Румия - Виктор Владимирович Муратов
А я, как увалень нахальный,
Нечаянно вам надавал.
Сашка записал в тетрадь. Прочел все четверостишие. «Складно. Чего-то, правда, не хватает или что-то лишнее. Ну ничего, зато стихи». И опять быстро-быстро записывает:
И, невзирая на насмешки,
Я шлю токарный вам привет.
Меня вы оскорбили в спешке.
Капуста в супе, а я нет.
Подумал, что капуста в супе не бывает — в борще. Но это же стихи. Авторский вымысел допускается.
В легком шелесте листьев чудились Сашке стихи, а в монотонном шуме станка — песни. Стал он какой-то рассеянный. И злился на себя за это.
Чего проще — встретить ее у школы. Проторчать хотя бы весь день. Подойти и заговорить. Не убежит же. Правда, боязно подходить. Вдруг она с девчонками будет. Посмотрит на Сашку своими насмешливыми глазами и скажет: «Что вам угодно, товарищ Капуста?»
Но даже это лучше, чем думать и надеяться на случайную встречу, писать эти глупые стихи и получать от учителей нагоняй за рассеянность.
Да и Владимир Иванович давно заметил, что с Сашкой творится неладное.
Частенько вечерами просиживает Качанов в маленькой комнатке мастера. Стал туда захаживать теперь и Цоба. В свободные вечерние часы они кипятят на плитке воду и пьют крепкий темно-коричневый чай с душистой розовой пастилой. А потом Владимир Иванович долго курит «козью ножку» и молчит. От легкого ветерка ветки клена то заглядывают в открытое окно, то снова прячутся в темноте.
Владимир Иванович рассказывает о зеленом и шумном Ростове, о ночных облаках под крылом самолета, о горящем рейхстаге.
Цоба, причмокивая, пьет остывший чай и внимательно слушает.
А Сашка смотрит в окно, о чем-то думает и шепчет чуть слышно:
Ветерок пробегает по листьям, шурша.
Сашка пытается запомнить строчку. Записывать при Владимире Ивановиче стыдится. Но за ночь он стихи забывает и утром, стоя у станка, под монотонный шум мотора снова шепчет о весне и цветущих травах.
А вокруг кипит работа. В цехе на стене висит огромный плакат: «Даешь колхозу «Путь Ильича» дождевальную установку! Токарь, не теряй секунды!»
…Сашка терял секунды и даже минуты. И это теперь, когда Владимир Иванович принес в цех алый бархатный флажок-вымпел лучшему токарю. Да, так и было написано золотом по бархату: «Лучший токарь».
Вымпел вот уже неделю стоит у мастера на столе. Кому он достанется? Кто же лучший токарь в пятой группе?
Это выяснится сегодня в конце смены. Кто за эту неделю сделал больше конусов для насадок, тот и победитель.
Наверное, вымпел достанется Брятову. Ишь, как впился глазами в станок. Ловко Игорь орудует рукоятками. И стружка из-под резца не ползет, а откалывается с каким-то звоном.
Игорь торопится. Впервые будут сегодня вручать вымпел. Кому же, как не старосте, завоевать его? Торопится и волнуется. Как, интересно, дела у Сырбу, у Цобы? Ведь они все эти дни не отставали от Игоря. Сегодня все решится.
Игорь первым не выдержал и подошел к Борьке.
— Как дела, передовик?
— Ничего, — уклончиво ответил Цоба.
— Сколько сегодня?
— Не считал.
— Ну, ну.
Брятов вернулся к своему станку. А Цоба прикусил губу: «Вынюхивает европеец. Хочет и здесь меня обогнать».
Борька прибавил подачу. Вдруг конус, зажатый в патроне, перекосился и с треском отскочил в сторону. Резец не выдержал нагрузки. Победитовая пластинка выпала из оправки и затерялась в стружках.
Что же делать? Теперь пока у мастера выпросишь новый резец, пока установишь этот проклятый конус… И что за деталь такая? Никак не держат ее кулачки.
Обойдет. Наверняка обойдет гвардеец.
— Ты чего, Цобик, замер, как перед фотоаппаратом? — с усмешкой спросил Спирочкин. — Думаешь, для плаката снимать будут?
Цоба даже не ответил. Он нехотя поднял конус и медленно поплелся к мастеру.
— Вот, — кладя на стол злополучный конус, проговорил он.
— Выскочил?
— Как снаряд из пушки.
— Да, — рассматривая конус, покачал головой Владимир Иванович. — Деталь, прямо скажем, не по нашим станкам.
— Станок-то ничего, тянет, — возразил Борька. — Кулачки не держат. Это ж конус. С какой стороны его крепить? Вот если бы такую колодку, хотя бы деревянную.
— Оправку? — спросил мастер.
— Ну да. Насади на нее этот конус и точи смело.
— Не удержит оправка. Выскочит конус, — выразил сомнение Владимир Иванович.
— Не выскочит. Вот отсюда таким длинным болтом крепить.
— Как ты говоришь? — оживился мастер. — Изнутри крепить? Верно, верно. Ну молодец, Цоба. Стоит обмозговать это дело. Знаешь что, — положил он руку на плечо Бориса, — приходите сегодня ко мне домой с Качановым. Обмозгуем, чертеж набросаем.
А Сашка смотрел на Цобу и усмехался. Теперь уже не нужна его помощь. Сколько он прежде слов говорил Борису, а тот взял, да и удрал из училища. А теперь ни к чему Цыгану слова. Эти насадки приковали Борьку к училищу. Теперь уж Цоба, кроме этих железок, ничего не видит и не хочет видеть.
— Эге! — закричал вдруг Спирочкин, указывая в окно. — Глядите, кто к нам пожаловал. Качан, твоя барышня.
Сашка посмотрел в окно. Во дворе стояла та девчонка. Она о чем-то разговаривала с Сомовым. Фуражка у Сомова была лихо сдвинута на затылок. Он покачивался на ногах, с усмешкой смотрел на собеседницу. Потом вдруг галантно раскланялся, отдал по-военному честь и направился в токарный цех.
— Качан! — закричал он, — переступая порог. — Вас вызывает Таймыр.
— Кто? — не понял Сашка.
— Ну, пьеса есть такая, балда. Пигалица там одна явилась, тебя требует.
Сашка сжал кулаки. В другое время он бы насажал шишек этому электрику за «пигалицу». Но сейчас стерпел. Все станки в цехе, будто по команде, замерли. Ребята с любопытством смотрели на Сашку. Такого еще не было в училище, чтобы к ремесленнику приходила девчонка.
— Дывы, фью-ю, — присвистнул Мишка. — Наче вже дивчины в ремесло подались?
— Угадал, Медведь, — поддержал друга Спирочкин. — Только не дивчины, а дивчина, одна. Специально для Качанчика примут. На одном станке работать будут.
Сашка и краснел и бледнел, а слов подходящих, чтобы ответить Помидору, не находил. Он молча комкал в руках ветошь и смотрел в окно.
— Кончай острить! — крикнул от своего станка Брятов. — Может, она по делу?
Последние слова Игорь сказал неуверенно. Видно было, что он и сам с нетерпением ждет развязки.
— Ну чего ж ты, будто к полу прирос? Беги! — торопил Сашку Сомов.
Сашка двинулся с места. А ноги и правда одеревенели. Он хотел бы идти
