Георгий Марчик - Трудный Роман
— Женя! Синицына!
Оглянулась. Марианна. Как всегда, идеально выглядит. Лицо веселое. Посмотрели друг на друга и ни с того ни с сего рассмеялись. Только Женя смеялась дольше, чуть не до слез.
— Ты чему, Женя, так радуешься? — спросила Марианна с пониманием: мол, можешь и не говорить, я и так догадываюсь.
— А я и сама не знаю, Марианночка, просто у меня очень хорошее настроение.
Стоят и смотрят друг другу в глаза и улыбаются, как две задушевные подружки.
— Ты не видела Романа?
— Он только что пошел в кабинет физики. Позвать, Марианночка?
— Позови. Впрочем, нет. Передай, что я просила его прийти на репетицию. Ромео некому играть. Уговорим его. А?
— Давайте, Марианночка. У него получится. Он ведь занимался в драмкружке.
— Я тоже так думаю. А то на репетиции ходит, а ни одну роль не берет. Последний раз, когда не было Черникина, он читал за него — хорошо получалось. Верно?
— Верно…
Все в глазах Марианны. Словно все знает, все понимает. Ну до чего же проницательная! Стоп! Больше ни слова. Это похоже на необъяснимый внутренний приказ. Уж не испытывают ли ее? Надо поскорей переменить тему разговора. Но о чем же сказать?!
— Марианна, только, чур, по секрету. Дайте слово, — совсем другим тоном просит Женя. На лицо ее набегает озабоченность.
Женя как будто не знает, с какого конца подступиться к щекотливой теме, мнется, крутит в пальцах какую-то бумажку. Марианна терпеливо ждет. Наконец Женя решается:
— Марианночка, ну, пожалуйста. Костя меня волнует. Только учтите, он может на меня смертельно обидеться. Поговорите с ним.
— А что случилось? — мгновенно тревожится Марианна и хмурит красивые брови над темными проницательными глазами.
— Нет, нет, ничего не случилось! Нет, нет, он ничего такого не сделал. Вы же знаете, он славный мальчишка. Совсем не такой, не подумайте. Хотя тоже иногда может брякнуть что-нибудь сногсшибательное. Сами понимаете — характер. Мы с ним на днях поспорили. Он утверждает, что сердце — это всего лишь тренированная мышца, насос для перекачки крови. А глаза — набор линз. И так далее. А человек всего лишь высшая форма существования материи. Мои доводы на него совершенно не действуют. А вам он, я знаю, поверит…
— Хорошо, — соглашается Марианна, но уже без прежнего интереса, — я поговорю с ним. — И, заметив нетерпеливое движение, мелькнувшее в лице Жени, добавляет: — Не волнуйся, в том, что ты сказала это, нет ничего плохого.
Лукавая Женя достигла своего — увела разговор от опасной темы и теперь, довольная, побежала дальше.
Еще когда сидели в кино — Костя этого не заметил, — в полной темноте Женя наклонилась к самому уху Романа, словно хотела что-то шепнуть, но ничего не сказала, а только краешком теплых губ коснулась его щеки. Роман насторожился, в растерянном недоумении обернулся к Жене, ожидая, что она скажет. Она так ничего и не сказала, и он промолчал. И вдруг сегодня спросил ни с того ни с сего:
— Послушай, Жека, что ты хотела мне тогда сказать, в кино?
Жене не надо напоминать. Отлично помнит. Вспыхнула, покачала золотистой головкой.
— Ничего не хотела сказать. Поздравила тебя с пятеркой по литературе.
У Романа расширились глаза. Словно шаровая молния, через него прокатилась догадка: ведь тогда она поцеловала его. Возможно ли? А он, чурбан, даже не догадался, ему и в голову это не пришло. Некоторое время донимала мысль, что же она хотела сказать, а потом и ее утерял. Да вот снова случайно всплыла.
Внимательно смотрит он в смеющиеся глаза Жени, но они уклоняются от прямого ответа.
— Подумаешь, пятерка, — небрежно и с досадой на себя роняет он. — Я ведь никогда не учу литературу. У меня и учебника своего нет. Читаю книги. И все.
— Ты гений, Роман, — посмеивается Женя, и не поймешь, шутит она или всерьез.
И ничего, в общем-то, необычного не было. Прочитал книгу, высказал о ней свое мнение. И все. Говорил, правда, едва не весь урок. Ну да Марианна не перебивала. Зазвенел звонок. «Садись», — и поставила крупную пятерку.
Женя шевелит носком туфли и внимательно смотрит на него. Она всегда так делает, когда собирается что-то выдать не вполне обычное.
— Ромка, — протяжно говорит она, будто делает не весть какое открытие. — А ведь тебе нравится Марианна Я это поняла, когда ты отвечал. У тебя и голос, и глаза изменились.
Он даже слегка отпрянул. Вот тебе и на…
— Чепуха, — прищурился и покачал головой. — Все совсем не так, как ты думаешь. Какая чепуха!
— Не знаю, не знаю, — задумчиво говорит Женя. — Может быть, может быть. Впрочем, какое мне до этого дело…
Она поворачивается и быстро уходит, оставляя обескураженного Романа. Так они всегда делают. Это у них, у девчонок, в крови.
Но если бы сказанное било мимо цели, он бы, наверное, так не разозлился, что даже ноздри у него стали раздуваться.
Жужжит муха. Елки-палки! Откуда зимой муха? Проснулась и сдуру носится по классу. Дз-здз-з-з, дз-з, дз-з, жжж, жжж… Глаза провожают муху, ставшую центром общего внимания. Марианна невозмутимо продолжает свой рассказ. Она одна не слышит и не видит мухи.
Но ведь нелепо, правда? Стекла окон почти сплошь разрисованы белыми узорами. За окном белым-бело. Мороз гоняется за прохожими. В классе светло, тепло, чисто, даже по-своему уютно. И шальная муха. Словно с того света. Дзз, дзз, дзз! Тихонько и непривычно поет крылышками. И чего она носится?
Черникин усиленно думает, как обуздать муху, заставить ее умолкнуть. «Хорошо бы подстрелить ее из духового ружья, — думает он. — Нет, пожалуй, на лету не попадешь. А если бы все тридцать два человека одновременно пальнули? И то вряд ли. Вот если бы все тридцать два человека одновременно ударили картечью!..» Дзз, дзз, дзз, жж, жж… — тоненько, назойливо лезет в уши инородный, абсолютно неуместный звук, раздражая, мешая слушать.
Правда, и Марианна сегодня не в ударе. Впрочем, нельзя требовать от учителя, чтобы он всегда был в ударе. А если ей самой не по душе писатель, о котором она рассказывает? Что ж, прикажете искусственно вызывать в себе ложный пафос? Все это понимают. Не маленькие. Из уважения, так сказать, к прежним заслугам внимают без лишних разговоров.
— Разрешите, Марианна? — Юра не выдерживает, тянет кверху руку.
У Марианны на лице удивление. Это редкость, когда ее вот так бесцеремонно перебивают.
— Пожалуйста.
— Марианна, разрешите поймать муху. А то она ужасно мешает. Не дает сосредоточиться.
Если хотите знать, сейчас наступил один из самых щекотливых и драматических, даже величайших моментов педагогики.
Как поведет себя Марианна? Все ждут ее реакции.
— Какая тебя муха укусила, Юра? — В темных глазах Марианны заискрился смех.
Получил, Черникин?!
— Ха-ха-ха! — взрывается хохотом класс.
Мымра такого бы не допустила никогда. Она немедленно бы пресекла беспорядок. Установила полную тишину. А у Марианны это обычная разрядка. Ясное дело: устали — последний урок, да и материал, чего греха таить, скучноват.
Черникин сконфужен. Водит по сторонам удивленными глазами — куда же она, подлая, исчезла? А муха, очевидно напуганная общим смехом, снова куда-то спряталась. Вот тебе и раз! Черникин садится на место.
Марианна улыбается со всеми вместе — у нее тоже поднялось настроение. Но вот кверху тянется еще одна рука. Роман оборачивается к Жене и подмигивает ей.
— Пожалуйста, Гастев, — недоумевает Марианна. — Что еще?
— Марианна, а скажите, пожалуйста, кто такой Фельдшмихель?
Ну, Марианна, держись! Не подкачай. На тебя снова устремлены десятки глаз. В них ожидание. Вопрос задан на волне общего веселого настроения. И теперь уже ни отвертеться, ни отшутиться нельзя. Надо отвечать. Но что отвечать, если она, убей, не помнит, кто такой этот самый Фельдшмихель. И главное, в самом вопросе нет и намека на подсказку. Фамилия явно немецкая и что-то очень-очень знакомая. Марианна мучительно силится вспомнить и не может. Насмешливо прищурившись, на нее в упор, с ожиданием смотрит Роман.
И не мудрено, что она не может ничего вспомнить. Фельдшмихель смутно, безотчетно напоминает ей Клейнмихеля, поэтому-то ей и кажется, что она знала, кто это такой, только сейчас запамятовала и никак не может припомнить. А ведь вся школа, до одного человека, знает, что Фельдшмихелем кличут веселого приблудного пса, который постоянно отирается около школы, выклянчивая по дачки. Все даже удивлены: неужели Марианна не знала этого или забыла?
В глазах Марианны растерянность. Ну почему бы ей не сказать, что она не знает, кто такой Фельдшмихель, и дело с концом. Эх, почему? Да потому что, кроме правил, логики и здравого смысла, существует еще на свете и такая капризная, необъяснимая вещь, как душа человеческая.
— Фельдшмихель — это, кажется, какой-то выдающийся исторический деятель, — неуверенно говорит она и с ожиданием и надеждой смотрит на класс и на Романа.
