Ночной обоз - Алексей Иванович Мусатов
— Очумел, что ли !.. Сейчас бомбить начнут. Лезь к нам!
Бегун остановился, ухватился руками за перила моста, и Шурка увидел мальчишку лет четырнадцати, скуластого, приземистого, с разбитыми в кровь босыми ногами.
— Откуда ты такой? От кого драпаешь? — с удивлением спросил Шурка.
— Слышь, парень... — Бегун с трудом отдышался. — Ты местный? Из города? Мне срочно к военным надо... К начальству. Ты показать можешь? — Он кивнул в сторону поля, откуда только что прибежал. — Там... там немцы!
— Тю! — фыркнул Шурка. — А без тебя, думаешь, военные об этом не знают?.. Слышь, что за городом делается.
— Но они же совсем рядом. И почти все на танках, — сбивчиво забормотал мальчишка. — Знаешь, как хитро придумано. Мы колхозных коров угоняли на восток. А немцы нас перехватили и поставили танки в середину стада. И приказали гнать коров к городу... Понимаешь теперь?.. Только я все равно немцев опередил! Веди скорее к начальнику, — взмолился он, с тоской прислушиваясь к артиллерийской перестрелке за городом.
Шурка пристально оглядел возбужденного мальчишку. Нет, тот, пожалуй, ничего не выдумывал.
— Ладно, пошли! — махнул он рукой, вспомнив, что за монастырем расположилась воинская артиллерийская батарея. — Найдем кого-нибудь.
Шатровая башня
К утру бой утих, и в город вступили немцы. С лязгом и грохотом, высекая из булыжников мостовой искры, пошли танки, потом потянулись орудия, грузовики с солдатами, промчались мотоциклисты.
Шурка с Родькой Седых — так звали босоногого мальчишку-бегуна — после того, как предупредили батарейцев о танках, вернулись в щель у подножия монастырского холма и всю ночь просидели в промозглой яме.
А когда выбрались на свет, увидели, что в городе уже хозяйничали немцы. Он врывались в магазины, занимали лучшие дома, размещались в школах, в клубах, в учреждениях. Какая-то воинская часть захватила и помещение детского дома, которое находилось в монастыре.
Мальчишки попытались было пройти внутрь помещения, заглянуть в спальни, в столовую, но рослый часовой у входа, поправив на груди автомат, погрозил им пальцем.
— Куда ж нам теперь? — озадаченно спросил Яшка.
Шурка пожал плечами. Нет родного детдома, нет воспитателей, учителей, и неизвестно, как теперь ребята будут жить и что делать.
Ведь он, Шурка, и так был почти круглым сиротой. Отец бросил их с матерью, когда мальчишке не было и пяти лет, мать вскоре вышла замуж за другого и после первого класса устроила сына в детский дом, а сама уехала на Дальний Восток.
И вот он, как в новой семье, пять лет прожил в детдоме, перешел этой весной в седьмой класс, мечтал после окончания десятилетки пойти учиться в военную школу...
А теперь начиналась совсем иная, какая-то непонятная, немыслимая жизнь.
Но жить все-таки было надо... Ведь он, Шурка, не один в таком положении, уже подобралась целая компания: Настя, Яша, пастушонок Родька Седых, еще какой-то латышский парнишка со своей сестренкой, которые всю ночь просидели с ними в шели-убежище. Латыша, кажется, зовут Витолом.
— Спрашиваешь: куда нам теперь? — обратился Шурка к Яшке Самусенко и, обведя глазами толстые монастырские стены, задержался взглядом на угловой высокой башне, которую все называли Шатровой. Она чуть накренилась набок, и по стенам ее проходили извилистые трещины.
— Вот нам и жилье! — сказал Шурка.
— Так она ж завалится скоро, — опешила Настя.
— Еще сто лет простоит, — отмахнулся Шурка. — Зато в нее ни один фриц носа не сунет.
Но Настя заявила, что она в такую башню-развалюху не полезет, а лучше поищет прибежище во флигеле, у тети Лизы Бурлаковой, детдомовской уборщицы. Потом посмотрела на худенькую девочку, сестру Витола, и позвала ее с собой.
— Иди, Лайма, — грустно кивнул Витол. — Там тебе лучше будет.
С этого дня Шуркина компания устроилась в Шатровой башне. Но сидеть в четырех стенах ребята подолгу не могли. Тянуло в город, хотелось знать, что делается кругом.
По улицам расхаживали солдатские патрули, на углах и перекрестках дежурили полицаи в грязно-зеленых шинелях с белыми повязками на рукавах.
Менялись названия улиц: Первомайская стала Дворянской, проспект Ленина — Европейским. При входе в двухэтажное с белыми колоннами здание горсовета появилась вывеска: «Городская управа».
Питались ребята чем попало. Иногда удавалось поживиться и у соседей — немецких солдат, занявших помещение детского дома. Вид оборванных, грязных, диковатых мальчишек, ютившихся в монастырской стене, забавлял офицеров. Они охотно их фотографировали и устраивали себе развлечения — заставляли ребят бороться, бегать наперегонки.
Особенно ловко приспособился Яшка. Он лихо отплясывал перед солдатами «русского», пел озорные частушки, затевал с кем-нибудь из ребят кулачную драку или приносил солдатам грибы, ягоды, яблоки, и за все это ему иногда давали банку тушенки или разрешали пользоваться объедками с кухни.
— Не зевай, хлопцы, запасайся, — подбадривал Яшка друзей. — Может, нам в той башне зимовать придется.
— Тебе бы только запасаться, — как-то рассердился Шурка. — Да еще к фрицам подлаживаться... Цирк для них устраивать...
— А что ж такого? — удивился Яшка. — Ну, пляшу для них, песни пою. Ноги же не
отвалятся, язык не отсохнет. Зато нам тушенка перепадает...
— Да подавись ты своей тушенкой, — вышел из себя Родька Седых. — Этих фрицев лупить надо, а не шутовать перед ними... Нет, надо уходить отсюда, к партизанам пробираться... — И он принялся уверять ребят, что партизаны находятся где-то недалеко от города, за Крутицкими болотами. Он-то знает эти места...
— Чего ж ты не ушел, если знаешь? — недоверчиво спросил Яшка.
— Да все из-за этих коров, — смущенно признался Родька. — Наш председатель колхоза целый отряд подобрал. Мой батька тоже в партизаны записался. И меня со старшим братом в отряд хотели взять. А тут приказ — коров и телят на восток гнать. Батьку за старшего пастуха назначили: спасай, мол, колхозное добро, гони подальше от немцев. А по дороге эта история приключилась с танками. Я уже вам говорил... Мне батька и шепнул тогда: «Исхитрись, Родька, ужом проползи, мухой пролети, а доберись до города. Предупреди там насчет ловушки». Вот я и прибежал сюда. — Он вздохнул. — А только все равно без пользы... Город-то сдали...
