Владимир Добряков - Вредитель Витька Черенок
К морю
На другое утро Витька все же подкачал заднее колесо. Хоть Саша больше и не вспоминала о шланге, но сам Витька помнил. Вчера съездить не удалось. Закрутился дальше некуда. Брякнул тете Эмме, что за день сделать таблички ему ничего не стоит, вот и пришлось попыхтеть. Одних лишь полос надо было напилить двадцать штук. А каждая больше метра. Это только вначале лихо шло дело, а потом и спину ломить стало, и пальцы деревенели, и ножовка не слушалась. Сережка даже водянку натер на ладони. Когда лист фанеры наконец превратился в стопку длинных полос, работа пошла легче. Невелик труд отпилить от полосы кусочек, но все равно до вечера провозились. Ведь кусочков таких требовалось почти двести штук. А еще дырки прокручивать. По две штуки в каждой.
Короче, за день не управились. И девчонки к тому же помешали. Повязки принесли. Ну, принесли — спасибо. Так нет, им обязательно надо, чтобы надели, завязали, да еще показывали всем! Вообще посмотреть есть на что. Повязки шелковые, зеленая материя блестит. И буквы желтые блестят. Крупные, как золотые, — «ЗП». Витька сначала и не поверил, что девчонки сами сшили. Здорово! Ну, точно, как из магазина повязочки.
Надев на его загорелую руку повязку, Женя хотела было завязать тесемочки, но Витька покраснел и попытался сам справиться с этим. Только одной же рукой неудобно.
— Ах, смешной какой! — сверкнув жемчужными зубами, сказала Женя и в два счета завязала тесемки бантиком.
А Сережке Вера завязала. Сережка не сопротивлялся.
Вера отступила на шаг и подняла вверх большой палец.
— Высший класс! Вот ей в ножки кланяйтесь! — И она показала на Женю.
— А что, ведь правда красиво смотрится! — с удовольствием сказала Женя.
Витька поглядел на свою повязку, на Сережкину и, нарочно сделав свирепое лицо, обвел взглядом стоявших кругом мальчишек и девчонок.
— Попробуйте сорвите хоть один листочек!
— Ой, ой! — прижав к груди руки, взмолилась Вера. — Я не буду рвать. Честное пионерское, не буду!
И пошутить Витьке было приятно, и радостно оттого, что ребята с таким уважением смотрят на него, и повязка на своей руке ему нравилась, одно плохо: времени много потеряли.
А утром рано Витька подкачал камеру заднего колеса велосипеда и принес своему помощнику оставшиеся непродырявленные дощечки и еще отцовский бурав с гладкой деревянной ручкой.
— Ты давай поработай, — сказал он Сережке, — а я скоренько к Димке смотаюсь. Может, и тебе кусок шланга достанется…
На этот раз поездка на старую квартиру, к закадычному приятелю Димке, оказалась успешной.
Немало людей в то утро с удивлением оглядывались на загорелого, широкоплечего мальчишку с зеленой нарукавной повязкой, который мчался на своем запыленном велосипеде с такой скоростью, что иные грузовики и перегнать его не могли.
А регулировщик с полосатым жезлом, стоявший на перекрестке, проводил его долгим взглядом, готовый в любую секунду дать пронзительный милицейский свисток, но так и не поднес свисток к губам. Правил мальчишка не нарушает, а быстро едет, что ж, значит, спешит человек, какие-то дела у него важные.
Еще какие важные!
Хоть Димка никогда не был жмотом, но все же Черенок опасался: вдруг он не захочет отрезать такой длинный кусок шланга? Или вообще куда-нибудь сплавил его. Мало ли что могло случиться.
Однако страхи Витькины были напрасными. На радостях, что видит приятеля, Димка, не раздумывая, отвалил ему чуть ли не половину мотка. А если бы Витька еще сказал, что шланг нужен Саше Поляковой, то Димка, может, и весь бы моток отдал. Но Витька промолчал о Саше. Шланга и так хватит. И Сережке хватит, и Саше. Вот она обрадуется!
И Витьке было радостно. Шланг, завернутый в газету и прижатый к багажнику крепкой пружиной, придавал Витьке сил, словно это был не шланг, а мотор, укрепленный на его бывалом велике. Потому и летел сейчас Витька по городу, едва не обгоняя машины…
Своего отца Саша и обнять могла, и поцеловать, а Витьку, который вручил ей увесистый моток шланга, она только взглядом одарила.
Но зато каким взглядом! От ее взгляда Витьке враз захотелось по всей комнате на руках пройтись. Жаль, еще не научился…
Молодые зеленые травинки, росшие на газонах, уже хорошо, конечно, усвоили такую нехитрую истину: когда над ними голубое небо и светит жаркое солнце, то живительной влаги не жди. Так было во все дни еще недолгой их жизни. И вдруг что-то нарушилось в этом, казалось, незыблемом порядке. В небе — синь, печет и печет солнце, а сверху почему-то падают крупные, прохладные, вкусные капли воды.
«И мне! И мне!» — словно шепчут и молят травинки. А капли падают и падают. Всем хватит!
Сожмет Саша пальцы покрепче, и серебряная змейка воды, вылетающая из шланга, вытягивается, прямеет, а где-то у второго этажа все равно рассыпается на отдельные капли. Жадно глотает эти капли сухая земля. Проглотит десяток-другой — и сразу в том месте почернеет.
Постепенно темнел газон и под Витькиным балконом. Витька даже не подозревал, что поливать будет так интересно. Чуть подергивая рукой, он то веером рассеивал сверкающие брызги, то устремлял живые струи вверх, и они сочным дождем слышно шлепались на землю.
Не только травинки радовались нежданному дождю. На теплом асфальте, под балконами, визжа и смеясь, толпилась босоногая мелкота.
Прицелится Витька, высыпет на них град дождинок — взвизгнут голопузые, бросятся врассыпную и тут же несутся назад, снова умоляюще смотрят вверх и кричат: «Еще! Еще!»
Незаметно бежало время. Давно ли, кажется, начали поливать, а солнце уже коснулось козырька крыши. А вот и спряталось вовсе. И погас свет в рассыпаемых каплях. И куда-то умчались ребятишки.
— Хватит, — сказал Витька. — Моя трава напилась.
— И моя напилась, — сказала Саша. — На каждую травинку по десять капелек попало.
— А у меня — по пятнадцать!
— А у меня — по двадцать!
— А у меня — по тридцать!
— А у меня… — Саша засмеялась. — Ладно, через неделю посмотрим, чья трава будет гуще.
Однако узнать, на чьем газоне трава стоит гуще и зеленей, Саше через неделю так и не довелось.
Вечером того же дня, когда она впервые полила газон, Нина Васильевна пришла из института, положила на стол туго набитый портфель и опустилась в кресло. Вытянув ноги и закрыв глаза, несколько минут сидела неподвижно.
Саша, заглянувшая в комнату, жалостливым голосом спросила:
— Мамусь, устала?
Нина Васильевна приоткрыла веки, улыбнулась:
— Дочура, иди ко мне. — Обняв Сашу, она сказала: — Совсем забросила моего зайчонка… Но теперь уже все, с завтрашнего дня — отпуск. И весь июль будет наш. Послезавтра едем к морю, в Мисхор. Курсовку в санаторий уже получила, билеты заказаны.
Разговоры о том, что после окончания летней сессии в институте Нина Васильевна должна полечиться в санатории, Саша и раньше слышала, но что это будет так скоро и что поедут они вместе, было для нее неожиданным. Неожиданным и радостным. У моря Саша была лишь однажды, еще до школы, возле Мариуполя. Больше всего ей запомнилась сверкающая на солнце голубая вода и то, как, взявшись с мамой за руки, они идут по этой бесконечной голубой воде, которая все никак не поднимается выше колен.
И вот — снова к морю. Не к Азовскому, а к Черному, настоящему, где и глубина бездонная, и штормы бывают как штормы. Недаром на дне его нашло вечный приют множество всевозможных кораблей, начиная от галер древних греков.
Про затонувшие корабли Саша на другой день не стала рассказывать Витьке. Может, и на море он никогда не бывал, а она бы расхвасталась! И вообще ей нелегко было объявить, что завтра едет с мамой к морю, в Крым. Саша не притворялась. Она даже немножко чувствовала себя тем солдатом, который в трудную минуту покидает поле боя; но солдат покидает поле боя, когда ранен, а она здоровая. Что же, выходит — дезертир? Глупости! Разве она бросила бы ребят, свои березки, раненую рябинку? Никогда бы сама не бросила.
О поездке она сказала Витьке не сразу. Утром к нему было и не подступиться. Вынес ящик с фанерными бирками — подходи, кто всерьез собирается помогать зеленым друзьям. По Вериному совету, завели строгую бухгалтерию. На каждой бирке Сережка увеличительным стеклом выжигал (чтобы не размыло дождем) номер. А дальше Вера всю канцелярию уже вела сама.
Берется, к примеру, Эрик Курочкин из 102-й квартиры поливать два дерева — прекрасно! Вера этого самого Курочкина аккуратненько записывает в тетрадку, отмечает номера его деревьев, а потом протягивает взволнованному этой торжественной церемонией Эрику шариковую ручку с красным наконечником:
— Распишись!
Витька сначала было воспротивился против этой, как он выразился, «писанины», думал, что она только отпугнет ребят, а вышло наоборот, расписывались в тетрадке с таким удовольствием, будто эта подпись обязывала их не тяжелые ведра носить с водой, а каждый день ходить в кино, да еще на самые интересные, приключенческие фильмы.
