Полиен Яковлев - Первый ученик
Аким окончательно разобиделся, поднял тряпку и снова набросился на дверную ручку.
В класс забежал на минутку Швабра. Он сам прикрыл за собой дверь и молча уставился на учеников. Дождавшись абсолютной тишины, сказал чуть дрогнувшим голосом:
— Знаете? Сообщили вам?
— Знаем, — тихо ответили гимназисты.
— То-то. Будет спрашивать. Знаете?
— Знаем. Попочка нам уже доложил.
Швабра был так взволнован, что даже не заметил, как надзирателя назвали Попочкой. В другое время он этого не простил бы.
— Ну, так вот, — сказал он, — будут отвечать только лучшие. Ты, — указал он на Мухомора. — И ты, — показал он на Амосова, — и ты, — ткнул он пальцем в Буха, — и ты, Нифонтов. Приготовить тридцать седьмой параграф. Если спросит его превосходительство, скажите, что дальше мы еще не учили.
— Как же так — не учили? — поднялся Самохин. — Уже, слава богу, сорок девятый долбим. Третий день долбим…
— А я говорю: скажите, что дальше тридцать седьмого еще не учили, — обрезал Швабра.
— Ага, — сообразил Самоха, — соврать нужно… Ловко…
Швабра позеленел, но сделал вид, что не слышит.
— Чтобы, кроме названных, никто не смел руку подымать, — сказал он, — а то ляпните что-нибудь невпопад. Класс должен показать себя. Поняли?
— А вы журнал попечителю покажите, — ехидно посоветовал Самоха. — Там у меня сорок двоек…
— Самохин, — еле сдерживая гнев, сказал Швабра, — шли бы вы лучше домой. Спросит вас попечитель что-нибудь, а вы ни тпру ни мя. Только весь класс осрамите. И, во всяком случае, я вас предупреждаю: если вы при попечителе выкинете какую-нибудь штуку, сегодня же вылетите из гимназии. Если же будете вести себя хорошо, то я попрошу за вас Аполлона Августовича, чтобы…
— Мне и так, и этак вылетать, — равнодушно сказал Самохин.
— Ну, смотрите же, — погрозил ему пальцем Швабра и обратился к классу: — Так помните: тридцать седьмой параграф. Прежде чем ответить — подумайте. Когда вызовет — руками не болтайте. Кстати, руки вымойте. С парт пыль сотрите, а доска чтобы горела, как стеклышко.
— Афиноген Егорович, — жалобно спросил Амосов, — а если я собьюсь? Если забуду? Мне уж кажется, что я все забыл. Страшно как-то. Он очень строгий, попечитель?
В классе засмеялись. Швабра и тот улыбнулся:
— Ах ты, Коля-Коля. Ты же у меня первый ученик. Не робей, дружок. И вы, Токарев, глядите повеселей, я и на вас надеюсь, — повернулся Швабра к Мухомору.
«Ишь, как самого себя выручать, так и Токарев стал хороший», — с досадой подумал Самоха и многозначительно кашлянул.
Швабра невольно повернулся в его сторону.
— Как вы мне надоели! — желчно заметил он. — Уберите руки с парты!
Он круто расправился бы с Самохиным, но побоялся, как бы тот при посещении попечителем класса не выкинул какую-нибудь штуку. «Завтра я тебе покажу!» — подумал он и, приказав всем сидеть смирно, оставил класс.
Самохин подошел к Мухомору, посмотрел на него многозначительно и спросил сурово:
— Ну как, Володька?
— Что? — удивился тот.
— Так… Ничего… Будешь Швабру спасать?
Мухомор вспыхнул.
— Ты что же это? — грозно сказал он. — Думаешь, я Амосов?
— Не знаю… Посмотрим…
Мухомор растерялся, и гнев его быстро перешел в обиду. Почувствовал: готов заплакать. «Только этого не хватает», — испуганно подумал он и от этого снова вспыхнул и расплакался. Вскочил, сжал кулаки и чуть не бросился на Самохина.
— Иди ты к черту! — крикнул он. — А то…
Самоха радостно улыбнулся, ласково показал язык и пошел к своей парте. Сел и сказал Корягину:
— Ох, Мухомор и парень! Я за него — все.
— Что — все? — не понял Корягин.
— Да все. Руку за него себе отрубить дам. Честное слово. Ей-ей, не вру. Не парень, а…
Самоха даже не знал, какие бы слова придумать для Мухомора.
— Не парень, — сказал он, — а прямо-таки, черт его знает, какой хороший. Вот если бы все вы так.
И вздохнул.
Посидел, подумал, поднялся тихо и опять подошел к Мухомору.
Тот спросил сердито:
— Чего тебе? Иди. Я с тобой не…
— Во! — перебил Самоха и засучил рукав. — Хочешь, отсеки руку? Глазом не моргну.
— Да ты что, сбесился? — выпятил глаза Мухомор. — С ума сошел?
— Эх! Ничего ты не понимаешь, Володька, — улыбнулся Самохин, — и вдруг — хлоп его по спине. — Идол ты рыжий! И шут тебя знает, откуда ты такой взялся.
Мухомор ничего понять не мог, посмотрел пристально в голубые глаза Самохи. А тот присел рядом, вытащил из кармана перочинный нож, повертел в руках и сказал, конфузясь:
— Ты не смотри, что он сломанный. Он острый. Хочешь, возьми себе. Берн.
И не успел Мухомор опомниться, как Самоха проколол себе руку, выдавил каплю крови, обмакнул в нее перо и написал на тетрадке: «Помни Самоху».
Сложил аккуратно ножичек, сунул его изумленному Мухомору в карман и убежал.
Мухомор встал, посмотрел ему вслед. Защемило сердце. Жалко стало ему Самоху. Понял: ведь это Самоха прощается с ним. Порылся в кармане, ничего не нашел, чтобы подарить ему взамен ножичка.
— Ну, ничего, — решил Мухомор, — я тебе сделаю приятное… Будешь ты, голубоглазый, доволен мною…
А в классе снова Попочка.
— Слушайте, — сказал он шепотом, — если его превосходительство войдет к вам, не громыхайте партами. Вставать и садиться тихо и вместе. Не устраивать базара. Ты что, Корягин, носом дергаешь? Платка у тебя нет? Ты мне при попечителе дерни, я тебе дерну. Медведев, подбери живот. Что ты, как бегемот, раздулся… Ну, слушайте. Вот я вхожу… Представьте себе, что я попечитель… Что вам тут смешного? Самохин, чего зубы скалишь? Чего смеешься?
— Смешите, вот и смеюсь, — просто ответил тот.
— Глупо. Так слушайте же. Представьте себе, что я попечитель. Вот я вхожу и говорю вам: «Здравствуйте!»
— Го-го! Хо-хо! Ги-ги-ги! — прыснули со всех сторон гимназисты.
Попочка обиделся:
— Дурачье! Тише. Замолчите! Вы должны ответить: «Здравия желаем, ваше пре-во-схо-ди-тель-ство!» Поняли? Ну, слушайте: здравствуйте!
— Здравжелам, ва… ди… во… ство!..
— Отставить! Стадо, а не люди. Косноязычные ишаки. Говорите отчетливо, по слогам. Ну, еще раз: здравствуйте!
— Здравожелаво, ва… ше… ва… ди… ше… во!
— Ну, куда это годится? Не торопитесь, Чле-но-раз-дель-но. Ну, еще раз.
Минут пять бились, пока, наконец, постигли сию великую «премудрость».
— Но это еще не все, — горячился Попочка. — Надо встать одновременно и без малейшего шума. А когда попечитель скажет: «Садитесь» (да не вздумайте без приглашения сесть, я вам тогда так сяду!), опуститесь одновременно на скамейки, а обе руки положите на парту. Сидеть, не горбиться, глядеть на попечителя и не нахальничать. Если вызовут к доске — идти с левой ноги, подойти, Шаркнуть, чуть-чуть опустить голову. Начнем. Приготовьтесь. Здравствуйте!
В класс заглянул и сам директор — Аполлон Августович. За спиной его стоял Швабра. Мелькнула в дверях и пышная фигура отца Афанасия.
Директор не сказал ни слова, осмотрел пол, стены, самих гимназистов и, шепнув что-то Швабре, пошел осматривать другие классы.
Швабра и батюшка — гуськом за ним.
Шествие замыкал Аким с медным колоколом в руках.
По случаю прибытия попечителя колокол был вычищен самоварной мазью и сверкал, соперничая блеском не только с Акимовой медалью, но и с вызолоченным воротником самого Аполлона Августовича.
Вдруг Попочка, дежуривший у окна, бросился со всех ног к директору и, показывая на улицу, крикнул:
— Едут!
Аким, ловя на ходу язык колокола, засеменил к парадному. Учителя нырнули по классам и воровато захлопнули за собой двери. Аполлон Августович и батюшка величественно пошли встречать «высокого» гостя.
Швабра растерянно сел за кафедру, нервно пробежал глазами по партам, подняв палец, сказал:
— Тсс… — И погрозил.
Все умолкли, повернули головы к двери.
В коридоре послышались неясные голоса, чьи-то торжественные шаги. Шаги удалились, и снова все стихло.
Швабра опять погрозил, скосил глаза на дверь и сказал:
— Раскройте книжки на тридцать седьмом параграфе. Если его превосходительство спросят, какие глаголы третьего спряжения с окончанием на…
Он не договорил. В коридоре опять послышались шаги. Все ясней, все отчетливей, все ближе…
— Тсс… — Швабра приставил палец к губам и замер: — Кажется, в наш класс…
Вдруг дверь распахнулась, и вошел попечитель. За ним — Аполлон Августович.
Швабра подмигнул, и все, как один, бесшумно поднялись.
Двадцать восемь пар глаз с любопытством уставились на попечителя.
Попечитель был стар и лыс, в седых бакенбардах и золотых очках. На цветной ленточке под кадыком висел у него красный эмалевый крест, а на груди — сверкающая, переливающаяся звезда.
