Жаклин Уилсон - Сахарная вата
– Посидим в последний раз обнявшись на диване, Флосс, – предложил папа.
Мы сели, прижались друг к другу и погрузились в свои воспоминания, уставившись в темный экран телевизора. Мне казалось, что экран замерцал и я смотрю фильм о нас, о том давнем времени, когда мы жили втроем – мама, папа и я – и были счастливы вместе.
Наверное, папа видел такой же фильм. Мы оба вздохнули, потом папа поцеловал меня в макушку и тихо сказал:
– Пора идти, солнышко.
Лаки спряталась в своем одеяле – явно чувствовала, что творится что-то непонятное. В свое время Лаки долго решала, хочет ли она жить у нас в доме, и вот мы теперь собираемся перевезти ее на новое место, когда она и на старом толком еще не прижилась. Лаки определенно не желала, чтобы ее трогали, поэтому мне пришлось крепко ухватить ее вместе с подстилкой. Она недовольно замяукала и стала вырываться.
– Нет, на этот раз я тебя не отпущу, Лаки, прости. Мы переезжаем в новый дом. Тебе там понравится, вот увидишь, – сказала я, хотя была не слишком уверена, что ей понравится на новом месте.
Папа очень медленно и осторожно повез нас на окраину города, где жил Билли Щепка. Это оказался большой, неумело подделанный под старинную застройку жилой массив с рядами одинаковых примыкающих друг к другу домов, облицованных черно-белыми панелями, стоящих за серыми изгородями. К каждому дому вела неровно замощенная дорожка. Я не сомневалась, что буду долго путать и блуждать здесь, потому что все улицы были похожи друг на друга как близнецы. Я сильнее прижала к себе Лаки.
– Это здесь, малышка, – сказал папа, сворачивая к дому номер четыре по Оук Кресчент.
Мы оглядели дом. Калитка серой изгороди болталась на одной петле, из каждой щели между неровно уложенными плитками дорожки буйно пробивались сорняки.
– Бедный старый Билли. Ему уже не под силу навести здесь порядок, – сказал папа. – Ну ничего, мы сами это сделаем, верно, Флосс?
– Да, пап, – слабым голосом ответила я.
Я чувствовала себя точно так же, как жалобно мяукавшая в своем одеяле Лаки. Мне не хотелось жить в этом убогом старом доме. Он мне совершенно не нравился – но был ли у меня выбор?
Я подумала об авиабилете. Папа достал его из кухонного шкафа и передал мне на хранение. Я аккуратно разгладила билет и спрятала его в пластиковом футляре с диском, на котором записан фильм «Дети дороги». Последние пару дней я открывала этот футляр раз двадцать или тридцать – просто чтобы проверить, на месте ли билет.
Нет, я не собиралась его использовать. Я не могла оставить папу. И Сьюзен не могла оставить тоже. И Лаки. Хотя, признаюсь, однажды я словно между делом спросила у миссис Хорсфилд, можно ли перевозить животных в самолете.
Папа наклонился ко мне и взял меня за руку:
– Ты в порядке, моя крошка?
Я глубоко вдохнула и ответила:
– Да, все в порядке, мой великан.
Мы вылезли из фургона. Я крепко прижимала к груди Лаки. Ей ужасно не понравилось путешествие в грохочущем качающемся фургоне, и она яростно скребла всеми четырьмя лапками – просила опустить ее на твердую землю. Кончилось тем, что Лаки поцарапала мне шею. Я знала, что она это сделала случайно, но все равно было больно. И сердце у меня тоже болело. Я часто заморгала и стиснула губы, чтобы не заплакать, потому что знала, что папа сейчас с волнением смотрит на меня. Я попыталась изобразить на лице улыбку. Папа тоже попытался изобразить улыбку.
Мы постучали в дверь Билли. Дверной молоточек был старым, черная краска на нем облупилась, но в двери имелось красивое витражное стекло с нарисованным на нем круглым солнышком, от которого расходились длинные косые лучи. Такие солнышки я рисовала, когда была маленькой.
Дверь открылась, и на пороге появился Билли. При дневном свете он казался еще более бледным и хрупким, чем обычно, но был в новом, странно сидевшем на нем нейлоновом спортивном костюме, а под отвисшим старческим животиком Билли был надет пояс с кошельком для денег.
– Вот, подготовился к путешествию, – сказал Билли, похлопывая себя по кошельку, а затем раскинул в стороны руки. Дав нам себя рассмотреть, он спросил: – Ну, как вам мой наряд? Я хотел, чтобы мне было удобно в дороге.
– Выглядишь просто потрясающе, Билли. Думаю, все стюардессы будут слетаться к тебе как мухи на мед, – ответил папа.
– Ты шутник, приятель, – хихикнул Билли, но было видно, что папины слова ему очень понравились. – Ну, заходите. Добро пожаловать в ваш новый дом. Боюсь, он покажется вам несколько старомодным, но что делать, я тоже человек «из прошлого времени». – Он шире открыл дверь, пропуская нас внутрь.
Мы вошли и остановились, привыкая к полумраку и осматриваясь по сторонам. Мне показалось, что мы попали не в дом, а в какой-то музей. В холле стоял маленький столик и подставка для зонтов, а на столике пристроился старомодный пузатый телефонный аппарат с круглым диском для набора. Телефон стоял на вязаной салфеточке, выцветшей и пожелтевшей от времени.
В гостиной Билли Щепки тоже было множество вязаных салфеточек и ковриков – на спинке ветхого оливково-зеленого дивана, и на каждом его подлокотнике, и на двух зеленых, в тон дивану, креслах. Еще салфеточки были на комплекте вставляющихся один в другой столиков и под китайскими вазами на полке выложенного изразцовыми плитками камина.
Перед этим камином лежал большой полукруглый шерстяной коврик – тоже, разумеется, вязаный. По его краям в одинаковых позах сидели две огромные толстые полосатые кошки. С вытянутыми вперед лапами и высоко поднятыми вверх головами они очень походили на египетских сфинксов. Сидевшая у меня на руках Лаки тревожно мяукнула. Я крепче прижала ее к себе. По сравнению с моей маленькой Лаки кошки мистера Щепки казались большими, как тигры.
Вязаные салфеточки, словно игральные карты, были разложены и на большом серванте, и на каждой салфеточке стояла фотография. Это были старые свадебные фото. Я принялась рассматривать изображенную на них странную, застывшую в напряженной позе пару – мужчина с маленькими усиками и в рубашке с воротничком-стойкой, упиравшимся ему в подбородок, и женщина в свадебной вуали, прикрывающей верхнюю часть ее лица.
– Это мои родители, – сказал Билли, указывая на молодоженов. Это прозвучало у него так, словно они были живыми, просто шести сантиметров ростом, и он знакомил нас с ними. Затем он указал на фотографию еще одной молодой пары – худенький неуклюжего вида молодой человек и пышная женщина, державшая его под руку. – А это мы с моей Мэриан, – он погладил застекленную фотографию по тому месту, где находились пухлые щеки Мэриан.
На серванте были также и детские фотографии – голый мальчик, лежащий на том самом полукруглом ковре перед камином.
– Это мой мальчик. Он тоже Билли, как его отец и как дедушка, правда, сам он сейчас называет себя Уиллом, – пояснил Билли, покачивая головой.
– У него в Австралии тоже свой прицеп с жареной картошкой, мистер Щепка? – спросила я.
– Нет, он поклялся, что никогда не станет продолжать мое дело. Я так и не смог его переубедить. Он стал барменом, и теперь у него свой винный бар в Сиднее, хотя я полагаю, что он все равно подает картофельные чипсы как закуску к выпивке. Картошку фри по-французски, или картофельные ломтики, или как там они еще сейчас называют старую добрую жареную картошку, – и Билли презрительно фыркнул.
– Интересно, моя мама и Стив ходят в его бар? – сказала я.
– Сидней очень большой город, Флосс, – негромко заметил папа и добавил, обращаясь уже к Билли: – Твой парень идет в ногу со временем, Билли. Умница. Он намного умнее нас с тобой.
А в доме Билли время действительно остановилось. Правда, здесь был телевизор, но еще более древний, чем тот, что стоял у нас в кафе. А еще у Билли имелся настоящий граммофон, который нужно заводить ручкой, а рядом с ним – стопка древних виниловых пластинок в коричневых бумажных конвертах.
– Боже мой, Билли, это все осталось у тебя еще со времен твоей свадьбы? – спросил папа, просматривая пластинки. – Нет, слушай, тут есть даже еще более старые записи!
– Да, остались от мамы и папы, – ответил Билли, поводя своими трясущимися старческими пальцами. – Они переехали сюда сразу после медового месяца. Тогда этот дом только построили, он был совершенно новеньким. Мечта моей мамы, а не дом. В те времена такие дома считались писком моды.
Мне было трудно представить, чтобы такой дряхлый дом был когда-то писком моды. Я попыталась вообразить танцующую под звуки граммофона пару, маленького мальчика, играющего на ковре перед камином, смех, громкие голоса, хлопанье дверей… А теперь здесь мертвая тишина и покой.
