничего подобного! — укоризненно покачал головой Макаров. — За интересы пролетариата, вот как! Читать надобно политлитературу!
Макаров всмотрелся в картонку, нашел нужный номер и удовлетворенно положил фишку. Затем он вытащил другую, посмотрел снова в бумажку и торжественно провозгласил:
— Вопрос тринадцатый! Кто был Фома Кампанелла? Давай, давай, ребята! И чтобы правильно было!..
На этот раз комсомольцы долго молчали, прежде чем послышались робкие ответы.
— Китайский генерал… Вождь итальянской молодежи…
— Английский король! — радостно выкликнул кто-то.
Макаров недовольным помахиванием руки отводил неудачные ответы. Наконец, очевидно потеряв надежду на то, что ближнехолмские комсомольцы не ударят лицом в грязь перед гостями, он встал и, заложив руки за спину — наверное, так кто-то делал в укоме, — сказал:
— Как же это не знать про такого исторического товарища!.. Защитник трудящихся — вот кто был Фома Кампанелла!..
Миша Дайлер вдруг стремительно встал из-за стола, злобно толкнул ногой табуретку и побежал к двери. Все обернулись ему вслед. Роман тихо встал, аккуратно отодвинул табурет и неторопливо вышел на улицу. Миша стоял, уткнувшись лбом в стену, бил ногой по слежавшемуся сугробу и мычал от ярости. Он быстро повернулся к Роману:
— Сейчас я этому идиоту двину в глаз! Я не могу больше слышать и видеть это! Он что, не только дурак, но и нанят, что ли, дураками? А может, не только дураками? А?
— Давай, давай, бей его! Вот будет смычка города с деревней! Жаль, ребята не увидят такое, только в газете прочтут… А это уж не то! А что ты, Миш, уж так красиво показываешь, что все деревенские комсомольцы дураки безграмотные, а мы с тобой такие, дескать, умные, грамотные, нам на вас и смотреть даже противно… и презираем мы вас, темных…
— Так я ведь не ребят презираю, а дурака этого в бекешке.
— Нет, Мишка, ты их не уважил, показываешь, что не ровня им: они, дескать, терпят по своей малограмотности, а я так не могу. А они не глупее нас. Ну, знают, конечно, поменьше. Так не в этом же дело. Мы им приехали помочь как товарищи, как равные, понимаешь…
— Ах, да понимаю я, Ромка, все! И стыдно, что не стерпел, но и терпеть тоже невозможно! Давай сегодня после этого цирка устроим собрание…
— А какие у тебя права есть собрания устраивать? Мы же не из укома, а гости, шефы, значит. Нам с ребятами надо поговорить, тут, по-моему, ха-а-арошие ребята есть, вот как Ваня Дивов. А потом, мне кажется, что представление сегодня не кончится на политлото. Ты же слыхал, что Евсейка говорил про Зотиху… Наверное, после такой скукоты все туда и повалят…
— Правильно, и пойдут все, да и вы, городские, туда же пойдете, и притворяться нечего вам… Тоже небось хлебом не корми, а дай погубошлепить…
Волховстроевцы обернулись. Возле них стояла та самая смешливая девушка в плисовом жакете, что сегодня днем так ославила бедного Твердислава. Она с интересом слушала спор Миши и Романа, а потом, видно, не выдержала и вмешалась…
— Тебя Дашей зовут? — с внезапным оживлением спросил Миша.
— Ну, Дарьей, да!
— А ты чего стоишь у дверей и не идешь в клуб?
— Нужно мне очень слушать, как Славка ребят мурыжит своим лото! Да если я зайду, у Славки и вовсе все из головы вылетит, а там и так небогато…
— А ты, Даша, не комсомолка? Чего же так? Такая смелая дивчина, никого не боишься, ни бога, ни черта, ни Славы, ни нас с Романом, а в комсомол, наверное, боишься… Мол, что скажут, и все такое?
— Да уж есть кого бояться! Меня Макаров как улещивал — в уезд отвезу, на конференцию… Очень надо, если там все такие, как он!
— А кроме Макарова, тут нет, что ли, парней хороших, комсомольцев?
— Ну, есть серьезные ребята… Так они ведь тихие, а коноводит Евсейка — и вовсе не комсомолец даже, а так, прости господи!..
— Слушай, Дарья, — вмешался Роман в беседу Михаила с Дашей. — Это у Зотихи посиделки, значит? Снимаете небось хату у нее?
— Ну да, снимаем. Приходите посмотрите, как веселятся деревенские…
— А сколько берет с вас? Рубль или полтинник?
— Ну, уж рубль! Полтинник за такую хату и то красная цена…
— А складчина на этот полтинник только у девушек?
— Ага. А ты откудова это знаешь? Иль у вас тоже так?
— Ну, я же, Даша, не питерский, сам в деревне вырос — знаю я все эти штуки не хуже ваших… Значит, собираетесь, бутылочку пустую по полу крутите, девчата — хочешь не хочешь, нравится не нравится, а со всеми парнями целоваться должны?..
— Ну да, аж противно лизаться, больно надо! А с таким, как Евсейка, так лучше со свиньей — все чище!.. Слушайте, ребята, а наш Твердислав привез из уезда новую такую игру — флирт цветов называется, не слыхали?
— Ну как не слыхать! — обрадовался Миша. — Действительно самоновейшая! Я колоду с этой игрой у своей бабки стащил — она в молодости играла в эту самую новую…
Политлото кончилось… Обрадованные этим комсомольцы выходили из клуба. Синий махорочный дым валил из открытых дверей. Неугомонный Евсейка переходил от ребят к девушкам, сколачивая компанию. Роман, Михаил, Иван Дивов и еще несколько комсомольцев молча шли по уже темной улице. В избах зажглись огоньки, гармошка у церкви тихо и безостановочно жалобно твердила все то же: «Ах, зачем эта ночь…»
— Слушайте, ребята! — Мрачно молчавший Роман внезапно остановился и с силой спросил: — Слушайте, ребята! Вот вы, комсомольцы, такие же точно, как Мишка, как я, как все наши ребята на Волховстройке. Но за ради чего мы поступили в коммунисты?! Быть же того не может, чтобы только в политлото играть, собрания устраивать, политграмоту Коваленко читать!.. Мне этот Евсейка и то как-то более понятный… Как бы погулять, как бы повеселее день убить… День да ночь — сутки прочь! И в комсомол ему записываться незачем — повеселиться можно и без этого. Да я бы…
— Ну, а ты, ты зачем в комсомол поступил? — столь же мрачно спросил Романа Дивов. — Мы, значит, чтобы повеселиться, а ты зачем? Вы все на стройке сознательные, а мы, значит, лаптем щи хлебаем?..
— Не лезь в бутылку, Иван! У нас в деревне все идут в отход плотничать да столярничать. Уходят на полгода, насмотрятся на разные города, денег приносят мешок, пей да гуляй, дом себе строй, чтобы был как дворец… А я не пошел в отход, расплевался с дядьями, ушел на стройку — хочу, чтобы для людей строить, а не для себя. Вы бы посмотрели наших ребят на стройке — не от бедности только к нам приходят, богатство бросают. Ведь для общего дела это!
— Значит, как монахи — о душе думают, да?
— Правильно, о душе! И монахи тут ни при чем. Если есть у тебя душа, а не пар собачий, думай о других, думай о всех… Вот вы мопровскую полосу будете засевать — хорошо это! Но ведь есть люди и тут, которым помощь нужна — бедные, батраки, малограмотные. Вот им как помочь?! Неужто вы с вашим Твердиславом ни разу об этом не толковали промеж себя? На черта же тогда все ваши собрания!
— Ну ладно. Так что же мы должны делать?
— А я откуда знаю? На Волховстройке я знаю, что мне делать. А вы же здесь живете, вам и знать это надобно… Давайте вместе думать…
Незаметно ребята подошли к церкви. У ограды уже никого не было, все разошлись, и голос гармошки слышался где-то далеко-далеко, у самой речки. Как бы по привычке, все остановились на том вытоптанном месте, где, наверное, всегда было сборное место деревенских парней и девушек. Вслушиваясь в жалостливые всхлипы гармоники, Миша тихонько, как бы про себя, пел:
