Анастасия Перфильева - Далеко ли до Сайгатки?
— Ребята! — громко крикнула Ольга Васильевна. — Кто не хочет больше работать, пусть уходит вместе с Голиковым! Я разрешаю. Пожалуйста, уходите. И ты, и ты, и ты…
Лежащие на борозде мальчишки переглянулись недоуменно — Ольга Васильевна говорила совершенно спокойно, даже весело. Кто-то поднялся неторопливо, взял валявшуюся кепку. Вот и второй, воровато оглянувшись, потянулся за Мамаем…
— Но тогда вы должны вместо себя прислать сюда малышей. И предупредить дежурных по кухне, что мы остаёмся здесь до позднего вечера, а если понадобится — и на всю ночь. Картошку надо выбрать сегодня же: если выпадет большой снег, она помёрзнет!
На минуту в поле стало тихо.
Теперь уже все прекратили работу и со жгучим любопытством следили за удалявшимся вразвалочку Мамаем, за теми, кто собирался следовать за ним. А они вставали с земли поёживаясь, медленно, точно взгляды товарищей пригибали их обратно.
— Не уйдём мы… Не надо сюда малышей… — тихо сказал наконец один.
И всё поле точно вздохнуло. Снова зашевелились между бороздами тёмные спины, полетели в корзины скользкие картофелины. Девочки, встав цепью, как по конвейеру, передавали друг дружке полные вёдра.
На следующий день к вечеру подморозило совсем.
Накануне ребята вернулись промокшие, усталые, голодные, как волки, но весёлые. С Мамаем все, точно сговорившись, избегали встречаться глазами. Один Вадимка на правах бригадира, жалея Мамая (он видел, Женьку самого скребут по сердцу кошки!), заговаривал с ним. Но Мамай так цыкнул: «Отстань, очкарик, и без тебя тошно!» — что Вадимка стушевался. К тому же ему нездоровилось, наверное, простудился в поле…
Мамай стоял одиноко в коридоре у окна. Темнело. Во дворе сгружали дрова. Круглые светлые поленья со звоном падали на подмёрзшую землю и отскакивали от неё. Звук при этом получался такой, как будто стреляли зенитки. Вот на крыльцо выскочил Алёша Красильников с колуном в руке, кто-то с Сергеем Никаноровичем покатил к забору большое коричневое бревно. Приволокли тачку, и Валентина Ивановна в тулупе и мужских калошах прошлёпала через двор в кухню. Мамай прислонился к окну и запел:
Ветер чёрную тучу метёт,Знать, осталось мне жить недолго,А внизу под обрывом течётГолубая свободная Волга!..
В спальне мальчишек было непривычно пусто. Топчаны с белыми подушками делали её похожей на больничную палату. У окна лежал закрытый до подбородка одеялом Вадим.
— Ты это почему ужинать не идёшь? — тихо и строго спросил он Мамая и поправил рукой забинтованное горло.
— А сам чего не идёшь?
— Я же не могу, ты видишь. Мне сюда принесут. Шёл бы лучше.
— Помалкивай, очкарик, совсем расхрипишься! — беззлобно ответил Мамай.
Ему постыло здесь, в Тайжинке, всё: топчаны, покрытые серыми одеялами, топот ног по коридору, унылые тучи…
— Во-первых, я не очкарик. А во-вторых, у нас сегодня пироги с капустой, — ещё строже сказал Вадимка.
— Думаешь пирогами меня задобрить?
— А зачем мне тебя задабривать? Просто дедушке тебя разыскивать на ужин придётся.
— Ну и помалкивай.
Мамай навалился грудью на подоконник и во всё горло заорал:
А внизу под обрывом течётГолубая свободная Волга!..
Вспомнились вдруг Москва, дом, отец с матерью… Как они баловали его! Выполняли каждое желание: перед самой войной купили велосипед, фотоаппарат, обещали свезти к морю — и всё только за то, что перешёл в шестой класс… А здесь? Вчера картошка, сегодня дрова, завтра дежурство на кухне. Скука, скука…
Во двор ввалились девчонки с кошёлками. После обеда их всех послали в лес за рябиной. Мамаю сразу до оскомины захотелось погрызть хрустких, сладких от мороза ягод! Побыть на воле, у реки…
Он отошёл от окна, сдёрнул с гвоздя ушанку, напялил пальто.
— Куда это ты одетый идёшь? — удивился Вадим.
— Да что ты ко мне привязался? «Куда, куда»… На кудыкины горы!
— Ты говоришь глупости. Кудыкиных гор здесь нет. Опять моему дедушке тебя потом разыскивать? Да?
— Нечего меня разыскивать! Никому я не нужен! — с сердцем ответил Мамай и рванул дверь.
В коридоре по грязным половицам гулял ветер.
— Голиков, Женька, вернись! — тонко прокричал из спальни Вадим. — Мамай, слышишь?
Но тот уже не слышал его. Сбежал по лестнице, нарочно громко стуча каблуками, так что из учительской высунулась Валентина Ивановна с валенком в руке и тотчас захлопнула дверь.
Мамай прошёл мимо пионерской комнаты, там занимались старшие девочки, прямо на улицу. Обогнув школьный двор, спустился по обрыву к реке. От неё наползал рваный туман.
Мамай перешёл мост, постоял у воды. Ветер морщил её, сгонял к берегу чёрные листья. Там, где начинался осинник, они густо покрывали землю. Оглянувшись на оставшуюся позади деревню (кой-где в окнах уже засветились огни), Мамай вошёл в лес.
Здесь было теплее, пахло грибами. Тонко вызванивали на ветру голые ветки. Мамай прислушался: кто-то шёл по дороге. Но темнота так быстро накрывала землю, что нельзя было разобрать кто, Мамай вложил в рот два пальца и свистнул. Шаги смолкли, хрустнул лёд в колее.
На краю дороги сидела девочка. Мамай узнал её: она приехала не с ними из Москвы, а появилась в интернате недавно и каждый вечер уходила в соседнюю деревню к родственникам.
— Ой, ты что? — спросила девчонка, лязгнув зубами. — Куда это собрался?
— Никуда.
— Из интерната?
— Чего я там не видел? — грубо сказал Мамай.
Она упёрлась рукой в землю и с трудом поднялась.
— Врёшь, — сказала уверенно, — интернатский. Я тебя знаю, ты в меня картошкой на поле стрелял!
— А-а, запомнила!
Она вдруг ойкнула и схватилась за коленку. Мамай сунул руки в карманы и покачался на каблуках.
— А ты куда строчишь?
— Я — домой.
— Ге, до дому нам не достать! Завезли сюда…
— Мне в Сайгатку.
— Благородная, со своими живёшь?
Она подобрала пальтишко, потопала ногой.
— Ты, знаешь, лучше бы обратно шёл. Хватятся тебя…
— Учительница какая нашлась. А может, я совсем в интернат не вернусь? Тебе вот можно…
— Что можно?
— Да домой. А я, может, тоже домой хочу. — Он вдруг решил попугать её: — Отдавай деньги!
— Какие деньги? У меня нет.
— Тогда пальто скидавай.
— Зачем?
— Вместо денег! Я отсюда тоже домой уеду, пригодится.
Она распустила большой рот и сказала совсем по-девичьи:
— Дурак толстый, тебя же по дороге сцапают! Да на эвакопункт. И обратно с патрульным привезут.
Мамай захохотал:
— Меня не сцапают.
— Нет, сцапают. А в Москву и вовсе не пустят.
— Кто это, интересно?
— Милиция, охрана города. Зря тебя, что ли, от бомбёжек сюда везли?
— Много ты знаешь… — проворчал он.
Варя опять ойкнула и села возле колеи.
— Что пищишь? — сердито спросил Мамай.
— Ногу больно. Спирька отчего-то сегодня в Тайжинку не пришёл.
— Какой это Спирька? А, Барон-Спиридон! Знаю такого… Без него уж и дороги не найдёшь?
— Мне бабушка давно, ещё засветло, велела возвращаться, а я с девочками на рябину ушла, — виновато сказала Варя. — И там ногу подвернула. Боюсь я одна… — призналась смущённо.
— Что ж теперь делать будешь?
— Знаешь что? Если я здесь посижу, а ты добеги к Сергею Никаноровичу и отпросись. Он отпустит — ты со мной вместе к нам и пойдёшь. Вот как будто дома и побываешь. У нас! А? — Варя даже повеселела. — Как будто в гостях!
— Какая нашлась, в гостях… Зачем мне отпрашиваться? Сергей Никанорович сказал — иди куда хочешь, только завтра на уроки не опоздай. Я только что его спрашивал, — соврал неожиданно Мамай.
— Правда? Вот и хорошо! — обрадовалась Варя. — Нет, мы с тобой завтра ни за что не опоздаем…
Голые ветки осин зазвенели сильней — по лесу прошёлся ветер. И, тронутый им, с неба посыпался частый крупный снег.
Когда за Мамаем захлопнулась дверь спальни, Вадим несколько минут внимательно слушал. В коридоре было тихо. Он опустил ноги с топчана и ещё раз, на всякий случай, позвал:
— Голиков, Мамай, вернись!
Где-то далеко, уже на лестнице, громко хлопнула входная дверь.
— Всё равно я тебя догоню… — забормотал, слезая с топчана, Вадимка. — А то опять потом дедушке бегать…
Дрожа от озноба, он стянул с вешалки за шкафом чей-то шерстяной шарф, обмотал им шею, сунул ноги в чужие мокрые валенки, нацепил дождевик и бросился к двери. Потом быстро вернулся к своему топчану, взял приготовленный на табуретке порошок с лекарством, на ходу ссыпал его в рот и выбежал в коридор.
Ни внизу, ни во дворе Мамая не было видно. Под навесом во дворе разговаривали и смеялись поужинавшие ребята. На крыльце Серёжка Груздь чесал щепкой чью-то забежавшую из деревни свинью.
