Рейн и Рийна - Пукк Холгер-Феликс Янович

Холгер Янович Пукк

Рейн и Рийна

1

— Пока, всего хорошего! — крикнул Рейн и прислушался. Он почти уверен, что Ян Ряммал откликнется из фотолаборатории: «Какие еще такие хорошие бока?», или «Что хорошего-то?», или же «У меня и так все хорошо!», или еще как-то в том же роде. Потому что Ян Ряммал, которого все зовут просто дядей Яном, обожает переиначивать слова и выражения. Иногда получается смешно и остроумно, но чаще эти перевертыши довольно вымученные и плоские.

Но ответа нет, вместо этого открывается дверь фотолаборатории, и дядя Ян выходит в сумрачную прихожую. Удивительно — обычно, когда Рейн уходит домой, хозяин не отвлекается от своих занятий. Если уж мастер принимается печатать снимки, то раньше полуночи он носа из лаборатории не высовывает.

— Так ты уже?.. — спрашивает дядя Ян и поворачивается в сторону большой комнаты, где на обеденном столе с массивными ножками стоит глянцеватель и лежат резак и стопка готовых фотографий.

— Да, глянец я навел, края обрезал… — отвечает Рейн.

— Отлично. Спа-си-бо! Знаешь, приходи-ка завтра вечером в клуб. Часикам к шести. Непременно! Диплом тебе вручат. И работы свои с выставки заберешь. Ну как?

От невысокого плотного дяди Яна прямо-таки исходит нетерпение, он как будто все время торопится куда-то, боится опоздать. Точно такое же впечатление оставляет и его прерывистая речь. Ему словно хочется поскорее избавиться от накопившихся в нем слов и восклицаний, и он закидывает ими своего собеседника.

— Приду! — с жаром откликается Рейн.

— Ну, до скорого! До завтра! — протягивает руку Ян Ряммал и улыбается своей добродушной улыбкой.

Для него не осталась незамеченной радость, осветившая лицо Рейна. Уже неделю назад стало известно, что фотографии Рейна Эрма удостоены диплома выставки, и тем не менее упоминание о награде все еще вызывает на лице мальчишки улыбку.

«Хорошо все-таки, что именно Рейну дали диплом. Он хоть радуется ему», — думает Ян Ряммал, возвращаясь в фотолабораторию. Он счастлив, что может искренне признаться: «Я ничуть не завидую этому долговязому немногословному парнишке». Рейн и выставлялся-то всего второй раз, а у него этих выставок не один десяток позади, но его — так сказать, почтенного ветерана — фотографии были отмечены всего раза два-три. Что поделаешь, раз этот мальчишка в художественном отношении здорово превосходит его. В снимках Рейна есть именно то, чего не хватает его собственным технически безупречным фотографиям. Увы, то, чего ему не хватает, невозможно ни занять, ни приобрести!

Рейн спускается по узенькой крутой лестнице, вьющейся вниз с третьего этажа. Поскрипывают деревянные ступеньки, стук каблуков отдается в тесной сводчатой лестничной клетке, от стен веет холодком. Большинство людей за версту обошло бы этот дом, а дядя Ян перебрался сюда не так давно. Предложи нынче кому такую квартиру — за издевательство примет. Дом построен в незапамятные времена, вплотную к городской стене. Квартира Яна Ряммала на третьем этаже, под самой красной черепичной крышей. Все три комнаты расположены на разных уровнях, Окно кухни смотрит на покатую крышу, на ней будущим летом дядя Ян собирается загорать. А в самой маленькой, настоящей каморке, в которой даже окна нет, он оборудовал себе фотолабораторию.

Да, только дядя Ян мог мечтать о такой квартире, где нет ни больших окон, ни паркетных полов, ни центрального отопления. Иногда Рейн, кажется, понимает, почему от дяди Яна ушла жена. Чудак этот дядя Ян. Рейн познакомился с ним в фотоклубе, и тот разрешил ему пользоваться своей фотолабораторией. Ведь Рейну не на что купить дорогое фотооборудование… Чудак, славный чудак, бескорыстный и добрый. В большой комнате над диваном, как три картины, висят у него стенды, украшенные орнаментом из лавровых листьев, а на них лозунги: «Все люди в душе добряки!», «Мужчина в долгу не остается!», «В жизни надо все испытать!». Кто осмелится утверждать, будто в этих призывах что-то не так? Многие живут по тем же принципам, только никто не считает нужным писать об этом на стене гостиной.

Рейн выходит из гулкого подъезда на узкую мощенную булыжником улочку. С одной стороны тянется сложенная из серого известняка городская стена, с другой — выстроившиеся в ряд дома с чернеющими подворотнями. Рейн шагает словно по дну ущелья, тускло освещенного электрическими фонарями в виде старинных газовых светильников. Света ровно столько, что видно лишь нос почесать, как сказал бы дядя Ян.

По тесному ущелью временами проносятся порывы ветра. Они раздувают полы поношенной курточки Рейна, открывая взглядам встречных белую футболку, на которой безыскусной рукой нарисована голова индейца в уборе из перьев, над головой полукругом написано «Winnetou».

По швам выгоревших, ставших коротковатыми джинсов и куртки Рейна пришита кожаная бахрома. Пришита криво-косо, огромными стежками, словом, одежда выдает бедность молодого человека, хотя он и постарался собственными силами придать своему наряду модный вид. Только вот неумелые пальцы не лучшим образом справились с этой работой.

Улица делает поворот, городская стена отступает в сторону, и перед домами появляется тротуар, выложенный известняковыми плитами, узкий и выщербленный, но все равно ступать по нему куда приятнее, чем по старинной булыжной мостовой.

Весь вечер Рейн работал с глянцевателем и резаком. Занятие однообразное, скучное, без всякого намека на творчество. Но Рейн старался — дядя Ян попросил его помочь, а только так Рейн мог хоть как-то отблагодарить его. Ведь без фотолаборатории дяди Яна и аппаратуры, химикалиев, фотобумаги и технических советов Рейну было бы практически нечего делать в фотоклубе. Переступить порог городского фотоклуба он решился после долгих колебаний и сомнений. Он прекрасно понимал, что его «Смена» — жалкий примитив по сравнению с хитроумными и чувствительными агрегатами настоящих мастеров. Знал и то, что фотография — хобби дорогое. Но его подстегивал интерес, живой интерес, да и в глубине души теплилась надежда, что у клуба этих, так называемых материальных возможностей навалом. И не ошибся! Был инженер-химик Ян Ряммал, это он сказал: «Беру молодого человека под свое крыло. Если он привидений не боится, пусть хоть каждый день приходит в мой дворец! Дворец, мой дворец, работай, молодец!».

Рейн идет, пригнув голову, обеими руками придерживая полы курточки — капризная «молния» снова барахлит. Надо будет дома поковыряться… Наверняка опять зубчики перекосились…

Неожиданно из темнеющей подворотни выходят четверо. Заступают Рейну дорогу, окружают его, оттесняют в гулкую тьму.

— Давай выкладывай монеты! — командует один.

Рейн узнает нападающих. Это же Ворон и его компания!

С этими подонками шутки плохи. Они всегда так — скопом на одного, и если не отдашь деньги по доброй воле, сами обшарят тебе карманы. Так рассказывали по крайней мере те, кто сталкивался с Вороном и его подпевалами. Вот и он попался теперь!

Рейн решает вырваться. Толкает одного локтем. Раздается треск рвущейся материи. Кто-то наносит ему удар в спину. Тут в кольце нападающих неожиданно образуется брешь, и Рейн бросается наутек. Неважно, что «воронята» на несколько лет моложе его и на целых полголовы ниже. Заломчики, подножки и всякие обманные приемы вполне компенсируют разницу в возрасте. Лучше уж дать тягу.

Но «воронята» не желают упускать добычу, они бросаются в погоню. Один из преследователей издает душераздирающее карканье. Похоже, это боевой клич, призванный устрашить противника и вселить уверенность в своих.

Рейн спотыкается. Лодыжка, вывихнутая на баскетбольной тренировке, немедленно напоминает о себе. Припадая на больную ногу, превозмогая боль, Рейн продолжает бежать, но преследователи все ближе, вот-вот нагонят.