Нил Шустерман - Энси - Хозяин Времени
— Мистер Бонано подарил нам оставшиеся годы! Цель достигнута!
Толпа восторженно завопила и затопала ногами в предвкушении перехода на третью страницу.
Папа пожал руку Гуннару и собирался уже сойти с трибуны, как вдруг приостановился. Обернувшись ко мне, он снова вытер лоб. И тут я заметил, что он вспотел больше, чем кто-либо другой на сцене. Папа страшно побледнел — и свет софитов был здесь ни при чем.
— Папа?
Он отмахнулся:
— Все в порядке.
А потом потер грудь, сделал глубокий вдох... и вдруг упал на одно колено.
— Папа!
В следующее мгновение я оказался рядом с ним. Зрители заахали, их озабоченные восклицания мешались со стуком ледяного дождя по стеклу.
— Джо! — вскрикнула мама.
— Ничего, ничего, все хорошо...
Но тут он опустился на четвереньки.
— Мне только надо... пусть кто-нибудь поможет мне встать... — Однако вместо того чтобы подняться, папа повалился на пол и, задыхаясь, перевернулся на спину.
И при этом он продолжает уверять, что с ним все хорошо. Как же мне хотелось ему верить! «Ничего не происходит!» — твердил я себе, как будто если повторить это много раз, то так оно и будет.
В голове у меня все смешалось, и я перестал что-либо соображать. Окружающее превратилось в хаос бессвязных звуков и случайных образов. Время распалось на отдельные фрагменты.
Мама сидит рядом с папой и держит его за руку.
На сцене тетя Мона со своим дурацким манто. Ее отталкивает в сторону школьный охранник, утверждающий, будто умеет оказывать первую помощь — правда, вид у него не очень уверенный.
Миллион телефонов одновременно набирают 911.
— Все хорошо. Со мной все хорошо. О боже...
Гуннар стоит рядом с Кирстен, Кирстен стоит рядом со мной, а я просто стою и ничего не могу поделать. Никто из нас не может ничего поделать.
Охранник считает и делает папе массаж сердца.
Вся публика на ногах, как будто в зале снова собираются играть гимн.
Папа больше ничего не говорит.
Скрип колес каталки, едущей по проходу. Они уже приехали? Так быстро? Сколько времени мой папа лежит на этой сцене?
Кислородная маска. Папины пальцы такие холодные. Толпа расступается; снова слышен скрип колес; я, мама, Кристина и Мона торопимся за носилками к выходу. В открытые двери врывается холодный ветер и, столкнувшись с жарко натопленным воздухом зала, образует туманное облако, которое накатывает на нас, словно океанская волна.
И в этот ужасный, безумный момент гвалт паникующей толпы пронизывает один голос, громкий и ясный. И этот голос произносит:
«О Боже! Он отдал два года и умер!»
Я поворачиваюсь в поисках хозяина голоса.
— Заткнись! — свирепо ору я. — Заткнись! Он не умер!
Доберись я до крикуна, накостылял бы так, что тому пришлось бы отправляться в больницу вместе с нами. Но не хватило времени — меня вынесло вслед за каталкой сквозь двери в ненастную ночь. Папа жив! Жив! Пока работники скорой перекладывают его в машину, они разговаривают с ним, и он отвечает кивками. Слабо, еле заметно, но он кивает!
Мы прыгаем в наш автомобиль и мчимся за скорой, оставив позади и Гуннара, и Кирстен, и термометр, и толпу. И теперь в мире больше нет ничего, лишь ледяной дождь, холод, завывание сирены и сверкание маячков скорой. Мы нарушаем все правила движения, не обращаем внимания ни на какие красный огни; главное — не отстать, ведь мы не знаем, в какую больницу его везут. Значит, нельзя терять скорую из вида. Нельзя! Нельзя!
17. Моя голова взрывается, как гора Святой Елены, и, кажется, осколки я буду собирать долгие годы
Мы растрачиваем свою жизнь в волнениях по всяким бессмысленным, пустячным поводам: «Я нравлюсь этой девочке? Этот мальчик знает о моем существовании? Что мне поставили: A, B или С?». Поразительно, как быстро, практически мгновенно, все это обращается в ничто, стоит только вселенной внезапно раскрыться и обнажить все свои невероятные глубины и головокружительные высоты. Тебя заносит на одну из этих высот, и когда ты оглядываешься, открывшаяся перспектива ужасает. С такого расстояния люди не больше муравьишек.
Теперь я знаю, что такое ад. Чтобы попасть туда, не обязательно покидать мир живых. Просто посиди в больничной комнате ожидания.
* * *Отделение срочной помощи в больнице Кони-Айленда — место, которое ты в последнюю очередь связал бы с медициной и здоровьем. Это вместилище несчастья, отчаяния и трагических известий. Папу не мешкая покатили туда, а мы остались в приемном покое, где люди, которым не грозила немедленная смерть, ожидали, словно в очереди в обычном магазине, когда им окажут помощь.
— Обязательно было тащить его сюда? — вопрошает тетя Мона. — Другой, нормальной, больницы не нашлось?
Здесь сидело множество людей в окровавленной одежде, с наскоро перевязанными ранами, с опухшими, воспаленными лицами, и все они возлагали свои надежды на единственную измотанную медсестру, сидящую на приеме; проходило не меньше получаса, прежде чем она называла очередное имя. Я пытался читать какой-то журнал, но не мог сосредоточиться. Кристина рассеянно играла сама с собой в «боггл», складывая слова из кубиков — она нашла их в ящике с игрушками для малышей. Мама пристально изучала ковер на полу.
— Почему нам ничего не сообщают? — зудит тетя Мона. — Как хотите, но мне эта больница не нравится.
В приемной стоит огромный аквариум с поддельными кораллами и пластиковой куклой-водолазом — все покрыто зеленой аквариумной плесенью. Похоже, в обширном сосуде обитают только три рыбки, и я думаю: «Если в этом месте не могут позаботиться о своих рыбках, то что можно сказать о здешних пациентах?»
— Не знаю, что за пятно на этом стуле, — говорит тетя, — но лучше я сяду вон там.
Зазвонил мой телефон. Номер незнакомый, так что я не стал отвечать. В последнее время телефон звонил практически беспрерывно, но я не отвечал никому. Но тут я кое о чем вспомнил.
— Позвони Фрэнки, — сказал я маме.
Мама покачала головой:
— Пока не нужно.
— Нет нужно! — настаивал я. — Позвони Фрэнки!
— Если я это сделаю, он все бросит и помчится сюда на машине от самого Бингэмптона — глухой ночью и в такую погоду и, конечно, со скоростью сто миль в час! Нет уж, спасибо, двоих пациентов одновременно мне не вынести. Позвоним ему завтра.
Я порывался запротестовать, но тут до меня дошло. Даже не видя глаз моей мамы, я понял. Вся семья собирается у смертного одра. Значит, покуда Фрэнки здесь нет, то нет и одра, так ведь? Наверно, по той же самой причине мама отказалась говорить со священником.
Мой телефон затрезвонил опять, и я попросту выключил его. Неужто народ и правда думает, что я сейчас в настроении отвечать на звонки? Как будто их желание узнать новости важнее моего нежелания о них говорить.
Спустя час вышел доктор и спросил миссис Бенини. Я пропустил это мимо ушей, но мама сказала:
— Вы имеете в виду Бонано?
Доктор заглянул в карточку и поправился:
— Да, Бонано.
На миг мне кажется, что сейчас и со мной случится сердечный приступ. Мы все встаем.
— Миссис Бонано, — продолжал врач, — у вашего мужа имеет место острая закупорка ко...
Дальше я уже не слышу, застряв на двух словах: «имеет место».
Имеет.
Настоящее время! «Имеет» означает — «есть сейчас», не «была». Это значит, что мой папа жив. Никогда раньше я не испытывал такой благодарности к грамматике. Клянусь больше никогда не обращаться с глагольными временами как попало.
— Ему понадобится срочная операция — коронарное шунтирование, — сказал доктор. — Тройное, в сущности.
Я так полагаю, одно то, что они наделили болезнь папы именем — это уже хороший знак. Раз они знают, что им делать, то они смогут это сделать, так ведь? Однако мама прикрыла рот ладонью, и из ее глаз забил новый фонтан слез. Значит, плохи дела.
— Операция долгая, но ваш муж — боец, — сказал доктор. — И это дает мне надежду, что все будет хорошо. — Помолчав, он добавил: — На втором этаже есть часовня, если вам хочется побыть в уединении.
А вот таких слов людям, у чьих близких якобы все будет хорошо, не говорят.
Врач пообещал держать нас в курсе и исчез за двойными дверьми. Мама не проронила ни слова. Мы с Кристиной не проронили ни слова. Только тетя Мона прокомментировала:
— А все потому, что он ест нездоровую пищу. Масса холестерина! Я его уже сколько лет предупреждала! Наш отец, царствие ему небесное, скончался от того же, но разве Джо меня слушает?!
Когда я учился в восьмом классе, у нас был курс геологии. Мы изучали вулканы. Некоторые из них предсказуемы, плюясь магмой по расписанию, другие же просто взрываются ни с того ни с сего. Камень раскаляется до такой степени, что превращается в газ, и тогда сила извержения сравнима со взрывом водородной бомбы.
