Рейн и Рийна - Холгер Янович Пукк
Сейчас же временно верный Толстый вместе с Торгашом отправляются на дело. У обоих через плечо пустые рюкзаки, а у Бизнеса еще болтается на боку поместительный карман.
Они подбираются к пятому окну. И застывают, словно приклеенные к стеклу. Наконец раздается легкий скрип. Стекло вырезано. Они открывают шпингалеты и залезают в больницу.
Длинный с Рейном стоят в тени деревьев и кустов. У обоих на лицах написано напряженное ожидание.
Тишина. Порыв ветра. И снова тишина.
Проходят секунды. Минуты.
Рейна постепенно начинает одолевать беспокойство. Словно огромная удушающая туча, наваливается оно на него, все глубже и глубже проникает в душу. Ему хочется стряхнуть ее, изгнать из себя. Но он только переминается с ноги на ногу, нервно сует руки в карманы, чтобы тут же вынуть их, да облизывает пересыхающие от волнения губы.
Только теперь, когда ребята пробрались через окно в больницу, Рейн осознает, в чем он участвует. До сих пор, весь вчерашний вечер, весь сегодняшний день его мучили какие-то необъяснимые сумбурные мысли: и недовольство собой, и желание получить деньги, стать не хуже других, избавиться наконец от чувства долга, и жгучее любопытство, и страх, ожидание следующей вечеринки, стыд… Теперь же остался один страх. Отвратительный, гнусный, откровенный страх.
Сегодня почти на всех уроках он получал замечания за невнимательность. Но ничего не мог поделать с собой. Мысли беспорядочно теснились в его голове — и на уроках, и во время перемен. Не давали покоя дома. Рейн вышел на улицу, надеясь, что хоть тут-то они оставят его, но нет. И он стал ждать лишь одного: чтоб стрелки поскорее приблизились к одиннадцати, чтоб сдержать данное слово и освободиться наконец от гнета этих навязчивых мыслей. Нарушить слово или пойти на попятную ему и в голову не пришло. Было все-таки в этой сумятице мыслей столько соблазнов, во всяком случае, не меньше, чем сомнений.
Вот и одиннадцать. И все слилось в один только жуткий страх.
— Я пойду… А? — робко, едва слышно спрашивает Рейн, он словно заранее боится возражений Ильмара.
В ворота больницы въезжает «скорая», свет ее фар прочерчивает больничный скверик, выхватывает из темноты клумбы и песчаные дорожки.
— Не шевелись! — шепчет Ильмар. До сих пор он хранил спокойствие, невозмутимое спокойствие. А чего ему, собственно, волноваться! По сравнению с Толстым или Бизнесом он, можно сказать, ничем не рискует. Он стоит в стороне, в любую минуту может удрать… К тому же у него алиби! В его комнате сейчас играет магнитофон… Отец, мать, гости могут кому угодно подтвердить, что Ильмар провел весь вечер дома. Слушал магнитофон, сам пел… Кому придет в голову, что это пение тоже было записано на пленку… Дверь заперта изнутри, родители к этому давно уже привыкли.
— Они сейчас вернутся. Вместе и пойдем, — продолжает Длинный, как только «скорая» останавливается. Несмотря на внешнее спокойствие, в словах Длинного звучит смятение. Один он здесь, в кустах, ни за что не останется.
Тишина. Хлопает дверца «скорой». Снова тишина. Снова тревожное, захватывающее дух ожидание.
— Какого черта они там… копаются! — не выдерживает Длинный.
Рейн оглядывается по сторонам, как будто сию минуту ждет нападения: то ли кто-то набросится на него, то ли схватит за шиворот, то ли просто опустит на плечо тяжелую руку… Рейн сейчас думает о том только, как бы удрать отсюда. Скрыться! Исчезнуть из этого скверика, бегством спастись от своего страха.
Неожиданно в окне коридора, откуда лестница ведет в полуподвал, вспыхивает свет.
Кто-то спускается вниз! Неужели они услышали там что-то? Или это случайность? Или дежурной медсестре понадобилось что-то в аптеке?
Длинный вздрагивает.
— Беги! Предупреди! — бросает он Рейну. Вместо привычной властности в голосе его слышится паника. Приказ же вообще лишен смысла: так или иначе предупредить ребят уже невозможно.
Страх, трусость, желание сохранить свою шкуру настолько явны, что Рейн, забыв о собственных страхах, выходит из себя:
— Сам беги! Дурак… не успеть же!
— Беги! Не то пожалеешь! — цедит сквозь зубы Длинный, пытаясь вытащить что-то из кармана. Наконец это ему удается. В слабом свете фонаря Рейн различает в руках Длинного дубинку.
Рейн отскакивает в сторону.
В эту минуту свет зажигается и в самой аптеке.
У Длинного вырывается отчаянный стон.
Свет в аптеке тотчас гаснет. Но и коридоре, ведущем к аптеке, свет горит по-прежнему.
Тишина. Тишина. Только отдаленный городской шум. Только шум в ушах.
Из окна аптеки вылезают Бизнес и Толстый. Несколько десятков шагов — и вот уже они в тени деревьев. Рюкзаки туго набиты, что-то булькает в них. До отказа набита и торба, висящая на боку Бизнеса.
Не обменявшись ни словом, все четверо исчезают в кустах, пробираются к задней калитке и выходят на улицу.
Тихо, как бывает тихо на ночной окраине.
— Порядок? — считает наконец нужным поинтересоваться Длинный.
— Полный! — гордо отвечает Толстый и одергивает полы куртки. При этом раздается негромкое позвякивание. Наверное, в спешке не все инструменты попали на свои места.
Бизнес сворачивает направо, Толстый — налево.
Длинный говорит Рейну:
— Завтра вечером заглядывай к нам, — и торопливо переходит через улицу. И вот он уж затерялся на стройплощадке среди груд кирпичей и прочего материала.
Рейн бросается бежать, как будто преследователи вот-вот настигнут его.
Как хорошо, что сегодня у матери ночное дежурство! А то ее расспросы да подозрительность с ума способны свести: ведь он не может толково объяснить, где так задержался.
22
— Здравствуйте, товарищ Каземаа!
— Здравствуйте, здравствуйте!
— Ох как хорошо, что я вас застала! Прохожу мимо школы, зайду-ка,
