Виктор Сидоров - Рука дьявола
Едва Ленька поставил на стол шкафчик, ему в бок ткнулась Нюра и крепко обхватила его.
— Братка... Братушка... Пошто так долго не приходил? Пошто забыл нас?..
Ленька не успел ответить, утешить Нюру: из горницы бежала заплаканная Катька, длинненькая, косматенькая, босая, в одной до колен рубашонке.
— Няня!..
Ленька подхватил ее, прижал к себе.
— Чего ты, Катя? Чего плачешь?
Она уткнулась лицом между Ленькиным плечом и шеей и совсем разревелась.
— Встренуть тебя хотела... А Коська отнял обутки... Я тоже, грит, хочу... Ты же к нам с Нюрушкой приехал?.. А он не пущает... Скажи ему, нянюшка...
— Скажу, скажу, Катя... Не плачь, не надо...
Успокаивает Ленька Катьку, а у самого от жалости голос дрожит и слезы на глаза наворачиваются.
— Ну и хватит... Не плачь... Теперь все хорошо будет. Я вот за вами приехал... Вместе теперь жить станем...
Катька подняла голову, перестав всхлипывать, заглянула в Ленькины глаза жалко и недоверчиво: ослышалась, поди? Разжала руки Нюра.
— Неужто правда? — тихо спросила она, не смея поверить такому неожиданному и огромному счастью.— Братушка, не обманываешь?
— Правда, Нюра, правда. Вот как соберетесь, так сразу и поедем. А вас там ждут: тетя Паша сарафанчики вам пошила. Зеленые. Красивые. Еды всякой наготовила. А дядя Аким пимы раздобыл и подшил. Добрые получились пи-мики: на всю зиму хватит!..
Словно солнцем, горячим и ярким, осветились лица девчонок. Куда делись обиды! Куда подевались слезы и хмурь! Катька щучкой соскользнула с Ленькиных рук и бросилась в горницу — собираться. А Нюра растерянно и радостно повторяла, прижав кулачки к груди:
— С браткой жить будем!.. Все вместе!.. Ой! Неужто правда?
Петруха притащив последнюю табуретку, вдруг притих: услышал, что Ленька хочет забрать и увезти с собой Катьку и Нюру. Присмирели и двое других — Коська и Дуняшка, стояли непривычно молчаливые и только водили глазами то за Ленькой, то за девчонками.
— Вы чего это пригорюнились? — спросил Ленька, оглядывая ребятишек.— Я вон им чего привез — табуретки. А они губы опустили.
— Что сказал? — сглотнул слюну Петруха.
— Табуретки, говорю, привез вам в подарок.
— Ну да?!
— Точно. Каждому по одной. Выбирайте, какая кому по душе.
Петруха, будто его кольнули шилом, сорвался с места, бросился к табуреткам, закричал, жадно разглядывая и ощупывая их:
— Энто моя! Нет, энта! Али та вон!..
Он бы еще долго, наверное, метался от одной табуретки к другой, не в силах выбрать лучшую, да Коська с Дуняшкой не дали: подбежали, упали грудью на свои табуретки, охватили их руками, завопили что было мочи:
— Чур, моя! Чур, моя! Не тронь!..
И снова в избе поднялся такой гвалт — уши затыкай. Когда ребятня малость угомонилась, Ленька спросил:
— Где маманя-то?
— Она к Маркеловне за солью побежала,— выкрикнул Коська, все еще прижимая грудью табуретку. Петруха добавил:
— А тятька на станции. Который день уже. Чегой-то перевозить там нанялся. Одежу нам зарабатывает. Вишь — зима, а нам на улку не в чем.
Едва Петруха умолк, дверь отворилась, и в избу торопливо вошла тетя Феня.
— Иду это, гляжу, а у наших ворот сани. Кто, думаю, такой к нам? А это вот кто! Гость наш дорогой.
Сказала и осеклась: увидела на столе отсвечивающий яркой голубизной шкафчик.
— Ой, откуда это?! — подбежала, оглядела его со всех сторон, погладила, дверцы раздвинула.— Боже мой, красивый-то какой! Как игрушечка! — Обернулась к Леньке, сияющая, порозовевшая: — Неужто ты привез, Ленюшка? Чей такой?
Ленька неожиданно разволновался. Да так, что руки задрожали: никак не думал, что до самого сердца тронет его эта открытая радость тети Фени. Не думал он об этом ни когда делал шкафчик, ни когда вез сюда. Казалось: занесет, отдаст спокойно — и все. А тут вон как получилось!
— Вам это...— сказал он глухо, сдерживая волнение.— Сам сделал... За заботу вашу... за девчонок...— И поклонился. Тетя Феня подбежала к Леньке, обняла, поцеловала.
— Спасибо, милый... Вот так подарок. Неужто сам? Или заработал? Купил?
Ленька засмеялся.
— Куда мне купить?! Сам.
Тут и ребятня бросилась к ним, каждый со своей радостью. Они прыгали, цеплялись за тетю Феню, стараясь перекричать друг друга и, кажись, самих себя.
— А нам вот что Леня подарил!
— Табуретки! Вота какие!
— Всем! Гляди-ка! Маманя!
— Теть Феня, а нас братка забирает. К себе!
— Насовсем! Я уж собралась!
Улыбки у тети Фени как-то враз потускнела, она растерянно взглянула на Леньку:
— Правда, Ленюшка?..
Ленька кивнул:
— Приехал за ними... Авось теперь прокормимся… Оклемались. Спасибо, век вас не забудем...
У тети Фени мелко задрожали губы, по щекам поползли две слезинки. Они поспешно отвернулась, приложив к глазам кончик косынки.
— А может, пусть еще поживут у нас?.. Зиму хоть… Не в обузу они нам. Да и жалко... Привыкли...
— Тяжело вам, теть Феня, с пятерыми-то,— произнес тихо Ленька.— Вижу, не маленький... Да и мне худо без девчонок... Изболелся я о них...
И вдруг, посветлев, тронул тетю Феню за руку.
— Ить не на край света собираемся! В гости будем ездить: вы — к нам, мы — к вам.
Тетя Феня тоже улыбнулась, хотя глаза ее плакали.
— Ну, что ж, ладно. Спасибо тебе... Чего же ты в ватнике? Раздевайся. Чайку попьем.
Все сели за стол. Только Нюра и Катька отказались: облепили Леньку с двух сторон и не отходили от него ни на шаг. А он, приобняв их, рассказывал тете Фене про село, про дядьку Акима и Захара Лыкова, про свое житье-бытье.
Тетя Феня узнала, что Ленька стал комсомольцем, что вместе с ребятами из ячейки делал столы и скамьи для школы и для нардома, что к ним приезжал из уезда агитотряд и показывал представление. Это представление настолько всем понравилось, что Митька Шумилов уже сколотил свой такой же агитотряд и он скоро, в первое же воскресенье, выступит перед сельчанами.
— Я тоже вписался в агитотряд. Стихи рассказываю. Хорошие стихи, ажио слезу вышибают... Ежели наш агитотряд понравится, по другим селам поедем. К вам — обязательно. Сам с Митькой Шумиловым потолкую.
Но больше всего Ленька рассказывал о своей трудовой школе, где «ребята не токо учатся грамоте, но и столярному ремеслу». Кто хочет, конечно, потому что скоро откроются еще две мастерские: слесарная и сапожная. Многие ребята хотят туда. А Ленька не хочет. Очень уж по сердцу пришлось столярное дело. Да и дядька Аким советует столярничать: «У тебя, Леньша, говорит, талан к этому делу агромадный». А дядька Аким — умный мужик. Все знает. Он теперь при трудовой школе работает, навроде учителя: ребят столярному ремеслу обучает. Для девчонок Лыков тоже хочет открыть мастерскую: учить их шитью. Уже и учителку такую отыскал — рукодельщицу.
Тетя Феня только головой качала от удивления да приговаривала:
— Гляди-ка ты, что надумали! Ить надо же: и грамоте учат, и ремеслу! Хорошо живете вы, Ленюшка, интересно, весело.
— Это верно,— подтвердил солидно Ленька,— скучать некогда. Да и богатеев все время приходится обламывать, самогонщиков всяких, голодным помогать...
— Сказывали, будто ваши мужики и парни, комсомольцы, бандитов изловили... Будто мальчонка какой-то помог им. Верно ли?
У Леньки жарко вспыхнули щеки. Чего там! Разве не приятно слышать, что даже тут знают о нем! Однако Ленька не Быня какой-нибудь болтливый да хвастливый. Произнес, насупив рыженькие брови:
— Было такое... Поизловили. Всех. Вместе с атаманом ихним.
Тетя Феня кивнула:
— Спокойно теперь. Повздохнули люди, а то было все от страха тряслись да смерти ждали...
Ленька допил чай, перевернул чашку вверх дном.
— Спасибо, теть Феня. Большое спасибо. Пора нам...
...Мчатся санки по заснеженному простору, летят, взвивая за собой искристые буйные вихорьки. Ленька, стоя на коленках, захлебываясь ветром, выкрикивает в неуемной веселости:
— А ну, наддай, милой, а ну еще, а ну!..
Позади него, окутанные с ног до головы тулупом, сидят Нюра и Катька, румяные, восхищенные.
Ленька обернулся к ним, сияя широченной улыбкой.
— Ну что, лихо катим, а?
— Лихо! — засмеялась Нюра.
И Катька кивнула: «Лихо!»
Вот и знакомая памятная развилка: тут когда-то развела судьбина Леньку с девчонками. Надолго. На целый год.
Сколько было выстрадано за это время, сколько пережито всякого — и плохого, и хорошего.
Теперь на этой развилке их дороги снова сошлись в одну. Сошлись навсегда!
— Эй, милой, а ну шибче! А ну еще шибчее!
Солнце весело било в глаза, смеялось, словно звало их к себе. И они летели ему навстречу, будто на крыльях.
Летели в новую светлую жизнь.
Барнаул, 1974 г.
