Павел Бляхин - Москва в огне. Повесть о былом
Я не заставил себя упрашивать и вскоре лежал уже на знакомом матраце под прилавком книжного магазина.
Пахло книгами, которые, как всегда, мирно лежали на полках, тщетно ожидая покупателей.
Внезапный удар
К Вере Сергеевне мне удалось попасть только ночью. Парадную дверь открыла та же девушка в белом фартуке. Она узнала меня.
— Вы к Анне Петровне? Пожалуйста, она дома. Пришла лишь полчаса назад. Второй этаж, дверь налево.
Вслед за девушкой я поднялся по лестнице и, пройдя по длинному, слабо освещенному коридору, осторожно постучался в знакомую дверь.
Ответа не было. Я постучал сильнее.
— Кто там? — спросила Вера Сергеевна из-за двери.
Я отозвался, и Вера Сергеевна впустила меня в комнату.
— Как ты напугал меня, Пашенька! — сказала она. — Я забыла договориться с тобой об условном стуке, и вот…
— А что в этом страшного?
— Ничего особенного. Я кое-чем занималась, и пришлось наспех убрать…
Окинув взглядом ее маленькую комнату, я ничего подозрительного не заметил.
— Как будто все в порядке?
— Ты плохой сыщик, дорогой мой. — Она сунула руку за батарею и вынула оттуда небольшой черный шнур.
— Что это такое? — недоумевал я, разглядывая его со всех сторон. — Мне кажется, никакой шпик не обратил бы внимания на подобный шнурок.
Вера Сергеевна улыбнулась:
— Нет, дорогой мой, шпики его должны знать. В таком виде этот шнур действительно не страшен. А вот если один конец его закрепить в железный стакан с известной начинкой, а другой поджечь, то…
— Бикфордов шнур?! — воскликнул я, догадавшись наконец, в чем дело.
— Тише, голубчик, охранка еще жива…
Она убрала шнур. Я с восторгом смотрел на нее. Вот, значит, какая она, моя Вера Сергеевна, бомбы начиняет!
— И сильна эта штука?
— Очень; взрыв устрашающий и множество осколков. Это «македонка», она гораздо лучше эсеровских «лимонок», которые взрываются от удара и более опасны для бросающего.
Вера Сергеевна говорила спокойно, деловито, будто речь шла не о бомбах, а о разных сортах яблок. До сих пор я знал ее как самоотверженного революционера, бесконечно доброго, любвеобильного и по-женски мягкого. И вдруг в ее руках смертоносное оружие! И мне тотчас представилось, как она поднимается на гребень баррикады — обязательно на самый гребень! — и бросает бомбу с горящим фитилем… Нет, это не ее дело, тут нужна сильная мужская рука.
Я высказал это вслух и не без тайной тревоги.
Вера Сергеевна отрицательно покачала головой:
— Нет, друг мой, сила здесь на втором плане, нужны предварительная тренировка и некоторая выдержка.
— Вот видите! — обрадовался я. — Когда ж вам было тренироваться и где?
— В Сибири, голубчик, там времени было много.
— А нельзя ли и меня как-нибудь приспособить к этому делу?
Вера Сергеевна сдвинула брови.
— Бомба не камень, и бросать ее надо умеючи. А у нас их так мало, что давать в руки необученным людям было бы преступлением.
— А вы?
— Что я? — Вера Сергеевна с обычной лаской положила свою руку на мое плечо. — За меня ты не беспокойся, голубчик. Я могу бросить бомбу метров на двадцать без особых усилий. А в условиях московских улиц этого за глаза достаточно. Впрочем, вряд ли мне разрешат… И не в бомбах сейчас беда.
Новости, сообщенные Верой Сергеевной, ударили меня как обухом по голове. По предложению Московского комитета нашей партии Совет рабочих депутатов выделил особый штаб для общего руководства восстанием, куда вошло по два представителя от большевиков, меньшевиков и эсеров. В первый же день стачки штаб приступил к разработке общего плана восстания и собирался дважды: один раз днем, другой — ночью. Второе совещание оказалось и последним! Неожиданно нагрянула многочисленная орда жандармерии и полиции, и штаб был арестован. В том числе два наших представителя — товарищи Шандер (Марат) и Васильев (Южин). Это были члены комитета, а Марат к тому же был и представителем ЦК в московской организации. Таким образом, в первый же день стачки восстание было обезглавлено. Этим и объяснялась некоторая задержка руководящих указаний. Арестом штаба нам был нанесен тяжелый удар. Как же быть дальше?
Вера Сергеевна попыталась успокоить меня:
— На второй же день стачки наш комитет создал новый руководящий орган — Исполнительную комиссию в составе трех человек. Фактически она теперь и возглавляет движение. Вот можешь познакомиться с инструкцией «Советы восставшим рабочим».
Я торопливо схватил «Известия» с напечатанной инструкцией, подсел поближе к лампе и стал читать:
«1. Главное правило — не действуйте толпой. Действуйте небольшими отрядами — человека в три-четыре. Пусть только этих отрядов будет возможно больше, и пусть каждый из них выучится быстро нападать и быстро исчезать… Полиция и войска будут бессильны, если вся Москва покроется этими маленькими неуловимыми отрядами.
2. Кроме того, товарищи, не занимайте укрепленных мест. Пусть нашими крепостями будут проходные дворы, все места, из которых легко стрелять и легко уйти…»
Вера Сергеевна смотрела на инструкцию через мое плечо. Я чувствовал ее дыхание и торопился поскорее кончить чтение. Мне казалось, что она чем-то недовольна.
— Да, — сказала она, вздохнув, — мы начинаем партизанскую войну. Сейчас это, конечно, правильно, только так мы и можем действовать, но…
— Но что? — поспешно спросил я, повернув к ней голову.
Вера Сергеевна неловко запнулась, как бы сомневаясь, можно ли сказать мне то, что она думала.
— Видишь ли, мне кажется, мы упустили самые важные три дня, когда власти были растеряны и когда можно было начать наступление. А ведь еще Маркс говорил, что главное правило восстания — это отчаянно смелое, бесповоротно решительное наступление, а мы…
Вдруг с улицы донесся такой мощный и угрожающий звук, что зазвенели стекла и дрогнул пол под нашими ногами.
Мы оба вздрогнули.
— Что это такое, Пашенька? — спросила Вера Сергеевна, вскочив на ноги.
Я сам не мог понять, что могло в городе так тяжко ухнуть. Быть может, взорвалась бомба?
После небольшой паузы удар повторился с еще большей силой.
— О! Кажется, началось! — Вера Сергеевна поспешно подбежала к окну и открыла форточку.
Звук нового удара с гулом и треском ворвался в комнату.
— Пальба из орудий!..
Несколько минут подряд пушки грохотали непрерывно, одна за другой. Потом сразу все оборвалось, и стало тихо…
Вера Сергеевна резко захлопнула форточку и задернула темные шторы окна.
Я схватился за шапку.
— Что теперь делать? Сбегать узнать, что там случилось?
Вера Сергеевна остановила меня:
— Кажется, я догадываюсь, в чем дело. Стрельба слышалась со стороны Пречистенки?
— Оттуда.
— Ах, что за беспечность! — возмутилась Вера Сергеевна. — Надо было в первый же день стачки покинуть этот дом. О нем знала вся Москва, как же не знать полиции?
Меня обдало холодом.
— Неужто дом Фидлера?
— Уверена. Большинство дружин ушли оттуда еще вчера, но некоторые, по-видимому, решили остаться: понадеялись на глупость и растерянность властей…
Дом Фидлера я знал. Задолго до стачки там каждый день без особой конспирации собирались дружинники большевиков, меньшевиков, эсеров, студентов. Это был своеобразный штаб боевиков, где происходили обмен опытом, дискуссии по вопросам тактики баррикадного боя и даже обучение дружинников. Казалось, нетрудно было предвидеть, что враг попытается нанести первый удар именно здесь но нашим вооруженным силам, собранным в одном месте и, следовательно, лишенным возможности действовать активно. Против артиллерии кучка окруженных дружинников долго устоять не может… недаром сейчас так зловеще тихо на улице.
Вера Сергеевна быстро оправилась и внешне спокойно сказала:
— Разгром даже одной дружины для нас немалый урон. Это означало бы, что не мы, а Дубасов начал наступление. И, конечно, теперь победа обойдется нам дороже.
— По мы все-таки победим! — Я снова схватил шапку.
— Ты куда, Пашенька?
— Мне кажется, надо узнать, что там творится.
— Да, да, узнай, голубчик, а потом свяжись с Седым. Он наверняка будет на Пресне, у прохоровцев. Там же найдешь и Семена Петровича. Это член комитета, посланный для руководства Пресненским районом. Ты им можешь понадобиться как агитатор. Завтра можно ожидать больших событий…
— А вы куда? — спросил я с тревогой в голосе.
Вера Сергеевна улыбнулась:
— Обо мне не беспокойся. Я свяжусь с комиссией комитета и буду знать, что делать.
Как и в первый раз, она проводила меня до двери, заботливо поправила мой башлык на шее, глубже натянула шапку на уши, посмотрела на сапоги.
