Иван Василенко - Жизнь и приключения Заморыша
Раздается звонок, но Алексей Васильевич не слышит и продолжает читать. Мы не спускаем с него глаз. За дверью крики, топот. Алексей Васильевич читает. Опять звонок. В коридоре постепенно все стихает. Алексей Васильевич читает. И вот раскрывается дверь, на пороге появляется Артем Павлович, наш учитель математики. Он недоуменно таращит глаза.
– Э-э… Алексей Васильевич, это, кажется, мой урок?
Алексей Васильевич, в свою очередь, смотрит на него с недоумением, потом спохватывается, кладет под мышку журнал с кипой брошюр и газет и быстро уходит.
На том урок истории и закончился. А задавал Алексей Васильевич на этот день «Тридцатилетнюю войну».
От Артема Павловича, когда он еще только появился в дверях, понесло на нас крепкой сигарой и водочным перегаром. Усевшись за стол, учитель журнала не раскрыл, а просто спросил:
– Кого я еще не вызывал?
– Меня, – поднял руку Илька. – Идти?
– Иди, – кивнул Артем Павлович.
Илька положил ему тетрадь на стол и начал решать задачу. Но что-то пальцы слушались его плохо: мел выпадал из руки и закатывался то под парту, то под учительский стол. Да и голос был какой-то спотыкающийся. Кое-как Илька добрался до последнего действия, разделил 27,5 на 4,5, поставил знак равенства и вывел 13.
Учитель сидел спиной к доске и о чем-то думал.
– Готово, Артем Павлович, – неожиданно бодрым голосом сказал Илька. – Тринадцать.
– Правильно, тринадцать, – вяло отозвался Артем Павлович.
Он раскрыл журнал, выставил отметку и только после этого повернулся и повел по доске всегда слезящимися глазами. Смотрел он со скукой, даже с отвращением. Видно было, что ему уже давно приелись и одни и те же задачи, повторяющиеся каждый год, и порыжевшая доска с грязной тряпкой, и все мы, сорок горластых, непоседливых сорванцов. Вдруг его помятое, все в серой щетине лицо напряглось, мутные глаза уставились на последнюю строчку.
– Что тако-ое? Ты разделил 27,5 на 4,5, и у тебя получилось 13? Как же это могло быть?
Гиря пожал плечами:
– Сам удивляюсь. Только сходится: в задачнике, в ответе, тоже 13.
Они смотрели один на другого, пока Илька не вскрикнул:
– Ой, да я ж, кажется, что-то пропустил! – Он схватил со стола тетрадь, глянул в нее и засмеялся. – Так и есть, одно действие пропустил. Сейчас, Артем Павлович, сейчас. – Дописав пропущенное действие и исправив последнее, он задорно сказал: – Вот так будет правильно!
Лицо учителя опять потускнело.
– Садись. Кого еще не вызывал?
С парт закричали:
– Мимоходенко! Мимоходенко!
В этой четверти я уже отвечал, и против моей фамилии в журнале стоит тройка с минусом. Но раз ребята выкрикивают мою фамилию, значит, им самим не хочется отвечать, и я пошел к доске. Я кратко записал условие задачи. Перед тем как начать решать, посмотрел на Артема Павловича. Лицо у него было скучное-скучное. Мне стало жалко учителя. Я спросил:
– Отчего это, Артем Павлович, в задачах говорится все про чиновников да про купцов? Купцы продают, а чиновники покупают. Будто других людей на свете нету.
Учитель о чем-то думал и машинально ответил:
– А какие ж еще люди?
– Мало ли. Есть еще рабочие, мужики, босяки, циркачи. Да вот, например, учителя – это тоже люди!
– Учителя тоже чиновники, – по-прежнему машинально сказал Артем Павлович.
– Чиновники?! – недоверчиво воскликнул я. – Какой же наш Алексей Васильевич чиновник? На нем и золотых пуговиц нет. Или Циолковский. Мы в чайной «Обозрение» получаем, так там его портрет напечатали. На Циолковском тоже пиджак обыкновенный.
– Кто такой Циолковский?
– А вы не знаете? Учитель, что в Калуге живет. Он собирается на Луну лететь.
Артем Павлович точно проснулся. Он вскинул голову и свирепо крикнул:
– Врешь!.. Учитель на Луну не полетит. Врешь!..
– Нет, полетит! – стоял я на своем. – Курганов говорит, что обязательно полетит.
– Какой Курганов? Что ты врешь?
– Вы и Курганова не знаете? – еще больше удивился я. – Это ж и слесарь, и лудильщик, и столяр, и все на свете. Его будка против нашей чайной-читальни стоит. Как же вы такого мастерового не знаете? Его весь город знает. Если, к примеру, принесут ему фаянсовый чайник с отбитым носиком, он обязательно скажет: «Трудная это задача, а в технике я слаб». Потом подумает и такой приделает чайнику оловянный носик, что уже навек. Вот кто такой Курганов.
– Да что ты мне про чайники плетешь?
– Я не про чайники, а про Курганова. Он как узнал, что задумал Циолковский, так сейчас же ему письмо заказное послал: тоже лететь хочет.
– Из пушки, – опять показал свои знания Степка Лягушкин.
– Не из пушки, а в ракете, – поправил я. – Вроде тех, что по праздникам в городском саду запускают. А если не возьмете, написал Курганов, я и сам улечу: надоело мне жить в России с околоточными надзирателями.
Лицо у Артема Павловича опять стало скучное.
– Чепуха это, братец. Ни один учитель на Луну не полетит. Так, разве какой-нибудь коллежский регистратор, воробей желторотый, мальчишка, который еще не успел себе домик купить. – Артем Павлович зевнул и приказал: – Прекратить посторонние разговоры. Решай задачу.
– Сейчас, Артем Павлович. Я только хотел сказать, что хорошо б и нам такие задачи решать – про ракеты. А то скучно.
– Ага! – поддержал меня Степка. – Вот, например, с Земли на Луну вылетает ракета. А в тот момент с Луны на Землю запускают другую. Спрашивается: где они столкнутся и вдребезги расколошматятся? С Луны ракета летит, конечно, быстрей, потому что сверху вниз, а с Земли медленней, потому что снизу вверх…
– Молчать, дурак! – вдруг гаркнул Артем Павлович. – А ты что лясы точишь? – набросился он на меня. – Разнуздались, канальи! Решай задачу!
Я вздохнул и начал излагать условие: «Купец Никитин продал чиновнику Петрову 2 аршина и 6 вершков сукна синего, а купец Пахомов продал чиновнику Иванову 3 аршина и 5 вершков сукна зеленого…»
Задача была трудная. Но я все объяснил и все правильно написал на доске. Артем Павлович что-то буркнул и уткнулся в журнал. Так он просидел минут пять, потом встрепенулся и поставил мне отметку.
– Гм… Да… Одиннадцать… Можно б и двенадцать, да ростом не вытянул… – пробормотал он.
О такой отметке мы никогда не слыхали. Ребята обалдело смотрели на учителя.
Прозвенел звонок. Артем Павлович с трудом встал и пошел из класса. Но, не дойдя до двери, сильно пошатнулся.
Оставался последний урок – закон божий. Как всегда, батюшка запаздывал. Опять у нас гвалт. Дежурный кричит: «Запишу-у!» Это такое распоряжение инспектора: если учителя в классе нет, то дежурный должен брать на заметку каждого, кто балуется. Но сегодня записывать больше некого: записан уже весь класс.
За окном послышался цокот лошадиных подков о булыжник мостовой и дребезжание извозчичьей пролетки. Мы бросились к окнам. «Едет!.. Едет!.. Едет!..» Цокот и дребезжание оборвались у парадной двери. Из пролетки вылез батюшка, поднял полу рясы и вытащил из кармана штанов кожаное портмоне. «Сейчас начнет торговаться», – захихикали ребята и распахнули рамы окон. Батюшка долго копался в портмоне, потом вынул монету и со вздохом подал извозчику.
– Что это? – нацелился с козел извозчик на монету одним глазом. – Никак пятак?
– Пятачок, друг, пятачок, – закивал батюшка.
– Что ж это за цена такая?
– А сколько ж тебе, друг?
– Да вы хоть по таксе заплатите, я уж на чай не прошу. Двугривенный с вас.
– Что ты, что ты! – замахал батюшка на извозчика руками. – С отца-то духовного? Нехорошо, ой, как нехорошо!..
– Да ведь овес-то знаете, почем ноне? Кусается.
– Не знаю и знать не хочу! Я овса не ем.
– Это, конечно, а лошади как без овса? Без овса животная и ноги задерет.
– Вот пристал! Ну, на тебе еще две копейки – и езжай.
– Да на что мне ваши две копейки! Две копейки – это калеке на паперти, а нам с животиной заплатите за наш труд что следует.
– Ну и труд! Сидишь на козлах да кнутиком помахиваешь. На вот еще копеечку.
– А вы сядьте сами да и помахайте: посмотрим, как она у вас поскачет не жрамши. Не жрамши ей недолго и копыта на сторону откинуть.
Дойдя до десяти копеек, батюшка бросает медяки на сиденье пролетки и скрывается в парадной двери.
– Эх, – почесал возница под шапкой, – знал бы, ни за что не повез! – Он зачмокал на лошадь, та лениво задвигала кривыми ногами.
И вот батюшка в классе. Он ходит от двери к окну, от окна к двери и роговым гребешком расчесывает свои редкие прямые волосы. Снимет двумя пальцами с гребешка рыжий пук, сбросит его на пол и опять расчесывает. И, пока ходит по классу, ругает Толстого:
– Еретик! Ханжа! Укоряет духовных лиц в сребролюбии, в корысти, а сам сидит в роскошном имении. Против святой церкви пошел, бога живого отрицает. Вероотступник! Гореть ему в геенне огненной!
Все время, пока ругает, кривит набок рот. Потом перевязывает волосы черной ленточкой, перебрасывает косичку на спину и садится за стол.
