Нил Шустерман - Энси - Хозяин Времени
Это самое близкое объяснение тому, что произошло в следующее мгновение. Едва только тетя Мона открыла рот, как я почувствовал нарастающее внутри давление, и проконтролировать взрыв у меня не было ни малейшей возможности.
Мама поняла, что происходит, и попыталась остановить меня, но я оттолкнул ее руку. Сейчас меня никто на свете не мог остановить, даже родная мать.
— Заткни свою поганую пасть! — заорал я. Все сидевшие в комнате ожидания уставились на нас, но мне было до фонаря. — Заткни свою поганую пасть, пока я сам ее тебе не заткнул! — Мона ахнула и застыла с разинутым ртом, потеряв дар речи. Я стоял и буравил ее взглядом. — Сидишь тут, зудишь, учишь всех жить, никак не угомонишься!
А потом я сказал ЭТО. Сказал слова, которые зрели в моей душе с того самого момента, когда папа упал на сцене:
— Лучше б это была ты!
Тетя посмотрела на меня так, будто я вогнал ей в сердце кинжал.
— Энтони! — Мама задохнулась и больше не смогла ничего сказать.
Я прожигал Мону взглядом. Еще чуть-чуть — и она задымится.
— В этой операционной должна была лежать ты! Как бы мне хотелось, чтобы это ты умерла вместо него!
Вот я и вылил все, что накипело. Мона почувствовала силу моей ненависти. Ее почувствовали все в помещении.
И тут откуда-то сбоку послышался тонкий голосок. Кристина сказала:
— И мне тоже...
Внезапно в приемной словно вакуум образовался, и стены начали сдвигаться. Бежать, бежать отсюда! Я даже не помню, как ушел. Следующее, что помню — я на крытой парковке, ищу и нахожу наш автомобиль. Ключа у меня не было, но мама в панике забыла закрыть машину. Вот и хорошо, потому что иначе мне пришлось бы выбить окно. Я даже почти что хотел его выбить.
Я сидел в машине, до того провонявшей тети Мониными духами, что становилось дурно, и колотил по приборной доске. Ух эта Мона, душескреб и мозгоед, просто какой-то пропеллер для нагнетания стресса в человеческом обличье! Гонит, гонит волну, пока все вокруг не утонут. Ну почему это не она там, на операционном столе? Почему?!
К тому моменту, когда пришла мама, я уже начал остывать. Она села в машину.
— Без нотаций! — рявкнул я еще до того, как она открыла рот.
— Без нотаций, — тихо согласилась она.
Мы сидели молча, а потом она сказала:
— Тетя Мона решила, что ей лучше остановиться в гостинице напротив больницы. Так, мол, ей будет сподручнее навещать папу.
Из чего следовало, что в нашем доме ее не будет. Интересно, увижу ли я ее вообще когда-нибудь. Хотя не все ли мне равно — увижу, не увижу...
— Отлично.
Я, может, и остыл, но это ни на йоту не изменило того, что я выплеснул, причем со всей искренностью. И тут мама сказала такое, чего я не ожидал.
— Энтони... Знаешь, а ведь я тогда думала то же самое.
Я воззрился на нее, неуверенный, что правильно расслышал:
— Что?
— С того мгновения, когда я поняла, что у папы инфаркт, я старалась избавиться от этой мысли, а она все крутилась и крутилась в голове: «На месте Джо должна была быть она... это должна была быть она...» — Мама закрыла глаза. Я видел, как она пытается избавиться от этих недостойных чувств. — Но, сыночек дорогой, пойми: есть вещи, которые нельзя произносить вслух.
Осознание того, что она права, рассердило меня еще больше. Я так стиснул зубы, что еще немного — и сломал бы, а что тогда? Правильно — счета от зубного врача вдобавок ко счету за папину операцию.
— Ни капельки не жалею, что произнес.
Мама погладила меня по руке:
— Ничего. В один прекрасный день ты пожалеешь — тогда и будешь думать, как исправить содеянное.
Где-то в гараже взвыла автомобильная тревога, стены отозвались гулким эхом.
— Есть какие-нибудь новости? — осведомился я.
— Пока нет. Но это хорошо.
Я понимал, что она хотела этим сказать. Операция должна продлиться четыре, а то и пять часов. Если бы она закончилась быстро, то причина могла быть только одна.
— Пойду-ка я лучше обратно, — произнесла мама. — Ты тоже приходи, когда будешь готов. Я в часовне.
И она ушла.
Во мне все еще клокотал гнев на несправедливость судьбы, но часть его направлена была уже не на Мону, а на себя самого. Ведь кто как не я вылил графин воды на голову Босуэла, тем самым еще больше осложнив папе жизнь? И разве это не я вечно огрызаюсь и создаю массу проблем дома? Так может, это я подтолкнул папу за край?
И тут я призадумался о пресловутых контрактах на время. Ведь получается, что я некоторым образом искушал судьбу — играл в Господа Бога. Значит, таково мое наказание? Как это говорят — «расплата за грех»?
Мои мозги, еще до этих мыслей превратившиеся в творог, сейчас размягчились полностью. Называйте это, как хотите: еще одно извержение вулкана или временное помешательство, или еще как-нибудь по вашему выбору. Знаю только, что кисло-молочное состояние моего ума способствовало тому, что буквы в моем ментальном «боггле» стали складываться в слова. Итак, вот факты.
1. Отца разбил инфаркт через несколько мгновений после того, как он подписал контракт на два года своей жизни.
2. Я виноват в том, что подобный контракт вообще существовал.
3. В комнате Гуннара Умляута лежит толстая черная папка, содержащая в себе почти пятьдесят лет.
Надо заполучить эти годы обратно.
Может, если я возьму все эти страницы и отнесу их папе... Или нет, еще лучше — отнесу их в больничную часовню и возложу на алтарь... Стоп, а там хотя бы есть алтарь? Ничего, если нет — сделаю. Возьму стол и окроплю святой водой, все дела. Я отрекусь от всего того, что сделал, по-настоящему, искренне отрекусь, а эти бумаги отдам Господу в обмен на его милость. И как только соглашение будет достигнуто, настанет утро, операция завершится благополучно, и у меня по-прежнему будет папа.
Это решение проблемы возникло у меня в голове не просто так — оно было вдохновлено свыше! В моих ушах почти что зазвучал ангельский хор, поющий «алилуйя».
Я вышел из машины. В полуночном холодном воздухе мое дыхание превращалось в облачка пара. Я устремился на улицу в поисках ближайшей станции метро.
18. В гневе я страшен. Попробуйте смягчить меня... колотушкой для мяса
Было кое-что, чего я тогда не знал и о чем мне рассказали гораздо позже. Например, о произошедшем в актовом зале после того, как моего папу вынесли оттуда.
«О Боже! Он отдал два года и умер!»
Эту фразу услышал не только я. И хотя слухи о смерти моего папы были сильно преувеличены, это не имело значения. Он мог умереть — вот что было важно. И, как в случае с тетей Моной, всех посетила одна и та же мысль, но никто не решался высказать ее вслух.
В тяжелые, тревожные минуты после нашего ухода директор Синклер пытался вернуть события в правильное русло — шоу должно продолжаться и все такое. Без толку. Люди гудели, тревога окутывала их темным облаком — тревога не о моем отце, а о них самих. А потом кто-то выкрикнул:
— Эй, я хочу обратно свой месяц! — и все глаза обратились к Гуннару.
И в ту же минуту народ стал наседать на Гуннара, дергать, просить свое время обратно, и когда он не исполнил требуемого тут же и немедленно, поднялась буча. Люди вопили, толкали друг друга, а потом ребята, которым все это дело вообще было до лампочки, решили, что подвернулась отличная возможность поразвлечься, и принялись драться и швыряться чем попало. Словом, воцарился хаос. Стадное чувство одержало верх.
Кирстен с Гуннаром улизнули через заднюю дверь, а с ними сбежала и мадам старший инспектор, бросив бедного мистера Синклера и прочих учителей расхлебывать кашу. Те попытались было образумить толпу. Куда там. Под конец Уэнделл Тиггор и его банда — человек двадцать отморозков — ураганом промчались по школе и разнесли все, что попалось под руку.
Ничего этого я не знал, когда в двенадцать тридцать ночи появился на пороге дома Умляутов.
Я звонил и стучал, звонил и стучал, пока мне не открыла миссис Умляут в купальном халате. За дверью громоздились чемоданы — ах да, она же только что вернулась из Европы. Я не стал заморачиваться с формальностями, отпихнул хозяйку дома в сторону и взлетел по ступенькам.
— Ты что вытворяешь? Что тебе надо? — кричала она, но у меня не было времени на объяснения.
Дверь Гуннара была не заперта. Хотя бы с этим мне в ту ночь везло — с незапертыми дверьми. Я нащупал выключатель, врубил свет, и Гуннар подскочил на постели, моргая спросонья.
— Где она? — рявкнул я.
— Энси? Что п-происходит?
— Папка. Где она? Отвечай!
До него не сразу дошло, о чем я, затем он кивнул на стол:
— Там, но...
Больше мне ничего не требовалось знать. Я схватил папку и сразу же почувствовал, что она слишком легкая. Открыв ее, я обнаружил, что она пуста. Контракты исчезли.
— Где время?! Отдавай назад!
