Владимир Добряков - Король живет в интернате

— Ну, с ним можно жить! Мировой мужик!

Очень пришелся Леонид Данилович Митяю по душе. Утром, сидя в столовой рядом с Гусевой, он, блестя глазами, сообщил:

— Слушай! Вот чудеса в решете! Приходит к нам вчера вечером старший. Ну, думаем, начнет пилить. А он уселся, и давай про войну рассказывать! Сам же и правила нарушил!

— Какие правила? — удивилась Гусева.

Она слушала рассказ Митяя с таким интересом, что даже есть перестала.

Внимание польстило Митяю. По дороге на участок он рассказал о Кузовкине еще двум девочкам. А увидев Сонечку Маркину, стоявшую на берегу пруда рядом с Андреем, он крикнул:

— Слышишь, артистка! К нам вчера воспитатель пришел…

— Знаю, знаю! — перебила она. — Про войну рассказывал. Новость с бородой… — Обернувшись к Андрею, она продолжала прерванный разговор: — Напрасно не хочешь идти на бал. Сколько можно хандрить! Вот прошлый раз не был, а мы полечку разучивали. Чудесный танец! Только не с кем было танцевать. Представляешь, с Кравчуком танцевала! Фи! Руки потные, и молчит, как пень. Так придешь сегодня?

— Не приду, — ответил Андрей, медленно и с трудом ведя сачок на длинном шесте по воде, усыпанной листьями.

— Ну, как хочешь! — обиделась Сонечка. — Пожалуйста! Можешь грустить в одиночестве.

Так Андрей и поступил: грустил в одиночестве. Ребята отправились на бал, а он, надев пальто, вышел во двор.

Темно, пусто, прохладно. С небольшого взгорка, где стояло общежитие, школа — как на ладони. На первом этаже светятся четыре окна пионерской комнаты. Словно в хороводе, мелькают в окнах фигурки. Это для малышей вместо бала устраивают вечера игр. На третьем этаже светятся сразу восемь окон — актовый зал. Там тоже идет веселье… Им весело. А ему нет никакой охоты веселиться. Лучше посидеть над прудом, помечтать, подумать.

От неподвижной, стылой воды тянуло холодом. Андрей поежился, засунул руки поглубже в карманы. На воде, то здесь, то там, вспыхивали слабые искорки. Он не сразу догадался, что это звезды, появлявшиеся в просветах туч. Звезды! Далекие, неведомые миры… Андрей вспомнил, как на днях в пионерской комнате студент университета делал доклад о планетах солнечной системы. Интересно. Вот бы в самом деле полететь в космической ракете на Марс. Посмотреть на те загадочные каналы. Или — на Венеру. Что там за густыми облаками? Или до конца разрешить бы тайну колец Сатурна…

Юпитер, ты сердишься…

Вечер дружбы в актовом зале был в полном разгаре. Гремела музыка, кружились пары. Все танцевали — девочки, мальчики, воспитатели. Танцевал и директор школы Сергей Иванович. Зоркий все-таки у Сергея Ивановича глаз. На бал явилось почти триста человек, а он все же заметил: в переполненном зале отчего-то не видно воспитанника Королева.

«И в прошлый раз не был, — вспомнил директор. — Нехорошо». Подойдя к Светлане Пащенко, только что кончившей танцевать с Толей Лужковым польку, Сергей Иванович отвел ее в сторону.

— Что-то Королева не вижу. Ты не знаешь, где он?

— Я поищу его, Сергей Иванович. Хорошо? — вспыхнув, сказала Светлана и добавила, опустив глаза: — Только вы не думайте, что мы сторонимся его. Он сам не хочет дружить с нами.

Сергей Иванович проговорил:

— Сложно это, Светочка. Нелегко человеку ломать свой характер.

— Мы понимаем.

— А понимаете, так помогите. Немножко, слегка. Навязчивыми не надо быть, но совсем в стороне стоять — тоже неправильно.

Накинув в гардеробе пальто, Светлана вышла во двор. Осмотрелась. Справа — черный прямоугольник общежития. В спальнях — ни огонька. Где же он может быть? В пионерской комнате — малыши. Библиотека закрыта… Не у пруда ли?

…Услышав шаги, Андрей обернулся. Кто-то идет. Сюда.

— А, вот ты где! — услышал он голос Светланы. — Ты почему не пошел вместе со всеми на бал?

Он подумал и ответил:

— Так…

— А мне велели найти тебя и привести.

Она поняла: этого можно бы и не говорить. Что значит — привести! На это недолго и обидеться.

— Я не ребенок, — сухо, почти зло сказал Андрей.

— Зачем ты сердишься? — спросила она.

— Да брось ты, — перебил Андрей. — Вы мне на совете коллектива все подробно объяснили… А идти веселиться у меня нет никакого желания. Имею я все-таки право побыть один?

— Да, конечно. — Светлана поджала губы, но тут же заставила себя улыбнуться, сердито подумав: «Ах, какая гордая! Уже оскорбилась!» Она сбоку взглянула на его неподвижную, как статуя, фигуру с обиженно-приподнятыми плечами и тихонько рассмеялась. Он подозрительно покосился на нее. Светлана сказала:

— Юпитер, ты сердишься, значит, ты неправ.

— Чего-чего?

— Это говорят о человеке, когда он неправ, потому что сердится.

— А если не сержусь?

— Нет, сердишься. И вообще ведешь себя так, будто все кругом виноваты и неправы, кроме тебя.

— Ну, знаешь!..

— Юпитер, ты опять сердишься?

Андрей не видел лица Светланы. Он мог лишь догадываться: брови над карими глазами сейчас приподнялись, губы вот-вот дрогнут в улыбке. И он не удержался, сказал примирительно:

— Ладно, уж не сержусь.

— Давно бы так, — одобрила Светлана. Она уселась с другого конца скамейки и продолжала: — Мне кажется, надо в любых обстоятельствах не падать духом, быть сильным и мужественным. А ты раскис. Какой же ты Король…

— Других учить легко, — опять начиная сердиться, оборвал Андрей. — Ты будто очень сильная, мужественная!

— А что, — возразила она, — я стараюсь быть такой.

— Стараешься! А чуть что — глаза на мокром месте.

— Неправда!

Он раздумывал: сказать или нет?

— Совсем неправда, — повторила Светлана. Однако, помолчав, добавила: — Ну, может быть, в самом-самом крайнем случае.

— Чего уж там выкручиваться! Знаю!

— Что знаешь? — насторожилась она.

— А то, что плакала в лесу. Скажешь, нет?

— Откуда тебе известно? Шпионил?

— Ничего не шпионил. Так уж получилось, что знаю. Помнишь, мы тебя тогда обругали здорово. Напрасно, конечно, обругали. Вижу — расстроилась ты и зачем-то быстро пошла на улицу. «Может, под трамвай, — думаю, — хочет броситься». И побежал за тобой. А в лесу увидел: стоишь возле березы и плачешь.

— Да, я тогда плакала, — проговорила Света. — Уж очень обидно мне было…

Голос ее чуть дрогнул, — видно, обида до сих пор не прошла.

— Ты не сердись, — тихо сказал Андрей и замолчал, не в силах больше ничего придумать.

Пауза затягивалась.

Ветер гнал рваные облака, очищая небо. Темное, бездонное, оно все было усеяно яркими звездами.

— Как красиво! — легко вздохнув, сказала Света, и он обрадовался: «Простила!» — Вот если бы все в жизни такое красивое было! Правда, Андрей?

— Да, хорошо, когда люди красиво живут! Вот у нас соседи есть, у них все красивое — ковры, телевизор, цветы, — начал было Андрей…

— Не о том, не о том ты! — горячо перебила Света. — Разве в коврах дело? Надо, чтобы люди друг к другу относились красиво…

«Не простила!» — сжался Андрей. А Света уже спокойнее продолжала:

— Вот, например, дружба. Думал ли ты когда-нибудь, как настоящая дружба жизнь украшает? Только настоящая! Дружба… Это что-то такое большое, нет, громадное, прекрасное. Без нее и жить нельзя. Ты понимаешь?

Андрей молча смотрел на нее. И то ли ему привиделось, то ли отразились далекие звезды в ее широко раскрытых глазах, но ему показалось, что в них светятся голубые искорки.

— Потому я и плакала тогда, — совсем тихо промолвила Света. Андрей непроизвольно встал, но не мог произнести ни слова. А она, будто очнувшись, вдруг заторопилась: — Ну, я пошла. Ты идешь?

— Нет еще… Побуду здесь.

Она поднялась. Три-четыре секунды еще виднелось из-под пальто ее белое платье, а потом все пропало. И шаги затихли.

Толино горе

В интернате скучно не бывает. Развлечений сколько угодно. Было бы только время. Можно пойти в спортзал — поиграть в мяч, настольный теннис, изобразить на турнике «лягушку». Можно отправиться в библиотеку доступ к полкам с книгами свободный. Можно немало интересного найти в пионерской комнате. Тут и шахматы, и шашки, и куча головоломок, да таких, что битый час ломай голову и не сообразишь, как, например, в маленькое кольцо просунуть большую фигуру. Тут и подшивки газет, журналов, и аквариум с рыбками. Много занятных вещей…

Но если кого грызет забота, у кого тяжело на душе, то лучше всего заняться каким-нибудь делом. Андрей это на себе испытал. Приходя на занятия кружка «Умелые руки», он забывал обо всех своих невзгодах. Шуршание рубанка, повизгивание пилы, стук молотков, гул мотора электросверла, озабоченные голоса ребят были лучшей музыкой для него, а запах столярного клея, лака, жженой паяльной кислоты и свежих березовых стружек — лучшими запахами на свете.