Ночной обоз - Алексей Иванович Мусатов
— Что же с батальоном стало? — допытывалась Таня.
— Как только начались бои за город, истребительный батальон бросили против вражеских парашютистов, — сказала Елена Александровна. — Но немцы их сразу же разбили... И где сейчас Виктор, ума не приложу.
— А может, он в лес ушел, к партизанам? — высказала предположение Таня. — Мы ведь вместе с ним туда собирались.
— Это было бы самое разумное. — Вздохнув, Елена Александровна пристально посмотрела на девушку. — Ты тоже должна уйти из города... И как можно скорее... Ты ведь комсомолка, пионервожатая.
Таня хотела было сказать, что положение у Елены Александровны не лучше: в городе ее хорошо знают, муж с первых дней войны на фронте, сын был в истребительном батальоне, — но смолчала и только спросила, когда ее отпустят из больницы.
Елена Александровна сняла повязку, осмотрела Танину руку и удовлетворенно заметила, что рана подживает.
— Пожалуй, недели через две можно будет выписать.
В последний час
Поместив раненую Таню в больницу, ребята вышли на крыльцо и с тревогой стали прислушиваться к отдаленным выстрелам за городом — там, видно, шел бой.
— Вы-то куда теперь? — озабоченно спросила их пожилая няня. — Спрячьтесь хоть в щель или в погреб. Скоро, поди, шарахать начнут.
Шурка Кропачев посмотрел на небо — оно было высоким, белесым, без единого облачка, и ни один вражеский самолет не нарушал его покоя.
— Нет, мы, пожалуй, к себе, в детдом, — не очень уверенно сказал он, а про себя подумал: «Куда уж там к себе, коль у них ничего не осталось». Потом покосился на Яшу Самусенко и Настю Веселкину — девочка дрожала мелкой дрожью, куталась в вязаный платок. — А если хотите — оставайтесь здесь, — предложил Шурка.
— Домой, домой, — заторопился рассудительный Яшка. — У нас там стены покрепче, чем в погребе. И лошадь надо укрыть. Она еще нам пригодится...
Ребята подошли к усталой Жужелице.
К монастырю пробирались окраиной города, не сворачивая к центру. На улицах было тихо, пустынно. Окна, заклеенные крест-накрест бумажными полосами, наглухо закрыты, будто жители попрятались или выехали.
Только у калитки одного чистенького домика с затейливыми наличниками на окнах сухонькая бабка Фомичиха сражалась с упрямой козой.
— Дура ты, Манька, дура и обормотка. Вот придут серы волки, оставят от тебя рожки да ножки.
Но коза никак не хотела входить во двор и с завидной жадностью сощипывала сочную траву у придорожной канавы.
— Мальчишки, да помогите вы ей! — требовательно попросила Настя.
— А ну, Яков, давай! — Шурка толкнул приятеля в бок. — Последнее тимуровское задание!.. Выручим бабку.
Мальчишки спрыгнули с телеги и, схватив козу за рога, довольно бесцеремонно втащили ее во двор.
— Спасибо, хлопчики, выручальщики вы мои! — запричитала Фомичиха, узнав детдомовцев, которые не раз приходили помогать ей по хозяйству. — Вы чего у себя дома не сидите?
Шурка махнул рукой:
— Был дом, да весь вышел... Поехали, Яшка.
Миновав щербатый деревянный мост через реку, которая делила город на две неравные части, Жужелица потащила телегу на изволок, к старинному монастырю.
Неожиданно из-за поворота показался детдомовский завхоз Барсуков — мрачноватый пожилой мужчина. Сначала ребята даже не узнали его. Обычно завхоз ходил в аккуратно вычищенном костюме или в вельветовой куртке, при галстуке, в соломенной шляпе, в начищенных штиблетах, а сейчас был в жестком, как лист железа, брезентовом плаще, в потрепанных порыжевших сапогах, в старой кепке.
Приблизившись, он взял Жужелицу тяжелой рукой за узду и с недоумением уставился на ребят.
— Вы откуда? Почему от своих отстали?
Обрадованная встречей с завхозом Настя привстала на колени и, торопясь, рассказала, как попали под бомбежку, как ранило Таню...
Не сводил глаз с Барсукова и Шурка. И что это стало с завхозом: то во всем любил порядок, всегда ходил чистеньким, аккуратным, за каждую утерянную пуговицу и порванную рубаху без конца мог читать нотации и вдруг сам так опустился.
— Иван Данилыч, а вы почему с детдомом не уехали? — спросил Шурка.
— Вот по тому же самому, что и вы, — хмуро ответил Барсуков. — На погрузке задержался, отстал от поезда. А теперь уж поздно, не выберешься. — Он оглянулся по сторонам, прислушался. — Слышите, бой идет. Немцы город стороной обошли, все дороги отрезали... Сейчас здесь такое начнется — потрохов не соберешь. Слезайте зараз с телеги и прячьтесь куда-нибудь.
— А мы же лошадь решили укрыть, — признался Шурка. — Сейчас они заведут Жужелицу через пролом в стене в угловую Шатровую башню. И никто ее там не найдет.
— Ладно, без вас все сделаю, — распорядился Барсуков. Он решительным жестом забрал из рук Шурки вожжи и сел на край телеги. — А ну, не задерживай!.. Вытряхивайся. И марш в убежище.
Ребята неохотно слезли с подводы. Барсуков развернул ее, хлестнул лошадь вожжами, быстро переехал мост и, не оглядываясь, направил Жужелицу в боковую улочку.
— Смотрите! — вскрикнула Настя. — К своему дому заворачивает!..
— И почему он лошадь у нас забрал? — удивился Шурка. — И разговаривал, как с чужими. Чудно прямо!
— А может, Барсуков из города хочет выбраться? — предположил Яша Самусенко.
Издали донесся вой моторов, к городу приближались бомбардировщики.
— Сейчас опять трам-тарарам начнется... Давайте ходу! — Яша, втянув голову в плечи, ринулся было к монастырю.
— Не успеем мы. Переждем лучше здесь, — удержал его Шурка, потом схватил за руку Настю и потащил ее к монастырскому холму, у подножия которого были выкопаны глубокие щели-укрытия.
Ребята спрыгнули на дно щели. Там уже сидели женщины, ребятишки, должно быть, из беженцев, не успевших выбраться из города.
Грохнули первые взрывы.
«Опять станцию бомбят», — решил Шурка, выглядывая из щели. И тут он заметил какого-то бегуна. Тот приближался к городу не по дороге, а прямо через поле вдоль картофельных борозд, затем по колючей стерне. Вот он добежал до оврага, кубарем скатился вниз по обрывистому склону, на мгновение исчез из глаз, потом вновь поя- вился на противоположном склоне оврага. Пересек чей-то огород, дважды перелез через изгородь и, наконец, вырвался на булыжную мостовую.
— Вот чешет, чудак!.. От самолетов, что ли, решил удрать, — фыркнул Шурка и замахал руками. — Да ложись ты, ложись!
Но «чудак», изредка оглядываясь и взбивая с
