Лев Разгон - Шестая станция
— Значит, так… Изберем президиум. Списочек я согласовал с секретарем сельского Совета. Потом, после того как я набросаю картину международного и внутреннего положения и поставлю задачи, выступит представитель антирелигиозной дружины Пашка Евстигнеев и продекламирует острый и боевой материал. Я его сочинил… Потом, натурально, примем резолюцию и перейдем к Кровавому воскресенью…
— А что это за боевой материал? — спросил Роман.
— Давай прочту! — обрадованно сказал Слава. Он приосанился, оглядел присутствующих и начал читать наизусть — видно, не впервые он это делал — «Долой всякую напасть и да здравствует Советская власть! Старая власть у нас на пупе, а теперь речь пойдет о нашем попе. Баш, бабы, поп Семен хитер и умен. От своих треб ест белый хлеб с пенкой. Нельзя ли его под мягкое место коленкой?.. Старый мир все тащится волоком, а у нас все еще висит церковный колокол. Нельзя ли его на литейный завод сбыть да на эти деньги сельский кооператив открыть?..»
— Почем колокол? — прервал Роман Макарова.
— Что-что?
— Ну, сколько вам дадут за церковный колокол? И сколько нужно денег, чтобы открыть кооператив?
— Да я почем знаю? Это я так — для агитации…
— Во, во… Если для агитации — значит, просто так. Для чистого трепа. А потом говорим, что народ у нас темный: мы его агитируем, а он смеется… А народ вовсе не темный, а умный и знает, что это все буза и трепотня…
— Как это так: антирелигиозная агитация — буза и трепотня!
— Агитировать, Слава, надо делом, а не бузой! Над вашей этой дружиной и поп Семен смеется, верно, И хозяин вашей лавки, и хозяева мельницы да крупорушки — чем это вы им можете досадить? Гречиху и просо надо ободрать, рожь смолоть надо, соль да сахар купить надо — к ним пойдут все равно, а не к вам. Потому что, кроме слов, ничегошеньки у вас нету. А значит, и никому вы не страшны, и всей такой агитации — грош цена!
— Вы, стало быть, оторваны у себя, никаких местных условий не знаете, а про наш быт и вовсе. А как говорил Карл Маркс: быт — это главное и от него идет все сознание!..
— Да не трогай ты Маркса, господи боже ты мой! А я, Слава, сам деревенский, и ты мне Марксом глаза не залепляй… А если мы устраиваем доклад про Девятое января, так не надобно ни президиума избирать, ни про международное и внутреннее, ни раешник этот про колокол… Мишка доклад сделает, я туманные картины покажу, понравится это людям — еще такую лекцию сделаем… Давай лучше пойдем в клуб, подметем его да приберем, натопим — вот уже и сделаем какое ни на есть дело…
В клуб шли молча. Макаров твердо сжимал свою папку и ни на кого не глядел.
Роман примирительно сказал:
— Ну будет дуться, как мышь на крупу… Зайдем в лавку, купим папирос, что ли…
Небольшое помещение лавки было набито женщинами, Роман удержал Макарова, хотевшего пробиться к прилавку, и они остановились, глядя, как ловко и быстро работал лавочник.
— Дай-ка мне два фунта пряников, — попросила лавочника немолодая женщина.
— Фунтами не отпускаем — запрещено по закону, — ответил лавочник и скосил глаза на незнакомых людей, появившихся в лавке. — Пожалуйста, восемьсот граммов как одна копеечка!
— А что мне твои граммы эти, — беспомощно сказала женщина. — На кой они мне? Ты мне дай два фунта…
— Даю как положено правительством, в метрических мерах! И ты, Матрена, забудь про свои фунты да пуды — сколько положено, столько тебе и дадено…
Женщина неуверенно взяла в руки кулек с пряниками, взвесила его в руке, хотела что-то сказать, да махнула рукой и протиснулась к двери.
Выйдя из лавки, Роман распечатал пачку «Трезора», ребята закурили, и тогда Липатов сказал:
— Видел, Твердислав, как лавочник крутит и вертит, как он пользуется, что мужики еще не смыслят, сколько это — килограмм, да метр, да литр… Он свободно и обвешивает и обмеряет, и никто его не проверит, дома у мужиков одни лишь безмены, на которых при царе Горохе взвешивали… А что бы комсомольцам взять да плакат сделать — сколько фунтов в килограмме, аршин в метре… Или кто хочет, может прийти в клуб к комсомольцам, и они объяснят. Конечно, дело это маленькое и не мирового масштаба, да ведь какая ни на есть польза людям. Одной твоей агитацией авторитет, Слава, не завоюешь…
— Знаешь, Роман, — решительно сказал Макаров, — тебе надули в уши те, что сторонятся политики и больше о мелком всяком думают, вот ты и говоришь. А мы что, про фунты и метры будем говорить с народом или же о серьезном и политическом?.. Вот как сегодня вдруг вы перед народом, что соберется послушать про зверства царизма, зачнете про навоз да соху рассказывать… Как это будет выглядеть? Кому нужны такие мелкобуржуазные рассуждения? К вам на Волховстройку из Ленинграда езди ют агитаторы с чем? С докладами и лекциями про мировую революцию, положение трудящихся при капитализме и таки далее…
…Только потом, когда прошел этот необыкновенный и тяжкий вечер, вспомнили Роман и Миша этот ехидный вопрос Макарова: «Как это будет выглядеть?..» А выглядело это так…
Первый блин
В селе Близкие Холмы никогда туманных картин не показывали и никто не видел волшебного фонаря… Даже старики, говорившие, что им всё известно и всё они уже видели в уезде, а не то в самом Питере, и те были растревожены этой невиданной еще техникой. И в клуб народ набился задолго до начала лекции. Комсомольцы подмели длинный зал, убрали наиболее заметную пыль, снесли со всего села длинные лавки, протопили печку, отогнали назад самых малых ребятишек, освободив место для взрослых. Впрочем, девчонки и мальчишки — набралось их видимо-невидимо — и не собирались сидеть на одном месте. Им было интересно побегать в том конце, где стоял длинный стол, покрытый кумачовой скатертью, а рядом со столом, немного сбоку, висела большая белая простыня. Но еще интереснее было там, где между скамейками на деревянном ящике стояло что-то действительно волшебное, возле которого возился Роман Липатов. Вокруг него стояла, пожалуй, половина публики, и только старики в первых рядах сидели на месте, делая вид, что им неуместно вести себя так же, как и молодым ребятам…
Волновались даже Роман и Михаил, хотя этот волшебный фонарь был им хорошо знаком, не раз они пускали его в ход, да и техника эта не казалась уж такой сложной волховстроевцам, видевшим машины и посложнее… Роман осторожно налил спирт в резервуар вокруг белого, как бы из плотной мешковины, колпачка. Он зажег спирт, по клубу разнесся терпкий запах горящего денатурата. Когда спирт выгорел, Роман начал качать насосом. Колпачок вспыхнул ослепительным, никогда не виданным белым светом. Роман осторожно задвинул раскаленную горелку в корпус фонаря, подкрутил какой-то винтик. Из трубы волшебного фонаря вырвался длинный и узкий белый луч света, в котором кружились бесчисленные пылинки. Простыня стала сиять, как поповская риза под солнцем. Миша Дайлер склонился над коробкой, где стояли маленькие, обклеенные бумагой стекла, и сказал:
— Значит, как Макаров объявит, дай первый диапозитив с заголовком… И тогда я начну…
Он пошел к столу, за которым уже стоял и нетерпеливо смотрел в их сторону Слава Макаров. На этот раз заведующий опорным клубом, секретарь ячейки и делегат конференции был немногословен. Он быстро заклеймил царизм, прошелся чуток по империализму и предоставил слово представителю шефов, делегату пролетариата Волховской стройки, активному члену комсомола товарищу Михаилу Дайлеру.
Делегат пролетариата подошел к сияющей светом простыне и вопрошающе посмотрел в темный зал. На простыне появились мутные цветные пятна, они начали шевелиться, сливаться и вдруг образовали красивую разноцветную рамку из плугов и борон, из желтеющей ржи и кроваво-красного клевера. И в этой рамке самыми красивыми буквами, какие только можно себе представить, было написано: «Серия IX. От трехполья к многополью»… Михаил ошарашенно смотрел на заголовок… Он мгновенно вспомнил, как сам в Ленинграде в городском складе диапозитивов брал эту небольшую тяжелую коробку… Кто ж это перепутал? И вообще, что же делать?
А в зале уже десятки голосов медленно, по складам вслух повторяли заголовок лекции, которую неожиданно для себя должен был читать Миша… Но читать ее он не мог, при всем своем опыте агитатора, которого никогда и ничто не могло смутить. Он посмотрел на растерявшегося Макарова, вышел вперед и негромко сказал:
— Товарищи! Видите, какая получилась ошибка… Вместо одной серии туманных картин дали другую… О Девятом январе я вам расскажу в любое время. А картины, может быть, и посмотрим — вам ведь это интересно…
Из темноты зала послышался голос Романа:
— Миша! Пойди сюда!
Миша вошел в темноту, перед ним расступались, он подошел к фонарю, из которого продолжал выходить узкий светлый луч.
