Виктор Лихачев - Единственный крест
— Все равно из них ничего путного не получится.
— Они же не виноваты. И вообще, ты же врач! — возмутилась Толстикова. Но потом сбавила тон:
— А вообще-то ты, наверное, права.
— Однако мы отвлеклись. С Ольгой решили, что делать. Как быть с тобой? — Глазунова посмотрела на Любу, явно что-то прикидывая.
— А что со мной? Или… Ты же сама сказала…
— Да не о том я. Не надо тебе у нас в городе операцию делать.
— Но для Москвы у меня денег нет.
— Какие деньги. Люба? — искренне удивилась Толстикова. — Вадим Петрович обязательно достанет направление в Москву. И ты сделаешь операцию. Бесплатно. Правда, Галя?
— Ох, Алиска, совсем ты у нас ребенок! — улыбнулась Глазунова.
— Почему? Я сама видела по телевизору: если по направлению, то…
— Правильно, бесплатно. А потом перед операцией к Любашке подойдет анестезиолог. Все, что надо расспросит, в конце добавит: если, мол, у вас ко мне какие пожелания будут, милости прошу ко мне в кабинет. Люба возьмет конвертик, положит туда энную сумму — и в кабинет…
— Мне одна женщина рассказывала, — перебила ее Братищева. — Она не поняла, что еще ей желать. Такой милый человек, все расспросил. А потом она, уже после операции, два дня от унитаза не отползала.
— Это же… — у Лизы даже не нашлось слов, — он же клятву Гиппократа давал!
— Правильно. Но он же хозяин своего слова — сначала дал, потом взял обратно. К тому же, сама подумай, где сейчас Гиппократ? Сидит на Олимпе, и в ус не дует, а за него другие отдуваются… И вообще, Алиска, — продолжила Глазунова, — к нашему делу это отношения не имеет. Мы просто констатируем факты. А они вещь упрямая. После анестезиолога будет «сам» или «сама» — кто операцию сделает. Намекать никто не станет — больной придумает, как отблагодарить.
— Нянечке, чтобы палату вымыла, тоже надо, — меланхолично добавила Люба.
— Надо, — философски согласилась Галина, — а еще медсестре. Все дело в количестве драгоценного металла. Что говорить, Москва зажралась, конечно, но уровень там и у нас — небо и земля.
— Послушай, Галя, ты так спокойно об этом говоришь. Может, и ты — берешь?
— А кто бы мне дал, Алисочка? Я — участковый врач, терапевт. Чернорабочая медицины. Мое дело — ОРЗ и гипертония. У Вадима — другое дело. Захочет человек ребенка от армии отмазать — все отдаст.
— Хочешь сказать…
— Слушай, солнце мое, ты будто вчера родилась! — вскипела Глазунова. — Хорошо тебе было — за Мишей, как за каменной стеной, а на нашу зарплату попробуй, поживи. Ладно — мир? Все это разговоры. Что делать с Любой — вот вопрос.
— А вот Роза…
— А что, Роза? Она свое дело хорошо сделала, теперь надо, чтобы и другие все сделали хорошо.
Братищева сделала еще одну попытку:
— Роза Петровна говорила, что оборудование у нас отличное…
— Кто бы спорил… Решено. Ты, лиса, поедешь в Обнинск, — Галина была довольна собой. — Это то, что надо. Во всех смыслах.
Глава четырнадцатая.Светлячковая поляна.Разумеется, Лиза родилась не вчера. Даже когда был жив Миша, Толстикова не жила под стеклянным колпаком. Просто… просто она не видела, и не хотела видеть малейших изъянов у своих друзей. Муж спорил с ней, говорил, что друзей надо не идеализировать, а принимать их такими, какие они есть. Но переубедить Лизу было невозможно. И вот — всего несколько вскользь оброненных слов. Больше всего ее убила та небрежность, с какой Галя все это сказала.И вообще, в последнее время Лизе явно не везло. Опять придирается Лебедева. Всем в «Шуваевском доме» было хорошо известно о совсем неплатонической дружбе между Лебедевой и директором музея Аркадием Борисовичем Слонимским. Толстикову никогда не волновали бабьи пересуды, но одинокая Римма Павловна особо не скрывала своей связи с пятидесятилетним отцом двоих взрослых детей. После смерти Миши Борис Аркадьевич был подчеркнуто внимателен к Лизе. Римме Павловне, по-видимому, это не очень нравилось. Фаворитизму находится место не только во дворцах, но и в скромных провинциальных музеях. Лебедева, немало сил положившая на то, чтобы завоевать слонимское сердце, хорошо понимала, что расслабляться в таком коллективе, где одни женщины, больше половины из которых одинокие, нельзя.Итак, вначале была Лебедева. Затем тот старик у магазина. Утром, идя на работу, Лиза увидела его, стоящего в очереди за молоком — здесь всегда торговали молоком из пригородного совхоза. А, возвращаясь с обеда, Толстикова уже возле другого магазина вновь заметила того же самого старика. Он торговал купленным молоком, как своим, домашним. Когда на вопрос одной женщины: «У вас свежее молочко?», дед ответил: «Утром хозяйка подоила, берите, не сомневайтесь — потом благодарить будете», Лиза взорвалась: «Как же вам не совестно людей обманывать!» Она думала, что старик устыдится, свернет торговлю, но тот пошел в атаку. Такой ругани в свой адрес Толстикова никогда не слышала. Самым мягким пассажем было: «Наколются тут разные проститутки, а потом над честными людьми издеваются…» Повернулась, ушла.А уже дома ждал еще один сюрприз: приехала тетя Света, мамина сестра. Лиза всегда удивлялась, насколько разными могут уродиться и вырасти родные сестры. Мама — спокойная, ясноглазая, напевная и негромкая, и — тетя Света. Когда она приезжала, Лизе казалось, что в ее доме разорвалась маленькая атомная бомбочка. Тетя жила в Москве, и если Толстиковым требовалось съездить в первопрестольную, они всегда останавливались в Светланы Викторовны, мирясь с неудобствами, ради достопримечательностей и магазинов столицы. Неудобствами провинциальные родственники считали не удаленность квартиры от центра или маленькую жилплощадь — тут все устраивало. Не устраивала Светлана Викторовна с ее привычки. Самыми вредными были две. Тетя фанатела от здорового образа жизни, обращая в свою веру все и всех вокруг себя. А еще ее огромное и сострадательное сердце требовало творить милосердие. Время от времени Светлана Викторовна, вдова известного в Москве дантиста и коллекционера, в буквальном смысле слова подбирала с улицы и приводила к себе домой каких-то людей. Люди отмывались, отъедались, становились гражданскими мужьями Светланы Викторовны. Она их выводила в свет, устраивала карьеру. Странно, но среди них не нашлось ни одного благодарного человека. Первый, скрипач, ушел, прихватив с собой две работы Филонова. Тетушке не так жалко было скрипача, как жаль Филонова и своего потраченного труда. Второй, вроде бы юрист, прожил года четыре, дольше всех. На память об этих годах юрист взял Шагала. Последний год с ней жил человек, который называл себя бардом. Если тетя приехала, значит, бард тоже… покинул ее. Душевные раны Светлана Викторовна предпочитала лечить сменой обстановки. Дом Толстиковых всегда был ее первой остановкой, затем она ехала в Питер к своему сыну, и после этого в Великий Устюг, к маме Лизы.Тетя ждала ее у подъезда дома, сидя в окружении местных бабушек, которым рассказывала: «Болотов как говорит? Хочешь жить здоровым — закисляйся! Посмотрите, чем мы набиваем свой желудок? Что такое растительные масла, особенно в переработке — олифа! Вот, вот, всю жизнь прожили и думали, что растительное масло полезно. Олифа…» Все ясно, у тети новый бзик. На чем же теперь готовить? Сливочное масло у Светланы Викторовны давно под запретом.
— Привет, тетя. С приездом!
— Я потом доскажу, — поднялась та со скамьи. — Спасибо. Я не стала тебе звонить…
— Убежал бард?
— Бард? А, Скрипников… Как ты догадалась?
— Интуиция.
— Убежал.
— Неужто с пустыми руками?
— Если бы… Картину Маслова стащил.
— Последнее приобретение Виталия Оттовича?
— Вот именно. Ты не можешь сказать, Лизонька, — поднимаясь по лестнице, спрашивала Светлана Викторовна, — почему мужчины так неблагодарны? Или таков мой крест — получать плевки в лицо от людей, которых я…
— Не обобщай, татя. Просто на помойке ничего стоящего найти нельзя.
— Ты не представляешь, каким был Жоржик…
— Кто?
— Жорж Скрипников. Бомж, натуральный бомж.
— Я знаю.
— Откуда? Ты же его не видела? — Они вошли в квартиру.
— Другие тебя, тетушка, не привлекают.
— Может, ты права. Мы ведь ему артистический псевдоним придумали — Георг Скрипка, я договорилась, что его послушает продюсер Кошкин, он авторской песней занимается — и вот тебе… Ладно, забудем. Перелистаем и эту страницу. Ты плохо выглядишь, дорогая.
— Вот как? А я и не догадывалась.
— Придется заняться твоей диетой.
— Какая диета?! Тетя, я похудела на шесть килограммов.
— Серьезно? Как тебе это удалось? Впрочем, что это я? Прости. С этим Жоржем голова кругом пошла… И все равно, каждое утро ты будешь у меня теперь есть салат красоты. Все очень просто: горсть геркулеса заливаешь кипятком. Когда геркулес разбухнет, натираем яблоко. Берем столовую ложку меда и столовую ложку грецких орехов. Все размешиваем…
