Юрий Хазанович - Свое имя
Затем они поднялись на паровоз, и Самохвалов передал дублеру свое хозяйство. Оно было немаленьким: масленки, множество различных ключей, шаберов, напильников…
— А тут твое полное царство, — сказал он, выйдя на тендер.
Под ногами Мити с тихим шорохом, напоминающим тревожные звуки горного обвала, осыпался уголь. На краю тендера в двух круглых отверстиях — люках — поблескивала неподвижная вода; она казалась темно-зеленой и густой — хоть ножом режь.
На тендере хранились инструменты: резак, заглушка, пика. Увидев, что все они привязаны к тендеру цепью, Митя засмеялся: кто станет покушаться на эти железяки! Но Миша заметил, что ничего смешного в этом нет: выпадет на ходу какой-нибудь инструмент, и без него, может случиться, горько заплачешь в поездке…
Введя дублера «в курс» и одновременно исчерпав запасы знаний, Самохвалов стал рассказывать о преимуществах паровозной службы перед всякой другой, но в это время Максим Андреевич позвал из будки:
— Михаил! Вас там углем не засыпало?
— Только-только закончили! — крикнул Самохвалов.
Когда кочегары спустились в будку, Максим Андреевич, сидевший у правого окошка, подозвал Митю.
— Не хотелось мне, Димитрий, при нем говорить, — он кивнул на Самохвалова, — и так уж носом небо подпирает. Смотри, какой порядок у него. Все блестит. Паровоз любит смазку да ласку… — Далеко отставив руку, старик взглянул на часы, поднялся с круглого сиденья. — Пойдем осмотрим машину…
Митя понял, что машинист давно успел осмотреть машину, это был повод, чтобы показать ее кочегару.
Мите не терпелось поскорее отправиться в путь. А машинист все ходит не спеша вокруг паровоза. Где ключом постучит, где рукою потрогает. Уже начали подступать сумерки; Чижов присвечивает дымным факелом из ветоши, намотанной на железный прут и смоченной в мазуте. Этак можно всю ночь проходить и с места не двинуться.
— Скоро поедем? — томясь, спрашивал Митя.
— Как отправление дадут, так и поедем, — улыбнулся Чижов.
Наконец помощник растоптал сапогами живучее и шипящее пламя факела, после чего стало еще темнее, и все взобрались на паровоз. Самохвалов начал складывать инструмент, а Митя вышел на тендер, поплевал на ладони, как это делают лесорубы и землекопы, и взял лопату.
Спокойным, бархатистым голосом запел рожок стрелочника. Звук этот, певучий и призывный, словно вывел паровоз из спячки. Он свистнул на весь свет, вздрогнул и пошел. Уголь внезапно посыпался с сухим шорохом, почва катастрофически уходила из-под Митиных ног. Он сел и засмеялся. Выходит, прав был Чижов, спрашивая про веревку…
Депо осталось позади. Навстречу паровозу светлячками полетели веселые огоньки стрелок. Внизу глухо загрохотал разъезд. Митя понял: паровоз идет на перевалочную станцию. Там они возьмут состав, укатят из Горноуральска, а утром будут уже далеко-далеко…
Когда Митя выпрямлялся, ветер упруго наваливался на него, толкал в грудь, желая свалить. Но единственно, что ему удавалось, — это выжать слезы из Митиных глаз. А вдали уже вырисовывалась высокая башня водокачки с узкими, как бойницы, окошками. Приближалась перевалочная станция.
Через несколько минут паровоз подкатил к составу. Это был не какой-нибудь пригородный поезд. Крытые вагоны с пломбами на дверях, гондолы — причудливые лодки на колесах, нагруженные углем платформы. Чего только не было на них: кирпич, гигантские мотки проволоки, станок, похожий на слона, даже с хоботом, рельсы, уложенные, как спички в коробке. Одним словом, вести такой поезд — настоящая, большая и важная работа!
Первый маршрут! За ним следит Горновой, следят диспетчеры, начальники станций и, вполне возможно, сам начальник дороги, потому что маршрут этот имеет немалое военное значение. А в жизни дублера Черепанова он, быть может, имеет еще большее значение. Наверное, прав Максим Андреевич: много будет у него всевозможных рейсов, много будет пройдено дорог, но этот первый маршрут не забудется никогда. И стоит ли сейчас гадать, как он пройдет, как покажет себя дублер, справится ли, не споткнется ли, делая этот первый шаг?..
«Мало каши съел…»
Чижов ловко откинул дверцу топки, и солнечный жар ослепил Митю. Толстый, на первый взгляд неповоротливый, помощник стоял посреди будки, твердо упершись ногами в железный пол. В руках у него, казалось, был не черенок лопаты, а заветный рычаг, которым можно повернуть земной шар.
Согнувшись, он захватил из лотка полную лопату угля и, не просыпав ни крупинки, отточенно метким и легким движением послал ее в узкое горло топки. Уголь рассыпался веером и упал черным дождем, неслышным за шумным ревом пламени. И тотчас же Чижов выхватил лопату, словно боясь, что огонь поглотит ее, и повернул так, что тыльная, блестящая, как зеркало, сторона отразила пламя, позволив увидеть, что творится там, в жарком аду топки. Не дольше секунды смотрел он на огонь. Потом забросил следующую лопату, потом еще и еще.
Веснушки исчезли со лба и щек помощника. Лицо, освещенное заревом топки и внутренним светом, было неузнаваемо красивым: Митя не мог оторвать от него глаз.
Вот Чижов шумно захлопнул звонкую дверцу и выпрямился, как богатырь после нелегкого, но победного поединка. Одной рукой оперся на лопату, другой вытер со лба пот. Даже теперь, при сумрачно-желтом свете слабой электрической лампочки, его лицо весело и тепло светилось.
Мите неодолимо захотелось действовать. Выйдя на тендер, он взял из рук Самохвалова лопату и начал подгребать уголь к лотку.
— Давай, давай, Черепанов, учись, — покровительственно сказал Самохвалов. — Видал, как Чижов кидает?
— Здорово! — завистливо вздохнул Митя.
— Топит, черт, как в сказке. А для паровозника — это главное…
Митя побаивался, что Самохвалов ревниво захочет все делать сам, чтобы перед дублером показать свое мастерство, а перед бригадой — свою незаменимость. Но Самохвалов оказался благороднее, и Мите было неловко теперь за свои опасения. Наполнив лоток, он вооружился ветошью и принялся начищать инструменты и бронзовую арматуру. Вентили, краны, трубки — все, что только способно блестеть, заблестело еще ярче, заискрилось, заиграло.
Он не заметил, как помощник кивнул Максиму Андреевичу: видали, мол, работягу? Старик прищурился в ответ, погладил короткие обкуренные усы и буркнул в ухо Чижову:
— Черепановская косточка!
Тому, кто никогда не бывал на паровозе, наверное, покажется здесь душно, тесно и страшновато. Пламя в топке гудит, завывает, от всего пышет бешеным жаром, ни до чего не дотронься. Но для Мити здесь не было ничего страшного. Надо признаться, правда, что, вытирая арматуру, он обжег палец и от боли прикусил губу. Но такое может случиться и с опытным паровозником. А люди, считающие, что кочегар — это чумазый паренек, который только и делает, что копается на тендере, очень заблуждаются.
Выждав, когда Самохвалов поднялся на тендер, Митя подошел к Чижову:
— Мне бы потопить маленько.
Помощник поднял выгоревшие брови:
— Рано еще. Мало каши съел. Да и не проходили у вас этой науки…
— Все равно придется.
— Ну, постигай! — Помощник уступил Мите лопату. — Открывай топку и читай, там все огнем написано. Где пламя пробивается свечой, туда и кидай…
Копируя движения Чижова, Митя откинул дверцу и зажмурился от бесновавшегося огня. Как все было обманчиво легко и просто, когда это делал помощник машиниста! Митя набрал уголь, примерился, с разворота хотел забросить в топку и — промахнулся. Лопата загремела о дверцу, уголь просыпался. Митя снова захватил из лотка полную лопату, снова примерился, размахнулся и… железо опять громыхнуло о железо, а в будке послышался дождевой шелест сыплющегося на пол угля. Эх, если бы за ним не следили водянисто-голубые глазки помощника, он бы ни разу не промахнулся!
Чижов захлопнул дверцу. Митя, не глядя на него, вернул лопату, отошел в сторону.
— Не горюй, Черепанов, — усмехнулся тот. — Самое главное — не горюй! Вот станем на ремонт и попросим, чтоб для тебя топочное отверстие пошире сделали…
— Ну, Тихон, ты над молодым не куражься, — вступился Максим Андреевич. — Ты лучше расскажи ему, как сам в первую поездку чуть не разбил лопатой паровоз.
— Был грех! — Чижов обнял Митю за плечи и снова протянул ему лопату: — Ну-ка, давай повторим еще разок, пойдет…
Среди ночи изнуренный Митя присел на железный ящик, подумал, что за всю поездку даже не вздремнул. И, как только подумал об этом, у него невыносимо загудели ноги, глаза словно запорошило песком.
— А ты высунься в окно, обдует, — посоветовал Чижов.
За окном был плотный грохочущий мрак. Паровоз взрывал его, и мрак расползался в разные стороны, проникал в будку, крался к лампочке, вздрагивавшей под черным сводчатым потолком, забивался во все уголки. Мрак подступил к Мите, принял его в мягкие, вкрадчиво-ласковые, убаюкивающие объятия. Митя пробовал сопротивляться: поднимал голову, с трудом открывал глаза, но веки тут же слипались, и сон все крепче сжимал их.
