Рудо Мориц - Его большой день

— Не плачь, мама!

— Но ведь я… Разве я плачу? — Она поспешно утерла слезы. И уже более уверенным голосом добавила: — Просто мне страшно за отца и за вас.

Стрельба вдалеке утихла. Хорватова успокоилась. Снова посадила девочку играть и стала чинить рубаху Йожо.

Йожо решил, что наступил удобный момент.

— Мама, я пойду к отцу… — Он сказал это решительным голосом, не допускающим никаких возражений.

— Да куда же ты пойдешь, сынок? — Мать подняла глаза от работы и невольно приложила руку к груди. В ее глазах мелькнул испуг.

— К Сухому Верху, мамочка, — ответил сын, и пот выступил у него на лбу.

— Но ведь там стреляют… — почти простонала она.

— Там папа…

Снова послышался гул моторов. Самолеты летели совсем низко, почти над самыми трубами домов.

Йожо выбежал из дома. Он был рад, что разговор закончился. Хотя бы ненадолго. За ним медленно вышла мать, ведя за руку Зузанку.

Самолетов было два. Оба двухмоторные. Они летели в сторону Мартина. Мальчик совершенно отчетливо различал опознавательные знаки на крыльях — черные кресты с белой окантовкой. Такие же кресты, какие он видел на танках в эшелонах, двигавшихся на восток.

— Вражеские… — прошептал он.

Самолеты исчезли за южным отрогом Буковинки. Мать хотела было войти снова в дом, как вдруг послышались сильные взрывы. Один… другой… много взрывов, слившихся в мощный грохот. Йожо почувствовал на своем лице удары воздушной волны. Двери задрожали.

Мать вздрогнула и резко обернулась. На ее лице застыл ужас.

— Бомбят, — сказал вполголоса Йожо. Во рту у него пересохло.

Мать молчала. Зузанка хныкала и терла рукой глаза.

Вслед за взрывами началась пулеметная стрельба. Эхо усиливало ее.

Самолеты показались снова. Теперь один из них направлялся к Поважскому ущелью, а другой — прямо к «Взрыву». За ним тянулся длинный черный хвост дыма. Накренившись на один бок, самолет приближался к Буковинке, все время снижаясь.

И вдруг от него стало отделяться и падать вниз что-то темное. А потом один за другим послышались взрывы. Йожо лежал на земле, в ушах стучало, на него и вокруг падали большие комья земли.

Пилот подбитого самолета сбросил остаток бомб, чтобы облегчить раненую машину. Но все равно не сумел спасти ни себя, ни самолет. Машина стремглав летела вниз и упала на гребень Буковинки.

— Горит!.. Мама, самолет горит! — закричал Йожо, поднимаясь с земли и стряхивая с себя грязь. За домом завыл Гром.

Но мать больше не вышла из дому. Она забилась в угол, прижав к себе плачущую Зузанку, как будто охраняя ее от опасности. Казалось, ничто не заставило бы ее теперь выйти из дома. Сердце у нее стучало так громко, что она сама отчетливо слышала этот стук.

До самого вечера в доме Хорватов царила подавленность. Пушечная пальба все не утихала. Об уходе Йожо разговор больше не заходил. Мальчик не решался, да и мать сама не начинала.

Когда стемнело, прибежал Габриель с заплатанным рюкзаком на спине:

— Пошли!

Йожо пожал плечами и искоса посмотрел на мать. Она сидела бледная, подавшись вперед и опустив плечи. Глаза глубоко запали. Ему стало жаль ее. Но остаться он не может. Чем дальше, тем отчетливее он чувствовал: не может. В голове вертелись слова Никиты: «Они и детей вешают».

— А меня мама пустила, — пришел на помощь Габо. — Говорят, здесь оставаться опасно и мальчишкам тоже. Немцы, если придут, заберут всех.

Мама резко подняла голову, словно ее ударило током.

— Заберут мальчиков, говоришь?

— Так на заводе сказали, — кивнул Габриель.

— А Никита мне говорил, что они и детей вешают, — выпалил Йожо.

На лбу матери собрались тонкие морщинки. Она напряженно думала.

— Мама, пусти меня! — Йожо взял ее за руку; рука была холодная.

Мать встала. Она показалась сыну необычайно высокой.

— Ну что ж, иди… иди! — сказала тихим, дрожащим голосом. — Ты точь-в-точь отец: все равно бы ушел, — и попыталась улыбнуться. Но это была горькая улыбка.

Йожо порывисто и радостно обнял ее:

— Мамочка, не сердись!

Хорватова поцеловала его в лоб и подняла над головой сына жилистую руку, словно хотела благословить его.

— Иди, — повторила она, — иди… А мы тут как-нибудь перебудем.

— Если будет плохо, уйдите с Зузанкой в безопасное место, — посоветовал он серьезно. И стал прощаться: — Прощай, мама, и ты, Зузанка! И добавил голосом отца: — Слушайся маму!

Затем оделся потеплее, взял с собой старый кусок брезента, который уже давно нашел в одной из построек «Взрыва». В карман сунул кусок черствого хлеба.

— Гром! Гром! — крикнул псу.

Пес бросился к нему.

— Пошли с нами!

И двое ребят с собакой двинулись в путь.

При переходе через Важский мост их остановил патруль: двое в гражданской одежде с красными полосками на рукавах — народная милиция, несшая в селе службу по наведению порядка и обеспечению безопасности.

— Стой! Кто идет?

Резкий луч карманного фонарика ослепил ребят. Пес злобно зарычал.

— Тихо, Гром!

— Мы идем в лес… к нашим, — объяснил Габриель.

Милиционеры знали ребят. Знали они и то, что их отцы стояли во главе сельского подполья. Поэтому их беспрепятственно пропустили.

— Передайте от нас привет!.. — крикнули они им вдогонку.

Ребята шли по хорошо знакомой лесной дороге, ухабистой, изрезанной канавками, усыпанной камнями.

За высокими деревьями дорога не была видна. Они часто спотыкались. В лесу пахло прелыми листьями, смолой и грибами. Кроны деревьев тихонько шумели. Вокруг царила такая тишина, что мальчики долго не решались заговорить. И только пройдя довольно большой кусок дороги, Габриель нарушил молчание:

— Йожо!

— Что?

— Когда я уходил, меня остановила Вера.

— Вера? — удивился Йожо, который о девочке совсем забыл. А тут его что-то кольнуло в груди. — Что она хотела?

— Спрашивала, что мы теперь будем делать.

— А ты?

— Сказал, что идем к партизанам… Она просила взять ее с собой.

Некоторое время ребята шли молча. Йожо думал о Вере. Ее желание было для него неожиданным, но понравилось ему. Как же они тогда могли ее прогнать…

— Ну и… ты не согласился.

— Какого черта, ну чего девчонке в это лезть, скажи, пожалуйста?

— Всегда ты так, — остановился Йожо. — Всегда, и в сушильне тоже. Надо было по-хорошему, а ты — какого черта. Представляю, как ты ей это сказал. Конечно, ей идти нельзя. Может, нам всю зиму придется в горах прожить. А там ведь мороз лютый… Но она правильная девчонка, эта Вера!

Габо лишь свистнул, но не сказал ни слова. А Йожо все думал о Вере, видел, как дрожат ее длинные ресницы, как она моргает, то быстро-быстро, а то медленно, спокойно, видел, как опустились уголки ее губ. Только сейчас его стала мучить совесть. Надо было заступиться за нее там, за сушильней, а не молчать.

Тем временем они зашли уже высоко в горы. Узкая дорожка извивалась вверх по гребню Ригля. Мальчишки спотыкались о камни и стволы деревьев. Ветки елей били их по лицу, но они не обращали на это внимания.

Вдруг Йожо остановился и рукой задержал Габо:

— Посмотри!

Метрах в тридцати перед ними светились два зеленоватых огонька.

— Что это? — испуганно попятился Габриель.

— Наверное, лиса.

— Или волк.

— Тоже выдумал! В наших лесах волки не водятся, — сказал Йожо, но в его дрожащем голосе не было уверенности.

Огоньки не двигались. Через некоторое время насмерть перепуганный Йожо сообразил, что Гром куда-то девался. Если бы он оказался рядом, было бы не так страшно. Йожо крикнул:

— Гром! Гром! Сюда!..

Два зеленоватых огонька стали быстро приближаться и наконец уткнулись Йожо в руку. Да, это Гром, потомок диких волков, нагнал на мальчишек страх. Он сбился с дороги, обогнал их и, снова выйдя на тропу, остановился впереди и стал ждать.

— Вот чудище! — выругал Йожо пса. — Так испугать нас! — Он схватил пса за ошейник, украшенный медными кнопочками.

Где-то далеко заухала сова, и Гром ответил ей добросовестным лаем.

В тылу врага

Отряд Шимака не прекращал боевых действий. Таков был приказ командира бригады: уничтожать коммуникации врага!

То взлетал в воздух мост с воинским эшелоном, то автомашины подрывались на минах. Все чаще люди находили у дорог остовы сгоревших машин.

Не проходило дня, чтобы отряд не совершил какой-нибудь диверсии.

Когда началось восстание, отряд Шимака поспешил в Стречнянское ущелье. Гитлеровцы пробились туда с помощью танков, тяжелой артиллерии и самолетов.

Словаки сражались тут бок о бок с чешскими, русскими и французскими партизанами. Они дрались героически, но не смогли долго противостоять мощному оружию. Не говоря уже об авиации. А у них самолетов не было, если не считать нескольких отчаянно медленных бипланов. Шаг за шагом враг продвигался вперед. Казалось, каждое дерево стреляло и каждый овражек превратился в маленькую крепость. Редели ряды фашистов, но все-таки винтовками невозможно было задержать тяжелые танки. Партизаны отступали…