Румия - Виктор Владимирович Муратов
— Эх ты, — удрученно проговорил Игорь. — Не эти ли «тра-ля-ля» спасли от тюрьмы тебя?
— Это что же? Для того и на поруки брали, чтоб теперь я подчинялся всем? Перекупили меня у милиции, да? Хозяева мои, да? А я-то, дурак, думаю, почему все такие добрые. С выгодой.
— Да какая мне выгода? Спира пробрать надо.
— Пусть директор, мастер пробирают.
— Без директора и мастера. Сами, — горячился Брятов, — сами разберемся.
— Ладно, видно будет, — неопределенно ответил Борька и вразвалку зашагал от Брятова.
…Аркашка сидел не на отдельной скамье, как подсудимый, а за своей же партой. Но сидел один. Потапенко перебрался на заднюю парту к Игорю. Там место было свободное. Брятов вел собрание.
Говорил он тихо. А Спирочкин вызывающе нагло смотрел ему в глаза и мотал головой в такт словам. Этим он злил особенно Мишку.
— И шо ты его поучаешь? Шо уговариваешь? Га? — выкрикивал тот, обращаясь к Игорю.
Наконец Брятов умолк. Сел и спросил, кто еще хочет говорить.
В ответ долгое, тягучее молчание.
— Сами просили собрание, а теперь онемели?
— Опять уговоры, тары-бары, — пробурчал Сырбу. Потом не выдержал, стал и закричал с места: — Зачем уговоры? Такую свинью подложил Аркашка. А что теперь делать? Я не знаю, почему раньше не посмотрели, какой он свинья. А еще песни поет красиво.
— Пусть Помидор скажет! — требовали ребята.
Аркадий не заставил себя ждать.
— Я же… Я… — начал он. — Никому не запрещено. Наоборот, объявление везде: «Сдавайте лом».
— И в объявлениях ты вычитал, как брать этот лом у товарищей?
— Я сам его собирал.
— Мы все собирали, чтобы рабочим помочь.
— Не я начинал всю эту кашу, а гвардеец, — упорно защищался Аркашка. — Пусть он и расхлебывает. А меня за мой же лом шерстить нечего. Никому не должен.
— Ты ж, Помидор, по-гадскому поступаешь. За себя отвечай, — не выдержал Цоба.
— А… и ты, Цобик, заговорил; уже чистенький стал. В бане после тюрьмы побывал. В учителя записался. А чьи гимнастерки уползли на барахолку?
Цоба молчал. Он ни словом не возразил Спирочкину. «Да и что скажешь, — уныло размышлял он. — У самого хвост запачкан».
— Вот, Помидор, — вскакивая с места, заговорил Сашка. Заговорил быстро, словно боясь, что не успеет все высказать. — Ты, ехидина, еще Цобу упрекаешь. Да ты, ты… как медуза. — Сашка уселся на место и добавил: — А Цыгана не тронь. Ты его ногтя не стоишь. — И, обратившись к группе, предложил: — В наказание — не разговаривать с ним до самых экзаменов. Месяц не разговаривать и не брать с собой никуда.
Этого Аркадий не ожидал. Он сразу притих, ссутулился, будто собирался свернуться улиткой. Лицо сделалось как у дряхлой морщинистой старухи. Обернувшись к классу, он бросил:
— Эх вы… Да у меня отец был герой. Погиб за вас же, а вы…
— Что мы? — закричал Игорь, забывая о своей официальной роли председателя собрания. — А мой отец что? Мух ловил?
— А мой за кого погиб?
— А у меня? — неслось со всех сторон.
Брятов выждал немного и уже спокойнее заговорил:
— Здесь, Спир, у всех отцы погибли. Надо гордиться этим, а… — он помолчал немного, — не спекулировать. Никто не забудет наших отцов. Но мы-то какую пользу принесли?
— А его предки Рим спасли! — донесся звонкий голос Сашки. И тот же голос добавил: — Ты думаешь, мозги передаются по наследству, как штаны или двустволка? Кукиш!
— А мабуть, купить ему зараз килограмма три леденцов? Хай нажрется, — предложил Мишка. — Мабуть, тоди не будет крохоборничать. Я сам наберу лома на кило леденцов. Шо, Спир, мабуть, тоди натрескаешься?
— Стоп! — крикнул Сашка. Встал на сиденье парты, поднял руки, требуя тишины, и заговорил: — Медведь, молодчик, идею подал. Лом собирать надо в три раза быстрее. Только не на леденцы Помидору. А знаете на что? На целую дождевальную установку.
— И сами сделаем ее?
— Сами. И подарим ее колхозу.
Сырбу выскочил из-за парты. Хотел что-то сказать и никак не мог от волнения подобрать нужные русские слова.
— Это да! Это да! — приговаривал он, прижимая к груди кулаки. — Молодчик, Качан.
— Много надо лома, — озадаченно сказал Цоба. — А тут эти пискухи орудуют.
* * *
Шум еще долго стоял в пятой группе. А после обеда Цоба решительно направился в сторону «кирпичиков» — укромное место курцов. Там он разыскал Аркашку. Они отошли подальше к развалинам и уселись на цементную глыбу, отшлифованную штанами ремесленников.
«С чего же начать?» — думал про себя Цоба.
— Чего это у тебя такой вид, будто допрашивать меня собрался? — не выдержал молчания Аркадий.
Цоба вздохнул медленно, не глядя на Спирочкина, и заговорил:
— Ты на собрании при всех мне рот затыкал. А мне отлупить сейчас охота тебя. Чтоб запомнил.
— Ты, ты чего это? — оробел Аркадий. — Я же… я… ты же сам на меня.
— Потому что паскуда ты.
— Ох-хо-хо, — деланно вздохнул Спирочкин. — Даже Цыган воспитателем заделался. Такой урка пропадает.
— Ладно, — решительно встал Цоба, — тебе не втолкуешь. Запомни одно: если еще раз старое вспомнишь, изуродую. В тюрьму сяду, но и ты будешь всю жизнь на врачей работать. Запомни.
Цоба резко встал и, не оглядываясь, зашагал прочь.
ПРИГЛАШЕНИЕ НА БАЛ
Как ни старался Сашка, он так и не встретил снова ту задиристую девчонку, которая обозвала его на берегу Днестра капустой. Даже не узнал, как зовут ее. Возвращались токари из мастерских обычно одним маршрутом — мимо второй женской школы. Сашка радовался, когда, проходя мимо школы, ремесленники пели песню. Заслышав их голоса, из окон выглядывали школьницы. Сашка искоса посматривал на окна, но знакомого лица не видел. Он достаточно хорошо запомнил и кудряшки, и ямочки на щеках. Не обознался бы.
Теперь Сашка стал отутюживать свои брюки, почти ежедневно подшивал свежий подворотничок, а белобрысые «три волосинки» на ночь обильно смачивал водой, зачесывал назад и туго стягивал полотенцем. Утром, конечно, волосы снова вставали дыбом и торчали в разные стороны, как щетина у старой одежной щетки.
Даже на сбор металлолома ходил Сашка теперь в тщательно выглаженных парадных брюках, за что не раз ему попадало от Владимира Ивановича.
Но девчата из второй школы больше не появлялись на берегу.
Ночами Сашка часто лежал с открытыми глазами, ворочался, вздыхал. Мысли в голове рифмовались в стихи. Утром пытался вспомнить рожденные бессонницей строки.
На берегу, где Днестр зеркальный,
Где собирали вы металл,—
шептал он и открывал чистую страницу тетради.
— Где Днестр зеркальный… зеркальный, хулигальный.
